* * *
Время, между тем, бежало своим чередом, отбрасывая назад под стук колёс прошлое и с каждой секундой приближая со скоростью курьерского поезда будущее, туманное, но такое притягательное.
Предаваться тягостным раздумьям молодому человеку не свойственно, да и под ложечкой уже начинало посасывать - наступало обеденное время. Колёса поезда заговорили уже веселее: "ни-че-го, ни-че-го, ни-че-го!.."
Ничего, прорвёмся! Хватит, Буров, нюни распускать. Что было, то было, а что будет впереди, поглядим ещё!..
Убедившись, что не спрыгну кому-нибудь на голову - в купе, к счастью, никого не оказалось, - я спустился с верхней полки. И отправился начинать новую жизнь, путь в которую, как это обычно и бывает, пролегал не сквозь невзгоды, а через вагон-ресторан.
Продвигаясь вперёд по составу, я напевал про себя:
"Милая моя, взял бы я тебя, но в краю далёком есть у меня жена…"
Тьфу, ты, чёрт, привязалась!
Когда нам предстоит десяти - двенадцатичасовая поездка поездом к бабушке в деревню, в командировку или по делам, мы, если и посещаем вагон-ресторан, то лишь затем, чтобы наскоро перекусить, подкрепиться в дороге. Другое дело, когда поездка длится долго, несколько дней или, скажем, неделю. Тогда расположенный в середине состава вагон превращается в клуб, место встречи и знакомства, а, главное, посещение сего заведения волшебным образом заставляет стрелки часов вращаться в другом темпе. Время здесь летит незаметно.
В фирменном поезде "Россия" ресторан притягателен ещё и тем, что оборудован огромными панорамными окнами, сквозь которые удобно обозревать окрестности.
Смотреть в купейное окошечко, вообще-то, очень неловко, особенно, когда лежишь на верхней полке. Приходится свешивать голову вниз, в проход, шея быстро устаёт, за окном всё мелькает. Другое дело - вагон-ресторан: белая скатерть, запотевший графинчик, ни к чему не обязывающая увлекательная беседа со случайным попутчиком. После знакомства с графинчиком собеседник сразу становится умнее, тоньше, остроумнее. Да и у тебя самого в голове откуда-то появляются очень интересные мысли. Впереди, слева через столик, лицом к тебе заканчивает ужин интересная блондинка. Одна и хорошенькая… Ты никуда не спешишь, впереди долгий путь. И пусть официант не торопится с заказом, не важно, что отбивная пересушена, а картофель, наоборот, недожарен, в купе тебя ждёт опостылевшая верхняя полка, маленькое, грязненькое, где-то внизу, окошко и бабушка, которой ты уступил своё удобное нижнее место. Бабушка большую часть времени спит (поэтому забираться наверх и спускаться неудобно) или с аппетитом, не торопясь, ест, разложив на столике извлекаемые из безразмерной корзины припасы…
Три места в соседнем купе оккупировали возвращавшиеся из отпуска во Владивосток рыбаки. У них круглые сутки дым стоял коромыслом. Четвёртый пассажир, субтильного вида мужчина средних лет, в очках, по виду служащий, в празднике жизни участия не принимал, всё больше книжку читал. Зато рыбаки гуляли так, словно на днях наступит конец света. С раннего утра начиналось хождение по вагону в поисках спиртного, к обеду все были веселыми, а вечером - ресторан до глубокой ночи. Сразу по приезду ребята уходили в рейс на Большом Морозильном Рыболовном Траулере (БМРТ) в Берингов пролив, в Бристоль, как они говорили.
Они описывали эти долгие три-четыре месяца без берега, когда из всех развлечений - лишь нескончаемые вахты и выматывающая душу качка. Под ногами - обледенелая палуба. В кубрике - неистребимый, пропитавший все запах рыбы. А вокруг, куда ни кинь взгляд, лишь серое небо и накатывающие на тебя монотонно одна за другой стылые, ленивые волны.
- Люблю море с берега, а корабль на картинке, - глубокомысленно изрекал пожилой стармех Алексеич.
Матросик Сеня Куликов, прозванный Альбатросом, возражал:
- А мне море - в кайф! Что - на берегу? Пропьешься и лапу сосешь…
Слегка пошатываясь, выплывал он в тамбур, пьяненький, расхлябанный, с папироской, прыгающей во рту, и начинал рассказывать, балансируя привычными к качке ногами:
- То ли дело на "Рыбке?", - его подвижное лицо жило своей жизнью: гримаса боли сменялась удивлением, радостью, восторгом. Ноги сами по себе приплясывали от переполняющих рыбака эмоций.
- На "Рыбке" ведь как, - дыша перегаром, частил скороговоркой Сеня.
Руки рисовали в воздухе мерную емкость.
- Бадья на шестьсот кэгэ рыбы. На стреле. А под ногами палуба. Вверх - вниз… Сечешь?
- Полная, - он смахивал ладонью с верхушки воображаемой тары лишнюю кильку, - значит, шестьсот…
- Стрела пошла… бадья - на меня, я - нырк… срубит башку! - Он присев, испуганно смотрел вверх. - Прикинь, шестьсот кило рыбы! И сама бандула из чугуния - с тонну …
Палуба пьяная. Бадья над бункером. Я внизу, маленький. За хвост ее, подлюку!
Двумя руками Сеня ловил воображаемый шкертик.
- Висну…
Альбатрос ловил воздух, жилы на руках надувались, ряшка краснела еще больше.
- Стоять!.. За рычаг дерг - килька водопадом. Живая, блин! Бьется, серебрится. Я - в болотниках, - рубил он рукой по ляжке, показывая длину сапог.
- Скольжу… - чуть не падал от усердия рассказчик.
Глаза его сияли, глядели вдаль, на лице - блаженная улыбка…
Он сейчас был не в темном заплеванном тамбуре, а в море, на палубе сейнера. Соленый воздух приятно обдувал разгоряченное работой лицо. Пахло рыбой, гниющими водорослями и немного машинным маслом. Вокруг от края и до края - море.
Гудела лебедка, кричали чайки.
Впереди целая жизнь.
Когда я познакомился с этими просоленными мужиками, время побежало быстрее. За окном замелькали Свердловск, Тюмень, Омск, Новосибирск, Томск… В Тюмени стояли сорок две минуты, и я, пока бегал в вокзальный буфет за пивом, отморозил правое ухо. На градуснике было всего минус двадцать два. Но ветер сдувал с платформы. Сразу обморожение я не почувствовал. Однако спать пришлось на левом боку, а к утру ухо вздулось, как флаг, и потом болело несколько недель.
- Михайло, переселяйся к нам, меняйся с бухгалтером, - звали моряки.
Но я, глядя на их опухшие по утрам лица и мелко дрожащие руки, с отвращением чувствуя в их купе ни выветрившийся запах перегара и застоявшегося табачного дыма, отказывался.
В тылу у меня оставалась надёжная верхняя полка и бабушка, которая держала оборону внизу, на передовом рубеже.
Подъезжая к Байкалу, мы с рыбаками заняли удобный столик с обзором по ходу движения поезда и поклялись друг другу не сойти с места, пока не минуем легендарное озеро-море.
Так и просидели в ресторане восемь с лишним часов, распевая охрипшими голосами:
"Славное море - священный Байка-а-ал…". В Слюдянке рыбаки потребовали "омуль с душком". Омуль, видимо, оказался последней каплей, переполнившей моё терпение. В Чите, распрощавшись с мужиками и пожелав им "ни хвоста ни чешуйки", я сошёл с поезда, полагая остаток пути до Хабаровска лететь самолётом.
Вот так вот, мамуля, я теперь сам с усам! Что хочу, то и ворочу!
Глава 3
Так, всё ли взял: чемодан, рюкзак, ружьё?..
Платформа, хотя и была бетонной, но так же, как и вагонный пол, ощутимо подрагивала под ногами: "Ни-че-го, ни-че-го, ни-че-го!.."
На выходе в город остановили два молодых милицейских сержанта.
- … Документики? Пожалуйста, товарищ сержант. Вот мой паспорт… Разрешение на ружьё? Будьте любезны, охотничий билет, техпаспорт… Расчехлить? О чём разговор, я понимаю - служба, проверяйте, пожалуйста: ружьё охотничье безкурковое двенадцатый калибр, ИЖ-57; правый ствол "чок", левый - "получок"… Отец подарил на совершеннолетие. Отличная машинка… Куда еду?.. На работу, товарищ сержант, по оргнабору: рыбобаза Кривая Падь Николаевского района Сахалинской области. Ну, да… Николаевск - Сахалинский, а рыбобаза находится в Николаевском районе… Так точно, из Ленинграда. Вот, пожалуйста: вызов, трудовой договор. Да, да, конечно. Непременно… Как до аэропорта доехать, командир?.. Спасибо… Понял, спасибо. Здравия желаю, командир!..
Уф, хорошо, отец оформил перед отъездом документы на ружьё. Могли бы и изъять…
Какой автобус он сказал: тридцать седьмой?
- Девушка, до аэропорта доеду?.. Билетик, пожалуйста… Один, конечно. Неужели я похож на человека, который может путешествовать в компании? Вы мне подскажите, пожалуйста, где выходить… Хорошо, хорошо. Спасибо. А то я тут первый раз в Чите, знаете ли. Да, проездом… в Сан-Франциско… Ну, скажем так, по дипломатическому ведомству. Немножко заблудился, бывает. Но не жалею, нет, честное слово, не жалею. Знал бы я раньше, что в Чите живут такие красивые девушки… Конечно, один. А порой, знаете, так необходимо, чтобы тебя кто-то ждал, встречал на пороге. Хочется тепла, уюта…
Кстати, как вас зовут?.. Валентина? Очень красивое имя. А меня - Рудольфом, будем знакомы… Откуда?.. Из неё, белокаменной… Стоит, куда она денется… Что, уже выходить? Жаль. Знаете, Валентина, если бы не дела… Обещаю вам, обратно полечу непременно через Читу, встретимся… Вы - не против?.. Все так говорят?.. Ну, почему мне девушки не верят?! До свидания. Не забывайте меня, Валентина… Спасибо. До скорого свидания.
Это что: аэропорт? Невелик, невелик… Да ладно, билеты бы только продавали…
- Девушка, билетик до Хабаровска на ближайший рейс… Один остался?! Так мне и надо один. Когда летим?.. Завтра в одиннадцать десять, понятно. Сколько денежек-то?.. Ско-о-ль-ко?! Однако!.. Нет-нет, беру, конечно. У вас тут, говорят, в Забайкалье, куда ни плюнь - золотые прииски, потому и цены такие?.. Да беру, беру! Уже и пошутить нельзя… Паспорт? Вот, пожалуйста. А как вас зовут?.. Понял… Серьёзная девушка, совсем, как я.
Так, рейс ЭР ДЭ сто три: Иркутск - Чита - Благовещенск - Хабаровск, АН-24. Вылет из Читы в одиннадцать десять, Благовещенск в четырнадцать сорок, прибытие в аэропорт Хабаровска в восемнадцать тридцать пять. В пути - шесть часов двадцать пять минут.
Ничего не понимаю… Так, ещё раз: от восемнадцати тридцати пяти вычитаем одиннадцать десять, получаем семь часов двадцать пять минут.
- Девушка, у вас тут час потерялся… Целый час, говорю, потеряли… Смотрите, пробросаетесь!.. Чего, чего?.. На восток?.. Теория относительности? Альберт Эйнштейн?..
Понятно, как бы вокруг света за восемьдесят дней, читал, как же… Да, девушка, а где здесь камера хранения?.. Что, первый час ночи? А я как-то и не заметил. Спасибо. До свидания.
Немножко поспать удалось лишь в кресле, в обнимку с вещами и на голодный желудок.
"Ни-че-го, ни-че-го, ни-че-го!" - подрагивал мраморный пол аэровокзала.
Ночлег в зале ожидания формирует у пассажира философское отношение к действительности.
Всю ночь горит свет. Туда-сюда снуют пассажиры, задевая тебя сумками и спотыкаясь о выставленные в проход ноги. По полу гуляет сквозняк. Отяжелевшая голова, с каждым кивком увеличивая амплитуду, пытается упасть на грязный пол и закатиться куда-нибудь в угол. Именно в то самое мгновение, когда удаётся, наконец, провалиться в долгожданное забытье, страдающая бессонницей тётенька в синем халате толкается шваброй и просит поднять ноги. И ты безропотно держишь их на весу, пока она елозит там, внизу, мокрой, дурно пахнущей тряпкой.
Или вдруг под куполом аэровокзала раздаётся радостный женский голос, информирующий пассажиров о задержке, прибытии или отправлении очередного рейса. Особенно приятно слышать сквозь сон пожелание: "Счястливого пути", именно с акцентом на "я". В эту ночь не раз с умилением вспоминалось мне верхняя полка в купе и так мило похрапывающая бабушка.
Небритый и помятый, я занял очередь в только что открывшийся буфет. Вещи оставил под присмотром соседей по креслу.
Передо мной - несколько человек. Женщина, оказавшаяся в очереди первой, забрав свой скромный завтрак, ушла. Стоящий за ней, худощавый, весь какой-то линялый, и в то же время хотя и бедненько, но чисто одетый дядька очень тихим голосом делал свой заказ.
Мне почему-то запомнился яркий, модный и, по всей видимости, дорогой галстук, стягивающий обтрёпанный ворот застиранной рубашки. Верхняя расстёгнутая пуговица висела на остатке нитки и колыхалась при каждом движении плохо выбритого острого серого кадыка. Глаза нестарого ещё мужчины поражали своей пустотой. Тусклые, как будто выгоревшие на солнце, белесые и водянистые, они совсем ничего не выражали и казались мёртвыми. Впрочем, и морщинистое, испитое, с впалыми щеками лицо пассажира своей неподвижностью походило на сделанную из папье-маше маску.
За стойкой священнодействовала симпатичная, румяная и улыбчивая, хотя, на мой взгляд, и несколько полноватая буфетчица. Вот она последовательно выставила на буфетную стойку две бутылки пива, сваренное вкрутую яйцо на тарелочке и какую-то рыбу.
Отсчитав сдачу мужчине, обратила взгляд к следующей покупательнице. Мужчина не сдвинулся с места, глаза его, как и прежде, ничего не выражали.
- Вам что-нибудь ещё? - нервно тряхнула шестимесячной завивкой буфетчица.
- Сдачу, - голос покупателя был тих и бесстрастен.
- Так вот же сдача с пяти рублей, - она назвала сумму.
- Я вам дал пятьдесят, - ни одна морщинка не дрогнула на испитом лице пассажира, а его железные зубы сквозь приоткрывшиеся тонкие бескровные губы вежливо улыбались.
Очередь оживилась. После "хрущёвской" денежной реформы пятьдесят рублей "новыми" считались немалыми деньгами. К примеру, стипендия успевающего по всем предметам учащегося техникума составляла двадцатку, а билет в фирменном поезде через всю страну - чуть больше сотни.
- Да у меня и денег-то таких нет. Я только что открылась. Смотрите сами! - женщина, накаляясь, резко выдвинула из-под кассы ящичек с деньгами.
- Я вам дал пятьдесят рублей одной бумажкой, вот гражданки подтвердят, - покупатель обернулся к стоящим в очереди покупательницам.
Очередь опустила глаза…
С одной стороны, никому не верилось, что у этого облезлого кота водились деньги, с другой - у советских граждан было твёрдое убеждение, что все работники прилавка - жулики. И поэтому красномордая, в пергидрольных кудряшках и золотых серёжках торгашка сочувствия ни у кого не вызывала. Где-то в хвосте очереди пассажирка стала довольно громко рассказывать о том, как её обсчитали три года тому назад в магазине на семнадцать копеек. Ближайшие к прилавку покупатели заворчали:
- Давайте быстрее, сколько можно копаться!
Опытная буфетчица, быстро оценив ситуацию, достала из-под прилавка завязанные в носовой платок деньги, отсчитала мужчине сдачу уже с пятидесяти рублей и, промокнув слёзы этим же платком, рявкнула следующему покупателю:
- Ну, что вам, говорите быстрее!
Лицо женщины стало злым и некрасивым…
Так хотелось взять этого старого мошенника за шкирку. Еле сдерживался… А потом устало подумал: "Зачем? Мне что, больше всех надо? Каждый за себя!"
И вспомнил маму… Опять не позвонил.
* * *
Перелёт из Читы в Хабаровск я, признаюсь честно, проспал как сурок. Сказались бессонная ночь в аэропорту, ожидание вылета, бесконечная процедура регистрации на рейс, затянувшаяся посадка в самолёт и нудное выруливание его на взлётную полосу. Едва самолёт, набрав высоту, вынырнул из облаков, солнце залило ярким светом пассажирский салон. Под нами расстилалась холмистая пелена, на вид такая плотная, что, казалось, ступи на неё, выдержит. На миг я поверил, что действительно создан "по образу и подобию Божьему", и мне подвластно всё! Захотел - и сделал! Сам! И в небо взлетел, и горы, если захочу, сверну!..
Но эйфория быстро сменилась усталостью. Солнце слепило глаза, ровный гул мотора и спокойный полёт убаюкали, веки стали тяжёлыми, глаза закрылись…
Неласково встречал чужака Хабаровск. Над тайгой разворачивался циклон. Облачность, боковой ветер, снегопад, плохая видимость - ничто не способствовало мягкой посадке.
Низкое, затянутое тёмно-серыми тучами небо давило. По расчищенной взлётно-посадочной полосе, серой среди окружающего её снега, мела позёмка.
"Ничего, ничего, ничего!.. - повторял я снова и снова, шагая сквозь метель к зданию аэровокзала. - Сели бы где-нибудь в Уссурийске, куковал бы ещё пару дней!". Первым делом, само собой разумеется, в кассу. Лучше бы - до Зонального! Если лететь через Южно-Сахалинск, придётся добираться до Николаевска поездом. Билеты были и - какое везение! - на утренний рейс.
Простояв полтора часа в очереди, я всё же сдал вещи в камеру хранения. В голове мелькнуло: "Позвонить бы домой, мама, наверное, с ума сходит. Совсем забыл! В Ленинграде - ночь: разбужу - испугаются. Ладно, завтра дам телеграмму прямо из Николаевска".
После посещения буфета настроение заметно улучшилось.
"Ага, вот и свободное местечко!", - обрадовался я.
- Девушка, креслице, случайно, не занято? Можно посидеть рядом с вами интересному молодому мужчине?
Молоденькая брюнеточка, хорошенькая, кареглазая, с симпатичными ямочками на щеках, одетая, на мой городской взгляд, несколько простовато. Она, приветливо улыбнувшись мне, кивнула:
- Можно, если интересный мужчина не будет слишком навязчив.
Глаза её смеялись.
- Спасибо. Рядом со мной вы можете не бояться ничего на свете, красавица. Я - коренной ленинградец в третьем поколении!
- Ой! Правда? Я всю жизнь мечтала побывать в Ленинграде.
Чувствовалось, что девушке до смерти надоело сидеть в этом проклятом кресле, и она рада случайному знакомству…
Намерения непогоды, как это обычно и бывает, не совпадали с нашими планами. Как говорится: человек предполагает, а Бог располагает.
Над тайгой метался, не находя себе от ярости места, штормовой ветер. Полёты прекратились. В аэропорту тосковало несколько сотен пассажиров. Отправления рейсов переносили по причине неблагоприятных метеоусловий часа на два, не больше, поэтому далеко от аэропорта не отлучиться. В вестибюле забитой под завязку гостиницы аэровокзала, на самом видном месте "прибили гвоздями" табличку "Мест нет".
Переполненный зал ожидания аэропорта гудел, как улей в период роения. Пассажиры, которым не досталось сидячих мест, проклиная судьбу, укладывались спать на кафельном полу, расстелив газеты поближе к батареям отопления.
С Надеждой, как звали мою новую знакомую, и бабушкой Машей, нашей соседкой слева, мы скоротали пять долгих суток. Надя летела домой в Благовещенск, в свой первый отпуск. Девушка работала хирургической медсестрой в рабочем посёлке под Находкой.
Бабушка Маша дожидалась рейса на Магадан; летела в гости к сыну. Втроём нам было не так тяжело, как остальным пассажирам. Мы могли по очереди сходить умыться, перекусить. Двое "держали" место отлучившегося третьего. Дополнительное неудобство доставлял багаж Надежды: чемодан и большая сумка. Они всё время путались под ногами.
Первое время девушка, несмотря на мои уговоры, не соглашалась сдать вещи в камеру хранения. Мол, скоро полетим. Позже, когда согласилась, вещи перестали принимать - в хранилище не осталось свободных ячеек.
Спасибо бабушке Маше: она, как будто приросла к креслу и никогда не отказывалась присмотреть за вещами. Миловидная, улыбчивая, седенькая, похожая на учительницу старушка с умилением рассказывала нам о своём сыне-милиционере, большом начальнике на Колыме; показывала фотографии трёхлетних щекастых внуков-близнецов. Пожилая худенькая, аккуратная женщина, казалось, символизировала собой счастливую, уютную старость.