Вероккио. Зачем, зачем, Ченчио? Этот мальчик, Ченчио, это - чудо… В нем созревает новая душа Флоренции. Все, что сделали прадеды и деды, - Кавальканти, Данте, Петрарка, Боккаччио, Фичино, все, что сделали Джиотто, Орканья, Мазаччио, Гиберти, Брунелеске, Донателло и Поллаюоло и многие другие - все, это в нем сплелось, Ченчио, чтобы удивить звезды небесные. Это несчастный мальчик, добрый мой Ченчио. Я чуть не плачу, слушая его и глядя на его чудеса… потому что, видишь ли, Ченчио… это правда, что он хочет летать как птицы, но когда земля проваливается в холод и мрак, никакая птица не улетит, добрый Ченчио… или она должна падать вместе с землею во мрак и холод, или остаться одна в пустоте, где все равно замерзнет… Флоренция больна. Италия больна. Отжило гордое, свободное гражданство. Оно, видишь ли ты, испугалось черни, оно испугалось также козней богачей и пошло в рабство к наглым выскочкам. Это начало конца. У Леонардо огромное сердце, Ченчио, а не маленькое, как ты говоришь, но его сердцу станет скоро тесно на этой земле, которая вновь захотела быть тюрьмой… О, я знаю, добрый друг, что князья и герцоги будут баловать его. Ах, Ченчио, горек хлеб гордеца, который каждое утро говорит тебе: "Я - господин здесь, все здесь - мои слуги!" Разве отдал бы я Нарди в золотые игрушки дукам? Но они возьмут его и сломают. Он гибок, но они сломают его, Ченчио… Наше искусство еще заблестит как никогда, но верь, Ченчио, это перед смертью…
Ченчио. Эта музыка мне по сердцу. Все идет к дьяволу в пасть! Вы - умный человек, я всегда говорил это… Пойте почаще эту песню Леонардо: пусть он знает, где и когда живет, а то он ходит словно в теплом тумане.
Вероккио. Ах, если бы не развеялся этот туман!.. Но куда он запропастился? Нарди, Нарди!
Леонардо(Входит, в одной руке у него небольшая кастрюлька, в другой дощечка с наброском). Я говорил, что моя краска будет похожа на золото, которым окрашены облака вечером. Посмотрите, баббо!
Вероккио(Разглядывая эскиз). Удивительно.
Леонардо. Природа создает золото из света и холодной мглы. Нам тоже не нужно металла, чтобы золотить. Мы тоже немножко живописцы.
Ченчио. А тюрьма и убийства не касаются тебя?
Леонардо(Зло). Нет.
Ченчио. Молодец!.. Я готов кулаки откусить себе за то, что люблю тебя!.. Моя страсть к тебе - грех, грех, откуда ни посмотри! Но я люблю тебя, и мне стыдно. Видишь, я покраснел (Отчаянным жестом сдергивает с себя шапку). Это за тебя, за то, что у тебя нет сердца.
Леонардо. Это неправда, что у меня нет сердца. Я просто пьян.
Ченчио. Пьян?
Леонардо. Да, моею молодостью. И хочу пить, пить, пить еще. Всю красоту, которая меня окружает. А потом плясать. Моя работа будет моею пляской. Я проведу каналы, как реки, я построю дворцы для императоров, построю для великанов башни, чтобы ангелам было легче слетать на землю. Я отражу мир на полотне так, что он засмотрится на себя и впервые поймет, как он хорош. Я прочту книгу прошлого и поверну страницу книги будущего. Я пьян, пьян вином мира, вином бога Пана. Не мешайте же мне! я помогу вам, я помогу вам, люди, но дайте мне идти моею дорогой, не мучьте меня… Старуха Джина вчера целый день орала песни, и я положил по комку шерсти в уши… Оставьте меня с моим миром, с моим богом… Потом Я помогу вам.
Ченчио(Совершенно сбит с толку). Нарди, Нарди, ты говоришь действительно как пьяный, как одержимый.
Пауза.
Вероккио(У окна, дрогнувшим голосом). Вечереет…
Леонардо возбужденный ходит легкими шагами по комнате. Ченчио, расставив широко ноги, растерянно следит за ним глазами.
Леонардо(Тоже подходя к окну). Видите, баббо, - те же оттенки, что у меня.
Вероккио. Торжественные, пышные, нежно - грустные.
Ченчио. И всему миру наступает вечер.
Леонардо. А потом опять будет утро (Подходит к столу и берет лежащую там мандолину). Ну, будет нам ссориться… Пора успокоиться. У меня есть для вас новая нежная, спокойная спокойная песня.
(Полупоет полудекламирует, тихо аккомпанируя себе на мандолине).
Леонардо.
Куда стремитесь вы, туманы легких дум?
- В страну огня, где край земного мира,
Где грань небес. Послал нас гордый ум
За золотым вином божественного пира.
- Но не вернешься ты, прозрачных парусов
Летучая, родная вереница:
Ты таешь, ты горишь в пожаре нежных снов,
- Но далека еще заветная граница.
О, ветер воли, к истине сильней
Мчи в светлый океан разрушенные челны:
Таинственный покров бледнит игру огней,
Глубин эфирных потемнели волны.
Вот вечер. Облака поблекли и грустят.
- Скорей летите прочь от запада - к востоку!
Лучи на - утро там маняще забле - стят, -
И истина откроет лик свой оку!
(Он кончает свою мелодию… Вероккио и Ченчио слушают в задумчивости. Никто не заметил, что двер отворилас и на пороге призракомг появилас черная фигура: это силуэт в остром шлыке с двумя дырами для глаз, в руках его крюк, Он говорит глухо).
Погребатель. Ченчио, ты обещал помочь мне прибрать мертвецов… Пойдем, работы много… Можно подумать, что злая гостья хочет затушить все очаги Флоренции.
Ченчио. Иду… Нарди, дай мне тебя поцеловать…
Леонардогибким жестом отдается его объятию и целует его много раз.
Ченчио. Прощай… Мне кажется, что я умру.
Леонардо. Видишь ли, Ченчио, я, по правде, не думаю, чтобы ты мог умереть. Да и вообще, может быть, мы ошибаемся с этой смертью. Иди, Ченчио, милый, мы много еще будем любить друг друга… Это-то я тебе обещаю. Это-то я знаю.
Ченчио. Фантазии! Все кончается.
Леонардо. Какие там концы, Ченчио? Ты видишь стену там, где на самом деле туман, а за ним… опять нет конца.
Ченчиопожимает руку Вероккио и уходит сгорбившись за погребателем.
Вероккиоподходит к авансцене и садится на табурет. Он задумчиво смотрит перед собою. Леонардо подходит к нему и обнимает его за плечи).
Леонардо(С бесконечной лаской в голосе). Ну? Вам грустно?
Вероккио. Ты - вечернее облако, о котором ты пел, мой светлый Нарди. Тьма сгущается.
Леонардо. Баббо, ведь вернется и утро.
Вероккио. Но утреннее солнце осветит уже не те облака.
Леонардо. Но ведь те же звезды встречают солнце и провожают. И каждое утро продолжает работу, которую мир тихонько отложил, когда настал вечер. А теперь закроем ставни и зажжем фонарь. Мы опять будем изучать свет и тени. Они так восхитительно сложны… Может быть, я - вечерняя душа, вы правы, - я так люблю тени и борьбу с ними света… Я - вечерний Леонардо. Но я вижу ясно там, там… (Указывает вперед) Леонардо утреннего… Как в зеркале вижу!.. Оге, Нарди, оге! (Посылает воздушный поцелуй),
Занавес.
Гости в одиночке
Драматическая фантазия
Камера одиночной тюрьмы. В глубине окошко с решеткой, перед нею откидной железный стол и табурет. У одной стены койка, в противоположной - дверь с форткой и глазком. Груздев лежит на койке. Приподымается.
Груздев. Опять вечер… Разве я обедал? Ах, да, обедал… Доктор опять не приходил… Что же это такое? (Вскакивает, подбегает к звонку и звонит). Я должен добиться… Это хуже смерти. Я совершенно не могу, совершенно не могу!
Отворяется фортка, в нее заглядывает надзиратель.
Надзиратель. Чего вам?
Груздев. Я же просил доктора. Я же совершенно болен… У меня все болит, и я боюсь… Что же это такое? Две недели нет доктора; ведь я болен, болен, ведь вы же сами знаете, какие со мною бывают припадки! Я подаю каждый день разные прошения, я каждый Божий день требую доктора, - и ничего! Что же это, пустыня? Есть же у вас доктор? Есть, а?
Надзиратель. Как не быть? Только дела у них очень много… Фершал был же… Он доктору докладывал; стало быть - доктор на находить нужным… Фершал…
Груздев(Кричит нервно). Фельдшер дурак! Совершенный дурак!
Надзиратель. Ругаться не полагается, кричать тоже самое.
Груздев. У меня раскаленные иглы в мозгу, у меня ледяной пот по всей спине, я брежу.
Надзиратель. Очень многие жалуются. Тюрьма, конечно место, - грустное, господин. Ежели угодно, фельдшер придет, а врач уж ушли.
Груздев. Не надо фельдшера. Я ненавижу фельдшера. Я с ума схожу.
Надзиратель(Тяжело вздыхает). Как угодно. (Форточка захлопывается).
Груздев. Что же это такое? Я же с ума схожу. Ну, пусть с кем-нибудь вместе меня… или в больницу… Я совершенно не могу больше терпеть (Пауза. Груздев ходит по камере. Гремят замки. Отворяется дверь, входит фельдшер.)
Фельдшер. Здравствуйте. Чего вам?
Груздев. Я сто раз говорил. Я прошу в общую камеру, в больницу, куда-нибудь. Я не могу оставаться один в камере под вечер, я боюсь…
Фельдшер(Пожимая плечами). У нас же есть бром и трионал, чтобы вы спали. Можно прописать вам ванны.
Груздев. Уйдите! И не смейте ко мне являться! Я требую доктора. Он, может быть, поймет.
Фельдшер. Здесь нельзя капризничать, это не гостиница и не лечебница, а тюрьма (Повертывается).
Груздев. Я с ума сойду, умру, у меня порок сердца!
Фельдшер(Пожимая плечами). У меня у самого порок сердца (Уходит).
Дверь с грохотом запирается. Гремит замок.
Груздев(Бросаясь на койку). А! Готов рвать зубами подушку! (Пауза). Завтра среда. Придет сестра Маша. Пять минут. Жандарм и решетка. Мучители! (Подымая голову). Совсем темнеет, кажется. Как страшно! В этой камере, наверное, кто-то умер. На этой койке. Я знаю. Чувствую. Тут хрипел кто-то. В углах остались клочки вырванной из тела души. Душа вырывается из тела, а потом… потом Сама умирает… Тело вынесли, а мертвая душа осталась… Я, кажется, брежу?
(Доносятся глухие аккорды общей арестантской молитвы "Царю Небесный утешителю" и т. д.).
Поют… Вечер… Я любил вечер… Я любил писать вечерние эффекты. Это трудно. У вечера грустная поэзия (Пауза). Мама подходила говорила: "Мальчику пора спать, постелька ждет". Я долго связывал с вечером представление о материнском объятии, о лампадке, о песенке, о дреме… Вечер мне всегда казался ласковым. Но тут, в каменном мешке! Уф! Страшная вещь вечер в тюрьме. Отчего не зажигают лампы? Ведь уже поверка идет. (Мимо двери слышен топот многочисленных шагов, фортка на секунду открывается и вновь закрывается). Да… Тюрьма… Сейчас отовсюду поползет храп, нехороший воздух, потный, промозглый… Все будет дышать широко открытым ртом; масса тел на нарах… тела на койках, бедные. А надзиратели слипающимися глазами смотрят на желтый огонь лампочек… зевают… гулко прохаживаются… Буду спать и я. С головой в одеяло и забыться… (Завертывается с головой. Тихо. Доносятся тихие стуки издалека. Вдруг Груздев быстро вскакивает и устремляет ужаснувшиеся расширенные глаза в уголь, губы его перекашиваются, он весь дрожит, крик замирает на устах. В углу мрак сгущается, ворочается, формируется, оттуда медленно выдвигается существо с полулягушачьей головой, большая пасть, гребень рыжей щетины, выпученные глаза тускло светят, лапа с длинными жабьими пальцами опирается на стол, нижняя часть туловища остается во мгле). Галлюцинация. Что? Что? Безумие?
Чудовище(Тихо хихикая) Хе - хе - хе!.. Спокойствие, спокойствие, храбрец. Ну - ну, будь мужествен: я интересное существо.
Груздев. Что, что надо?
Чудовище. Развлечь тебя… Ведь ты скучаешь? Хе - хе - хе!.. Бедняга… Когда ты еще не родился, глупый ангел Левкос тихо пел… Он находил твою звезду счастливой, ибо тебе был дан большой талант. На роду написано счастье. Левкос - это очень глупый ангел, - предсказывал, что как раз в будущем году ты должен был создать картину, которая удивила бы мир… Она уже давно росла в твоем сердце. Помнишь? Природа поздравляет освобожденного Прометее… или что-то в этом роде… И фигура вечного зла в углу, которая, поняв свое безобразие, плачет, закрыв лицо свое руками… А года через два ты должен был встретить твою подругу, венец твоего счастья. О, что за женщина! Она принесла бы тебе чарующую красоту, ум, веселость, восторженную любовь и миллионы… Глупый Левкос находил, что даже твое слишком сильное воображение и неудачное сердце не принесут тебе несчастья… Она сможет, видите ли, успокоить это сердце, и его болезнь скажется только особой причудливой игрой светов на твоих картинах. Глупый ангел!.. Картины! Женщины! В будущем году! Ты умрешь очень скоро, не выйдя из этой ямы… Дрожи, дрожи, Левкос не принял во внимание твоей глупости. Ты сбился с золотой дорожки, тонкой как ниточка, - за это умри (С ядовитой иронией). Ты принял участие в борьбе за свободу. Ну утешайся, что пал ее жертвой.
Груздев. Кто ты?
Чудовище. Я? Все самое лучшее: разум расчет, предвидение. Я также раскаяние. Я ублюдок Мефестофеля и королевы пресмыкающихся… счастливая рептилия… умная рептилия… Хе - хе - хе!.. У меня под горлом мешок, в нем золотое счастье для разумников… Мой девиз: "всякий за себя!" Ты меня знаешь. Тебе много было написано на роду. Ты отступил от меня. Не угодно ли покаяться? Года через два!.. Смотри, что могло бы быть. Вот она, предназначенная подруга. Какие синие глаза, а лоб белый и чистый, лоб мудрый под золотым венцом тяжелых кос, подлинно лоб венецианки… Золотая роза… Слышишь аромат ее волос, чувствуешь ее голову на твоей груди… Слышишь шопот: "Мой гений, мой красавец, люблю безумно, бог мой", и теплые объятья, пышные Венерины объятья сжимают… Ты сидишь за мольбертом, а она оперлась на твое плечо… И робко, тихонько дает совет… Восхитительный совет. Сколько ее грации вложено в твои картины!.. Каждая картина - ваше дитя. Каждое ваше дитя - картина. Через два года… милый друг!.. Почувствуй, насколько это можно чувствовать: один желтый скелет во прахе и гниющем гробу… Мозг, сердце - немножко земли!
Груздевглухо рыдает.
Чудовище. Плачь, это полезно, - так ты скорей умрешь. Больше ничего тебе не осталось. Так будет рыдать сестра твоя над твоим трупом, который полиция покажет ей, прежде чем забросать глиной в шести сосновых досках.
(Тихо и нараспев, с прорывающейся иронией).
К жизни, к славе, к солнцу звало,
К счастью, к страсти, к торжеству,
Двери рая открывало,
Как земному божеству,
В голове рождало планы,
Чудо, образы в очах,
Воскресали Тицианы
И Ватто в твоих руках.
Устилало пред тобою
Солнце пурпуром твой путь:
"Дорожи своей судьбою,
Будь собой, собою будь!"
(Глухо и грозно).
Но поклонился ты иному богу!..
Вступил на чуждую тебе дорогу!..
Померкло золото вокруг, и мгла
На жизнь твою кошмаром налегла…
Земля зовет тебя!
Зовут ее гроба!
Земля и разверзла черный рот,
Постель гнилая ждет!
Мозг творческий - горсть праха, праха…
Смотри: в покрове бледном страха
Идет земли сестра,
Идет!..
Еще далеко до утра…
Пусть ждет Сестру земли, владычицу могил -
Кто солнцу изменил…
Двенадцать бьет!
(Тьма поглощает чудовище).
Груздев(Вдруг опомнившиеь, дико вскрикивает). Лампу, лампу! (Бросается к звонку и нервно звонит). Лампу!
Надзиратель. (Отворяя форточку). А, лампочку забыли вам эажечь… Сейчас.
(Замок гремит, дверь отворяется).
Груздев. Лампу… лампу… Свету!
Надзиратель. Сейчас лампочку зажжем.
(Становится на табурет и зажигает опускающуюся с потолка керосиновую лампу, отперев решетчатый фотрик ключом. Потом смотрит на Груздева). Ну, и бледный же вы какой, господин… или мерещится что? Не спится?
Груздев. Не спится… Галлюцинации у меня. С ума схожу, но никому нет дела. Что же я должен сделать, чтобы, наконец, обратили внимание?
Надзиратель. Завтра уж обещаю вам, господин, беспременно доктор придет… Уж верно, что придет.
Груздев. В больницу что ли?.. Не могу один.
Надзиратель. Одному жутко.
Груздев. Тут умер кто-нибудь?
Надзиратель. Не знаю я, господин. Тюрьма давно стоит, а мы тут недавно. Всякое, чай, бывало.
Груздев. Всякое бывало.
Надзиратель. Вы бы курили, господин, ведь разрешают теперь табак - от.
Груздев. Я не курю. Мне вредно… Тюрьма вреднее всего. Тут смерть моя.
Надзиратель. Вы, господин, на воле чем занимались?
Груздев(садится сгорбившись на койке). Художник я… живописец. Картины пишу.
Надзиратель. Ага… Божественные или так, разные?
Груздев. Всякие писал. Больше уж не буду писать.
Надзиратель. Отчего - же? Ежели, к примеру, вас в Вологодскую вышлют или куда, - там можете. Не век же будете в тюрьме вековать, (Пауза). Ну, пойду, а то старший увидит, что я у вас замешкался - сейчас штраф мне. Теперь светло у вас… Спокойнее будет. А еже-ли что, - позвоните - я сейчас… Порошочки примите ваши, они хорошие порошочки многим помогают (Уходит).