Анне Ивановне не понравился тон, каким все это говорилось, и она простилась с Сажиным довольно холодно. Отец Евграф был свидетелем этой маленькой сцены, но отнесся к ней совершенно безучастно, как и ко всему остальному. Он намотал на шею толстый вязаный из красной шерсти шарф, запахнул потертую беличью шубу и неторопливо пошел за Сажиным, который предложил увезти его в город. Доктор Вертепов уехал за ними на своей лошади.
Первый день новой школы сошел почти неудачно. Учительницы устали и были недовольны собой. Когда пробило три часа, они были рады, что все кончилось. Прасковья Львовна устало зевала, а бодрее всех оказалась Володина. Теребиловцы возвращались из школы, нагруженные новыми тетрадками и дешевенькими школьными книжками. Девочки по дороге разбирали все мелочи в костюмах учительниц и были вообще довольны. Провожая учительниц, Пружинкин с особенною нежностью посмотрел на серое лицо Володиной. "Вот эта воз повезет, - думал он, - да разве еще Анна Ивановна, ежели мамынька пустит". В общем старик был, как и другие, не совсем доволен, хотя и не мог дать отчета самому себе, чем именно: все шло как будто хорошо, и как будто чего-то недостает.
К своему удивлению, когда Анна Ивановна вечером приехала к генеральше, она нашла ее веселой и довольной; Сажин сидел в гостиной с Прасковьей Львовной, и его голос слышен был в передней.
- У меня давеча в этой школе так голова разболелась, - объясняла Софья Сергеевна, предупреждая вопрос, - вероятно, от спертого воздуха…
Когда Сажин появлялся в салоне генеральши, это было настоящим торжеством. Все ухаживали за ним, а дамы преследовали тем вниманием, которое самым умным людям кружит голову. Это идолопоклонство всегда действовало на Анну Ивановну самым неприятным образом, и ей становилось как-то совестно, особенно когда Софья Сергеевна заглядывала прямо в рот своему божку, как это делают оставшиеся без гувернантки дети.
- А те гуси, Ефимов и Петров, и носу не показывают, - говорила Софья Сергеевна, когда все сидели в гостиной.
- Что же, они совершенно правы, - вступился Сажин, вытягивая под столом свои длинные ноги, - первоначальное образование само по себе…
- Ведь он против эмансипации женщин! - перебила его Прасковья Львовна, очевидно, продолжая прерванный разговор.
- Нет, вы меня просто не хотите понять, - с шутливой уверенностью возражал Сажин: - я не враг ни эмансипации, ни образования - об этом даже странно говорить в наше время. Я говорю не о принципе… но есть некоторые практические противоречия. В самом деле, немного странно ратовать за женский труд, когда русская баба работает как раз вдвое больше русского мужика… Если дело идет о ничтожной кучке женщин привилегированного класса, то для этого не стоит огород городить. Остается, правда, наше tiers état - мелкое чиновничество, прасолы, купцы, попы и мещане, но и тут дело сведется как раз не в пользу женского свободного труда. Могу сослаться в этом случае на красноречивый пример из практики фабричного труда. Здесь мертвой петлей затянут не только мужской труд, но женский и детский, а в общей сумме вся семья зарабатывает едва столько, чтобы не умереть с голоду. Дешевый женский труд является здесь страшным конкурентом и обездоливает как себя, так и мужчину. То же самое будет с эмансипацией поповен и мещанок. Теперь самый крошечный человек из этого круга может, например, жениться, рассчитывая исключительно на свою личную трудоспособность, а когда женский труд подорвет его заработную плату, он может жениться только при том условии, чтобы и жена была работница. В результате такая пара заработает как раз столько, сколько раньше мужчина зарабатывал один, и в выигрыше останутся те же капиталисты.
- Вы забываете, Павел Васильевич, что не все девушки выходят замуж! - азартно спорила Прасковья Львовна, - потом остаются вдовы с семьями на руках… А самое главное: труд даст женщине независимость и нравственную крепость.
- Ваши вдовы и Христовы невесты все равно будут сидеть голодные, а нравственное удовлетворение, конечно, вещь очень почтенная…
- Это возмутительно!.. Он рассуждает, как плантатор!.. как чиновник!.. как старый крепостник!.. - возмущалась генеральша.
- Значит, никакого выхода для привилегированной женщины нет? - спрашивала Анна Ивановна.
- Нет, я этого не говорил… Выход должен быть, но я спорю только против скороспелых построений. Не следует увлекаться, игнорируя всю путаницу общественного строя.
- Это он зубы начинает заговаривать! - объясняла Прасковья Львовна, бросая папиросу на пол: - все мужчины одинаковы… По-моему, Владимир Аркадьевич гораздо вас последовательнее: он прямо проповедует мусульманство. И есть свой резон: у мусульман нет старых дев и нет проституции…
Когда у генеральши бывал Сажин, Ханов редко показывался, а если приходил, то усаживался куда-нибудь подальше в темный угол и здесь хихикал. Теперь он вышел из своей комнаты уже после разговора, и Сажин, чтобы повернуть все в шутку, обратился к нему за разрешением спора.
- Я стою за воинскую повинность для женщин, - ответил Ханов с серьезным видом: - но прежде всего костюм… Это самая великая задача нашего девятнадцатого века: костюм делает нашу женщину, а не женщина костюм. Чтобы поставить вопрос на рациональную почву, нужно произвести вторую великую революцию.
Часов около восьми пришли Володина и Клейнгауз, а потом Курносов, спорили о фребелевской системе воспитания, которой противопоставляли родную бурсу. Потом заставляли Ханова спеть: "Спится мне, младешеньке, дремлется!.." Сажин долго разговаривал с Анной Ивановной, расспрашивал ее про войну с Марфой Петровной.
- По-моему, нужно прежде всего установить свою домашнюю маленькую правду, - развивала девушка свои мысли, - внешние формы придут сами…
- Маленькую правду? - задумчиво повторял Сажин и смотрел Анне Ивановне в глаза: - это недурно сказано… Да, я согласен с вами… Нам всем именно этой маленькой правды и недостает.
После ужина Прасковья Львовна поехала проводить Анну Ивановну. Она сердилась сегодня весь вечер и жгла одну папиросу за другой.
- Это возмутительно! - ворчала она, усаживаясь в злобинские сани.
- Что возмутительно?..
- Да бабы возмутительны!.. Все раскисли… Вы замечаете, что все они влюблены в этого Павла Васильевича? Уверяю вас… Толстуха Клейнгауз так и покраснеет, как свекла, когда с ней заговорит наш идол… И генеральша тоже… Даже Володина, и та зеленеет еще больше… Ха-ха!..
- Я не замечаю, Прасковья Львовна… Вам просто показалось!..
- Мне?.. Нет, голубчик, стара я стала, чтобы блазнило… Кстати, вы не замечаете, голубчик, что этот плутишка-божок немножко ухаживает за вами?.. Есть грех… гм…
- Перестаньте, Прасковья Львовна!.. Мне совестно…
- Э, матушка, дело самое житейское!.. Отчего это Вертепов не был?.. А те прощелыги хороши: школа-паллиатив… Еще и слово какое мудреное придумали… да.
Этот разговор заставил Анну Ивановну покраснеть, и она была рада, что ночью этого не было видно. Холодный ветер жег ей лицо; по сторонам мигали желтыми точками фонари, в одном месте дорогу загородил целый обоз. Анна Ивановна завезла свою спутницу в городскую больницу, где у Глюкозовых была казенная квартира. Выходя из саней, Прасковья Львовна зевнула и лениво проговорила:
- У меня сегодня от этой школы поясницу так и ломит…
Несмотря на свои резкие выходки, докторша Глюкозова была добрейшая и глубоко честная душа, и Анна Ивановна очень ее любила, как и все другие. Чтобы отогнать от себя впечатление последнего разговора с Прасковьей Львовной, Анна Ивановна всю дорогу думала о новой школе и радовалась за Володину, которая с первого раза оказалась такой хорошей учительницей.
XI
В середине Великого поста у Марфы Петровны были всегда большие хлопоты с рыбой: делалась заготовка на целый год. Осетрина, нельмина, муксуны и судаки засаливались впрок, причем "головня", хвосты и "ребровина" шли "людям". Эту операцию старуха всегда производила собственноручно: кучер рубил мерзлую рыбу, кухарка делала засол, Агаша выдирала икру и клей, а сама Марфа Петровна сортировала отдельные куски, бранилась и тыкала мерзлой рыбой кухарку и Агашу прямо в лицо. Сознание, что она делает настоящее хозяйственное дело, придавало старухе необыкновенную энергию.
- Куда это Пружинкин запропастился? - несколько раз вспоминала Марфа Петровна, останавливаясь в кухне перед громадным столом, заваленным всевозможной рыбой: - он хорошо осетровую икру делал, или тоже вот рыбий клей мне всегда сушил.
- Он теперь у генеральши днюет и ночует… - наушничала вкрадчиво Агаша.
- Самая ему канпания!..
Наиболе трогательный момент наступал тогда, когда кадочки с рыбой устанавливали в погреб и сверху накладывали "гнёт" - чуть крышка искривилась или кадушка дала течь, хоть бросай все. Тронутую "душком" рыбу приходилось "травить прислуге". Нынче, как и всегда, Марфа Петровна свирепствовала в погребе собственноручно и успела обругать раз десять кучера, ставившего кадочки. Когда нужно было класть гнёт, прибежала Агаша и заявила, что пришел Павел Васильевич и спрашивает "самоё".
- В самую пору пришел, именинник… - ворчала Марфа Петровна, отправляясь в горницы:- теперь рыбой от меня воняет на всю улицу. А еще умный человек называется…
Нужно было приодеться, вымыть руки, поправить голову, а кучер там как повернет гнёт на кадушке - вот тебе и соленая рыбка! Гостя приняла Анна Ивановна, а Марфа Петровна велела Агаше подслушивать в дверь, о чем они будут говорить. Этот визит очень польстил старухе, и притом она сейчас же сделала ему соответствующее истолкование: "Ишь, какой любопытный стал до старух, пес… Раньше, небось, лет с восемь и глаз не показывал!" В гостиную она вошла честь-честью, с низким поклоном и разными раскольничьими приговорами.
- Давненько тебя не видать что-то, Павел Васильич!.. - говорила Марфа Петровна, неловко усаживаясь в кресло. - С покойничком-родителем хлеб-соль важивали, а вот ты как будто даже зазнался… Пожалуй, этак уж совсем и на улице не будешь узнавать.
- Виноват, Марфа Петровна…
- И то виноват, а побранить некому. Наслужил ты, Павел Васильич, всю губернию… Губернатор-то, сказывают, злится на тебя!..
- Нет, губернатор не может очень сердиться… - объяснял Сажин с серьезным лицом. - Помните, у моего отца в огороде на грядке стояло чучело, которое он потряхивал за шнурок? Так и наш губернатор: тряхнут его, он и замашет руками, затрясет головой, а сам по себе все-таки ничего не может сделать.
- Ишь ты, востер больно!.. Этакого человека да с чучелой сравнял… Ох, не сносить тебе головы, Павел Васильич!
Анна Ивановна, по раскольничьему этикету, посидела немножко и ушла в свою комнату, как это и следует барышне. Марфа Петровна осталась этим очень довольна и разговорилась с Сажиным очень весело, не стесняясь выражениями.
- А я уж хотела совсем рассердиться на тебя, что забыл старуху, да все как-то некогда!.. - язвила Марфа Петровна, - а ты вот и пришел… Знаешь поговорку: честь завсегда лучше бесчестья. Может, еще вам в земство-то и мы, старухи, понадобимся на какую-нибудь причину.
Сажин старался отшучиваться в том же тоне, но под конец спасовал перед ядовитой старухой и неловко замолчал.
- А я тебе вот что скажу, Павел Васильич, - говорила Марфа Петровна на прощанье:- чего твоя-то Василиса Ивановна смотрит? Земство земством, а первым делом тебя женить надо, чтобы телячью-то бодрость оставил. Все вы на словах-то, как гуси на воде, а настоящего чтобы дела - и нету. Поди, вот, не знаешь, что добрые люди сейчас рыбу впрок солят?
- Нет, это Василиса Ивановна знает…
- Так, так!.. Деньги только задаром с Василисой-то Ивановной переводите… Да вот еще что я тебе скажу: приезжал как-то с генеральшей этот дохтур, которого ты выписал в земство. Ну, поглядела я на него: вертоват паренек…
- Нет, он славный, - защищал Сажин товарища, - мы с ним вместе в университете были, хороший и надежный человек вообще…
- Так… Это хорошо, когда надежные люди все у тебя кружатся. А ты бы все-таки сам рыбки-то присолил, оно надежнее: лето придет, сейчас ботвиньица с соленой рыбкой и на столе. Вот Софья Сергеевна любит ее; бывает по времю и у меня, такая ласковая бабочка, - как приедет, так и обойдет старуху. Надо бы в другой раз словечко покруче выговорить ей, а у меня сердце не поднимается на нее. Теперь разобрать, какую она себе компанию подобрала?.. Ровно в городе людей не стало… От ее-то ума и мне немало горя.
Простилась с гостем Марфа Петровна очень дружелюбно и даже пригласила как-нибудь завернуть летом, когда в Петровки добрые люди ботвинью будут есть. Анна Ивановна так и не показалась, а Сажин уехал недовольный, что Марфа Петровна позволяет себе уж слишком много. Ему не следовало делать этого визита, который старуха, наверно, перетолкует по-своему. Эти "ветхие люди" не понимают самых обыкновенных человеческих отношений… Сажин приезжал собственно только затем, чтобы подарить Анне Ивановне первый номер своей газеты "Моховский Листок". Первое место в газете было отведено, конечно, земству, причем Щипцов постарался и разгромил все партии. Сажину в номере принадлежала только одна заметка об открытии первой начальной школы в Теребиловке. Он теперь припоминал счастливое выражение лица девушки, когда она просматривала номер, и как она улыбнулась, пробегая заметку о школе.
- Это вы писали о школе? - спросила она, свертывая номер трубочкой.
- Почему это вы думаете?
- Да так… заметно по языку, и есть несколько ваших любимых выражений.
Это подстрекнуло самолюбие Сажина, и он был совсем счастлив, что у него есть наконец своя газета, в которой можно сказать свое слово. Куткевич готовил ряд передовых статей о профессиональном образовании. Белошеев обещал какой-то трактат по "философии неравенства"; затем в редакцию явились новые люди, существование которых в глухом провинциальном городе трудно было бы даже предполагать: какой-то отставной подпоручик корпуса флотских штурманов Окунев; потом отставной архивариус какого-то "сосредоточенного архива" Корольков и т. д. Даже о. Евграф и тот обещал статейку: "Черты неумытного споспешествования благому начинанию". Одним словом, газета с первых же шагов явилась связующим началом, организовавшим общественное мнение.
"Почему, это старуха так нападает на Вертепова? - раздумывал Сажин, возвращаясь домой пешком и припоминая фельетон доктора в "Листке": - у этих непосредственных натур есть свое чутье…"
По странной ассоциации идей он припомнил, что грёзовская генеральша называет Анну Ивановну "недотрогой", - действительно, недотрога. Зачем она вышла и скрылась?.. Сажин опять припомнил выражение лица девушки, когда она просматривала газету, и улыбнулся. Какое у нее милое лицо, когда она задумывается. Недели через две Сажин опять явился в злобинский дом. Это вышло как-то совсем случайно: он чувствовал себя не совсем здоровым, вышел на улицу подышать свежим воздухом и опомнился только тогда, когда взялся за ручку звонка. Ему припомнился последний неприятный разговор со старухой, но возвращаться было уже поздно. На его счастье, Марфы Петровны дома не оказалось: она уехала в свою молельню.
- Барышня дома… - лукаво говорила Агаша, стаскивая шубу с гостя.
- Ага… - ответил Сажин и сунул бойкой девушке кредитку.
Анна Ивановна сильно смутилась и вышла к гостю с серьезным лицом, но он, кажется, не хотел замечать настроения молодой хозяйки и прошел из залы без приглашения прямо в гостиную, как свой человек в доме.
- А я, знаете, зашел отдохнуть к вам, Анна Ивановна, - рассеянно объяснял Сажин, перекладывая свою шапку на третье место, - устал… одним словом, я начинаю стариться и хандрю, как все старики.
- Может быть, случилось что-нибудь?
- Нет, ничего особенного… Просто устал! Знаете, на всякого нападают такие моменты бессилия, а тут еще эта война мышей и лягушек… В самом деле, что за удовольствие вести препирательства и сражаться с какими-то волостными писарями, кабатчиками и вообще головоногими!..
- Да, но ведь вы работаете не для этих людей, а для известного дела… - нерешительно заметила Анна Ивановна, чтобы сказать что-нибудь.
Этот неожиданный визит поставил девушку в самое неловкое положение, и она начинала сердиться, что Сажин не хочет это понять. Что подумает Марфа Петровна, когда вернется из молельни?.. Анна Ивановна чутко прислушивалась к каждому шороху и вперед переживала неприятное объяснение с матерью. В окна смотрело уже апрельское солнце, где-то трещали неугомонные канарейки; в отворенной двери показалась пестрая кошка, посмотрела большими зелеными глазами на гостя и на хозяйку, облизала рот и ушла назад.
- Как у вас славно в этих комнатах, - говорил Сажин, оглядывая обстановку, точно был здесь в первый раз: - мне они напоминают детство, когда отец таскал меня по молельням… У вас и воздух какой-то церковный… Виноват, я не ответил на ваш вопрос. Дело - хорошая вещь в принципе, только на практике оно распадается на разных Петров Ивановичей и Иванов Петровичей, сильных уже простой численностью. Извольте карабкаться и перелезать через этот тын!.. А тут еще приходится считаться с микроскопическими самолюбиями, желанием непременно отстоять свое мнение и разными другими каверзами. Помните, Гейне сказал, что самая ужасная из всех войн - это война с клопом?.. Лично я меньше всего желаю разыгрывать роль какого-то героя, но согласитесь, что эта мелюзга отравит жизнь кому угодно… Вы мне позволите закурить сигару?..
- Пожалуйста…
- А что ваша маленькая правда? - уже с улыбкой спрашивал Сажин, пуская струйку синего дыма.
В своих разговорах с Анной Ивановной он часто возвращался к этой теме и незаметно входил в подробности ее жизни. Его все интересовало, но, вместе с тем, это любопытство было проникнуто такой задушевностью и простотой, точно он говорил с сестрой, встретившись после долгой разлуки. Иногда он давал советы, иногда возмущался домашней политикой Марфы Петровны и даже предлагал переговорить с ней, что так жить нельзя и что теперь совсем другие условия. Сейчас, по выражению лица Сажина, Анна Ивановна видела, что ему хочется заговорить именно на эту тему и что он не решается. Между ними уже установилась известная тонкость понимания, которая не требовала слов.
Когда Сажин ушел, Анна Ивановна пошла в свою комнату и, отворяя дверь гостиной, кого-то больно ударила половинкой по голове: это была Марфа Петровна, в одних чулках подслушивавшая у двери.
- Мама, разве вы были дома? - удивилась Анна Ивановна:- отчего вы не вышли к Павлу Васильевичу?
- Ладно, ладно… Не твое дело мать учить. Чуть было глаз не вышибла.
- Я просто не могу понять, мама, как ваша голова очутилась у самой ручки?
- Убирайся!..
Марфа Петровна, охая, побрела в свою каморку и по дороге бормотала:
- Ишь, краснобай… небось, даже не спросил, как, мол, Марфа Петровна поживает, точно я им кошка какая в дому. Надо ужо крестом потереть лоб-то, а то как раз шишка вскочит… тьфу!.. И примета нехорошая…
В сущности Марфа Петровна была очень довольна и по-своему перетолковывала сажинские визиты.
"Что же, от своей судьбы не уйдешь, - размышляла она, перебирая свои узлы в каморке: - только вот, что Софья Сергеевна скажет?.. Ох-хо-хо!.. Согрешили мы, грешные…"
Анна Ивановна была удивлена, что обыкновенных неприятных объяснений с матерью не последовало и она могла оставаться в своей комнате совершенно одна, охваченная нахлынувшей волной того счастья, которое даже пугает.