- И надо мной теперь смеетесь или не смеете только смеяться? Но когда же чернь не освистывала мудрости? когда поэзия не почиталась сумасшествием? когда любовь не казалась нарушением всех наших приличий? Впрочем, теперь уже поздно раздумывать: сын ваш не принадлежит ни себе, ни вам - он принадлежит тому существу, которое овладело его бытием. В воле этого существа возвратить ему разум, сделать его человеком. Если вы, если я вмешаемся - мы погубим его. Вы должны только повиноваться этому существу, владыке вашего сына, что бы оно ни приказало. Малейшее сопротивление - смерть!
- Боже мой! Любезный доктор! я передаю вам полную волю.
- А когда он будет здоров, когда у вас опять будет сын, а не сумасшедшее животное, когда обладающее им существо будет жить одною душою с вашим сыном, тогда, княгиня, тогда что?
- Пожалею ли я чего-нибудь для ее награды! Я готова осыпать ее золотом!
- Да что вы так дорого цените ваше золото? - возразил доктор. - Если потребуется более, нежели золото, если надобно будет жертвовать вашими предрассудками, вашею знатностью, если… Постойте, княгиня: клянусь богом - если вы теперь скажете мне: "нет"; если вы только задумаетесь на одно мгновение, - я сорву этот платочек с вашего сына: в бешенстве встанет он, и вы первая будете жертвою его бешенства, и ничто уже не укротит его… Он погибнет!
Печально светил погасавший день сквозь шелковые занавесы. Как мертвец, лежал молодой князь на своей кровати, неподвижен, едва дыша. Княгиня сложила руки и с чувством отчаянной матери сказала доктору:
- Спасите его! Чего бы ни стоило, спасите его!
- Вашу руку, княгиня!
- Вот она!
- Совесть! довольна ли ты? - проворчал доктор самому себе.
V
Эмма сидела в учебной комнате поутру, на другой день после разговора между княгинею и доктором; молча, задумавшись, она вязала что-то. Дедушка ее сидел в своих креслах. Вдруг щегольская карета остановилась у ворот домика.
- Друг мой, - сказала бабушка Эммы, поспешно входя в комнату, - друг мой! Княжеский лакей прибежал спросить у тебя: можешь ли ты принять княгиню, которая желает тебя видеть?
Эмма вспыхнула; дедушка с беспокойством вскочил с кресел и бросил трубку.
- Княгиня? Скажи, что я за честь почитаю, где она? Дайте мне сюртук мой, приберите поскорее в комнате!
Эмма поспешно подвинула к стене столик, взяла книги, лежавшие на нем, переложила их на другой и не знала, за что приняться.
- Что же сказать лакею?
- Да просить, просить!
Карета въехала во двор, и пока дедушка надевал свой сюртук, бабушка Эммы в дверях встречала княгиню.
Просто, но богато одетая, с ласковою улыбкою отвечала княгиня на неловкие приветствия старушки. Явился дедушка, низко кланяясь. Бабушка предлагала чашку кофе. Эмма с трепетом присела и дрожала невольно, не смея глядеть на княгиню.
- Не беспокойтесь, любезный сосед, не беспокойтесь, милая соседка, - сказала княгиня. - Прошу вас быть со мною без церемоний; прошу удостоить меня вашей дружбы, вашего знакомства.
Удивительно действие богатства и знатности: им все пристало, все к лицу, как молодой хорошенькой девушке! Княгиня успела очаровать старика и старушку своим входом и немногими словами. Светское обращение, ловкость, наряд ее, экипаж, кротость, ласковость - о! она могла приказывать им, не только просить их.
- Но где же милая ваша внучка? Ради бога, дайте мне расцеловать, обнять ее! Познакомьте нас. Это вы, милая? - сказала княгиня, нежно целуя Эмму.
Она посадила ее подле себя на диване. Робея, дрожа, с раскрасневшимися щеками, Эмма едва дышала.
Как будто желая вывести ее из замешательства, княгиня обратилась к дедушке и, не выпуская из рук своих руку Эммы, сожалела, что давно не имела удовольствия узнать лично своих почтенных соседей.
- Ваше сиятельство, - отвечал дедушка, - могли ли мы ожидать такой чести, такой благосклонности! Я еще должен благодарностью брату вашему, его высокопревосходительству (старик проговорил чин, имя и фамилию); он был директором нашего департамента, и я имел честь служить под его милостивым начальством.
- Когда же это? - спросила с участием княгиня, желая завести разговор. Старик начал подробно рассказывать, а княгиня внимательно оглядывала Эмму. Несмотря на уменье скрывать свои ощущения, казалось, что она изумляется, рассматривая эту девушку. Чему дивилась она? Тому ли, что видела какое-то кроткое, доброе создание, робкое, несмелое, молоденькую мещанку? И эта девушка-мещанка была спасительницею сына ее? И это создание было загадкою, которой не мог изъяснить ей ученый доктор немецкий? От этой девушки зависела жизнь ее сына? Но чему же дивиться? - А кто из вас не дивится, видя вдохновенного поэта в обществе людей, видя, что этот поэт - какое-то робкое, несмелое, неловкое создание? Дети, дети! кто из нас не воображает себе, что великие люди должны быть какие-то исполины; кто из нас не меряет величия души человеческой саженями? За что же мы смеемся над детьми, которые представляют себе каждого богатыря, о котором читают в сказках, ростом с Ивана Великого?
- Не могу ли я быть теперь чем-нибудь вам полезною? - сказала княгиня ласково. - Прошу приказывать мне.
- Ваше сиятельство!..
- Оставьте мое сиятельство в покое, любезный сосед. Вы видите во мне несчастную мать, и от вас зависит теперь все мое счастие, жизнь моя, жизнь моего бедного сына. - Княгиня заплакала. Бабушка заплакала вместе с нею. Эмма побледнела и готова была также плакать.
- Ваше сиятельство, - сказал дедушка, заикаясь и не зная что отвечать… - Если только - то я - прошу вас…
- Наградить за это я ничем не могу вас, любезный сосед: награда ваша на небесах, а не на земле - если только радостные слезы матери не дороже вам всяких наград в мире.
- Ваше звание, ваша благосклонность…
- Вы видите всю бедность знатного звания, всю ничтожность богатств, любезный сосед! От вас зависит теперь участь всего нашего семейства.
- Возможно ли, ваше сиятельство? Помилуйте…
- Тут нечего толковать много, любезный сосед, - сказал доктор, перебивая речи старика. Доктор приехал вместе с княгинею, но сидел молча и слушал, упершись зубами в золотой набалдашник своей палки. - Тут нечего толковать. Вы должны согласиться, чтобы ваша внучка исцелила молодого князя, - должны, если только вы человек, если только вы христианин, если только вы желаете себе царства небесного.
- Ах! Господин доктор, ваше сиятельство! надобны ли для меня подобные убеждения? Если только добрая моя Эмма может чем-нибудь пособить вашему сыну…
- Если только хочет, скажите лучше, - возразил доктор.
- Вы спасете его? Вы захотите спасти его? - вскричала княгиня, нежно схватив за плечи Эмму обеими руками и смотря ей в глаза сквозь слезы. - Милое создание! скажите мне!
Крупные слезы закапали из глаз Эммы. Она склонила голову на грудь княгини и едва могла промолвить:
- Располагайте мною, ваше сиятельство.
Крепко обняла ее княгиня. Радостно улыбалась бабушка, смотря на княгиню, обнимавшую Эмму; дедушка утирал глаза; доктор внимательно глядел на ее сиятельство и, казалось, хотел прочитать в ее душе все тайные чувства.
- Г-н доктор, - сказала наконец Эмма, вырвавшись из рук княгини, - не ошибаетесь ли вы? Клянусь вам богом, что я совершенно не знаю, чем могу я пособить излечению сына ее сиятельства!
- Девушка! - вскричал доктор, схватив руку Эммы, - так же робко говорила некогда одна девушка, тебе подобная, когда высокая тайна совершалась в мире. Душа невинности есть рай чудес высоких и непостижимых. Горе вкусившему плод с древа познания! Не ему, нет! не ему западет в душу луч небесный. Только невинному, чистому, как младенцу, предоставлено уничтожать предведения мудрых, и только в неведущую душу нисходит благодать! О, великий Месмер! какую тайну узнаю я теперь! - Он благословил Эмму, поднял глаза к небу и отвернулся утереть слезу.
- Милая Эмма! - сказала княгиня, - отныне вы будете моею дочерью!
Ярко загорелись опять щеки Эммы от этого слова. Она закрыла лицо руками и тихо промолвила:
- Пощадите меня, ваше сиятельство!
Казалось, что с восхищением княгиня теперь смотрела на Эмму. И прелестна, очаровательна была Эмма в эту минуту, необъяснима, как миг восторга, проста, как песня швейцарская, радостна, как весть свободы узнику.
- Любезный сосед! - сказала княгиня дедушке, - отныне вы позволите мне разделить права ваши над вашею Эммою. Пред лицом бога клянусь быть ей матерью! Послушайте же теперь, после моего обещания, после моей клятвы, и не пугайтесь: вы должны отпустить со мною мою милую Эмму.
Невольное "ах!" вырвалось вдруг из груди Эммы и из уст ее бабушки. Сам дедушка казался изумленным. Предложение было так неожиданно. Эмме показалось, будто сердце оторвалось у нее; она побледнела.
- Завтра едем мы в нашу подмосковную деревню. Эмма поедет со мною.
- Только в деревню вашу?
- Неужели ты согласишься расстаться с Эммою? - поспешно сказала бабушка. Молча, но с умоляющим взором, оборотилась к ней княгиня. - Извините, ваше сиятельство, - продолжала бабушка в замешательстве, - мы так привыкли к нашей Эмме… Впрочем, как угодно моему мужу…
- Мы можем примирить все затруднения, - возразила княгиня. - Поедемте все вместе, любезный сосед! Места достанет для всех нас; деревня наша прелестная - у нас тут немного: только пятьсот душ; но дом пребольшой, сад обширный - будет, где поместиться.
Мысль: ехать к князю, к этому знатному, богатому вельможе, быть в его обществе, светском, блестящем, модном, расстаться с своим домиком, расстроить порядок хозяйства, все привычки, все удобства, с которыми свыкается старость? И почему не ехать одной Эмме? Все это пролетело в голове старика в одно мгновение.
- Но что я буду у вас делать? - сказала Эмма робко. - Простите меня, ваше сиятельство, я вовсе не знаю никаких приличий большого света, даже никогда не живала в чужом доме.
- В чужом, милый друг! Разве вы будете в чужом доме? Разве не заступлю я вам места матери?
- Ах, ваше сиятельство! - сказала Эмма, целуя руку княгини, - я уже люблю вас, как мать…
- В самом деле, ваше сиятельство, наша Эмма вовсе не знает большого света, - начала важным голосом бабушка, думая, что нашла непобедимое средство оспорить требование княгини.
- Оставьте ваш большой свет, - сказала княгиня, с легким упреком. - Можете ли вы воображать дом мой каким-нибудь блестящим, большим светом, дом печали и скорби, где ваша Эмма будет звездою счастия и радости! О, боже мой! неужели имя княгини, неужели звание моего мужа пугает вас?
- Но разве пребывание Эммы с вами необходимо?
- Да, сосед! - сказал доктор. - Надобно, чтобы наш больной был беспрестанно с нею вместе, дышал одним с нею воздухом, глядел ее глазами, говорил ее мыслью, думал ее умом.
Дедушка невольно улыбнулся. "Что же из этого будет?" - подумал он сам про себя.
Эмма не видала его улыбки. От слов доктора у нее мелькнула совсем другая мысль: "Мечта моя! неужели ты сбываешься?"
Княгиня заметила, как улыбнулся дедушка. Может быть, она поняла его мысль; по крайней мере она улыбнулась, будто говоря ему в свой черед: "Оставим будущее судьбе, любезный сосед!"
Но доктору показалась усмешка дедушки недоверчивостью к его словам.
- Сосед! - сказал он. - Неужели вы ничего не слыхали и не читали об этом? Вам как немцу стыдно такое незнание. Завтра же пришлю я к вам сочинения Гмелина и Бекмана.
- Но вы говорили мне, доктор, - возразила княгиня, усмехнувшись лукаво, - что ни Месмер, ни Гмелин, и никто этого не понимает.
- Вам угодно ловить меня на словах, княгиня. Но между двумя вещами, которые одинаково называются, может быть разница неизмеримая. Простолюдин говорит: "я ничего не знаю", и Сократ, объявленный от оракулов мудрейшим из людей, говорит то же. Что ж из этого? Простолюдин в самом деле не знает ничего, а Сократ знает все то, чего он не знает… Как бы изъяснить мне это… Er weifi alles, was er nicht kennt… - доктор заговорил по-немецки с дедушкою Эммы.
- Не позволите ли, ваше сиятельство, чашку кофе, - сказала бабушка. - Прошу вас сесть; сядьте, отдохните, успокойтесь, ваше сиятельство!
- Охотно, милая соседка. Позвольте мне ближе познакомиться с вами; уверяю вас, что вы найдете во мне простую, добрую женщину.
- Эмма! поди поскорее, милая, свари нам кофе. Эмма весело побежала.
- А мы поговорим между тем с вами об Эмме, - сказала княгиня, усаживая подле себя бабушку.
Доктор с жаром вел между тем с дедушкою разговор о сомнамбулизме и магнетизме, искусственном магнетизировании, естественной поляризации и духовной эксцентризации. Общество этих людей казалось таким дружеским, веселым, радостным. Княгиня расцеловала братьев Эммы, послала своего лакея за фруктами в свою богатую оранжерею. Бедняжки дети с роду не видывали таких персиков, таких яблоков; им дали по целому ананасу, и бабушка едва уговорила их отдать спрятать ананасы сестрице и не есть всего вдруг. Дружески расстались наконец соседи.
- Довольны ли вы мной, доктор? - сказала княгиня, когда села с ним в карету. - Еще ли станете вы говорить, что кто не любил, тот не знал ничего универсального?
- Вы мать - я забыл это, - сказал доктор, весело улыбаясь. Он досыта наговорился о Месмере с дедушкою Эммы и был теперь чрезвычайно весел и доволен.
- Боже мой! - восклицала старушка, бабушка Эммы, проводив княгиню и оставшись в своем семействе. - Да, что за милая дама эта княгиня! Совсем и не заметишь, что она знатная, что она сиятельная, что она богата.
Старик сидел в своих креслах и курил трубку с усиленным удовольствием, может быть и от того, что проголодался, почитая неучтивостью курить при княгине и не принимавшись за трубку свою во все время, пока была у них сиятельная гостья. Вид его выражал довольство простолюдина, который после свидания с знатным человеком говорит сам себе: "Кажется, я не одурачил себя в глазах его?" На слова своей старушки он отвечал односложными: "Ja, ja!" и пускал табак фигурными кружками и вдруг густою тучею, и потом тихонько, тоненькою, длинною змейкою… Эммы не было в комнате. "Где же наша Эмхен?" - сказала наконец старушка, когда уже не находила более слов для похвалы княгине. Она пошла в комнату Эммы и увидела сквозь стеклянные двери, что Эмма стоит на коленях и усердно молится. С наслаждением смотрела старушка на Эмму и думала, смотря на нее: "Судьба непостижимая! Может быть, это будущая княгиня С***?" Тайные слова старушки показывали все, что поняла и придумала она из всего, что видела и слышала. У старика дедушки бродили в голове магнетизм и сомнамбулизм, поляризация и эксцентризация. Но Эмма? Думала ли она о будущем своем княжестве? Ах, нет: она молилась; таково было первое движение Эммы, расставшись с княгинею. Но о ком, о чем молилась она, и что она думала?
VI
Смешны люди, если они решаются систематически отдавать себе отчет о самих себе и о других! Забавны все эти философы и историки, когда они хотят изъяснить каждую дробь мыслей и поступков человеческих! Что такое всеобщая история? Человек, написанный Ролленем в мильоне огромных томов in quarto. А жизнь человека, отдельно взятая? Сокращение той же всеобщей истории, сделанное Шрекком для училищ. И вообще говоря: походит ли человек на логический силлогизм в своей жизни? Что же такое мелкие дроби мыслей и дум его! Тут система? Бедняки!
Но мысли, и думы, и вся жизнь девушки, этого творения, созданного в минуты восторга первобытной поэтической жизни вселенной, этого творения, очарованного и очаровательного, но безотчетного, как стихи юного поэта, - в них ли будем искать логической системы? Будто облака, вольно летают мысли и думы по небу души девичьей, освещаются улыбкою, темнеют слезами, сверкают чувствами…
Мы знали прежнюю Эмму до встречи ее в саду с сумасшедшим князем. Она высказала нам всю свою душу в разговоре с Фанни: мы подслушали этот разговор. Когда, по возвращении с дедушкою из сада, карета княжеская умчала безумца, когда все происшествие в саду казалось Эмме какою-то мечтою, от которой ничего не осталось в действительности, когда Эмма выслушала продолжительные рассказы старика старушке о том, что видел он в саду, и когда ее самое заставили два раза пересказать обо всем этом, пересудили, переговорили, - Эмма ничего не понимала, что это такое было… И еще более: она даже не спрашивала у самой себя об этом! Чувства ее были похожи на чувства человека, которого невидимая сила вдруг подняла высоко, близко к солнцу; и вдруг голова его закружилась - он упал в какую-то бездну, полную непроницаемого тумана. Он не знает, где он, на небе ли, на земле ли, в пропасти ли какой, боится крепко стать ногами, чтобы не провалиться далее в глубину, боится ощупать вокруг себя руками, чтобы не схватить за голову какой-нибудь змеи, чтобы не протянуть руки своей в пасть какого-нибудь невидимого чудовища, боится и взглянуть кверху: что если над головой его мрак непроницаемый или тяжкое, роковое решение судьбы нависло черною тучею? - Как естественно кажется мне действие детей, когда они сжимаются ночью под своим одеяльцем и закрывают себе глаза руками, думая, что спаслись от привидений, если не видят их! Не так ли делаем и все мы, взрослые?