Мужчина, кряхтя, пополз в направлении Швейцера. Тот нырнул поглубже. Ну что же, он сделал все, что было в его власти.
Преследователь выпрямился.
- Нет, - буркнул он миролюбиво. - Тут некуда бежать. Лесок чахлый, не спрячешься. Все как на ладони.
Второй перебрался к напарнику.
Швейцер знал обоих, он часто встречал их в хозяйственной зоне. Сейчас он только слышал их голоса.
- Он, сука, или раньше спрыгнул, или вообще сорвался. Валяется где-нибудь под откосом, с проломленной башкой.
Первый вынул из нагрудного кармана продолговатую черную коробочку. Из коробочки торчал стальной прут, заканчивавшийся маленькой шишкой. К полному изумлению Швейцера, который осмелился приподнять голову, мужчина вступил с коробочкой в разговор.
- Мы перехватили поезд на переезде. Да, на тридцать девятом километре. Товарняк, везет щебенку. На одной из платформ подозрительный след. Вокруг… - Мужчина запнулся. - Вокруг все спокойно, - сказал он решительно. - Я думаю, что надо пройтись по путям. Да, высылайте.
Он вдвинул прут в коробочку и обернулся:
- Слышишь, там! Вертаемся назад. Или нет, проедем еще, потом через ферму.
Второй потянулся.
- Ты не в курсе, прямые кишки пересаживают?
- А кто их знает. Тебе зачем?
- Да так. По-моему, нет. Когда поймаем быстроногого отрока…
- Утихни. Если попортишь, то тебе и пересадят…
Голоса начали удаляться. Охотники старались на совесть и шли теперь к хвосту поезда. Пройдя все платформы и не обнаружив ничего достойного внимания, они сочли свою задачу выполненной.
- Езжай! - заорал первый издалека и махнул рукой.
Швейцер шептал молитвы. Ему показалось, что прошел не один час, и вот состав дрогнул, колеса провернулись, и махина поползла через переезд. Швейцер видел, как рельсы прогибаются под тяжестью груза; в шпалах подпрыгивали ржавые, разболтанные костыли; посыпались струйки песка. Потом он увидел, как прошагала погоня; первый жевал травинку, второй отвинчивал пробку на диковинной бутылочке. Заросли мешали Швейцеру проследить за их отбытием, он слышал лишь, как заурчал мотор и хлопнула дверца. Ее стук отдался в мозгу эхом знакомого воспоминания.
Швейцер не до конца понял слова преследователей, и оттого эти речи казались в сотню раз гнуснее, чем были.
Сейчас, проживая последействие шока, он забыл о молитвах и бормотал исступленные ругательства, адресуя их всем сразу и никому в отдельности:
"Подлейшие мерзавцы, упивающиеся беззаконием. Тупые скоты, погрязшие в гнусном подонстве. Гады. Подлые подонки, пропитанные скотской мерзостью. Ничтожные негодяи, воплощающие всемирное подонство… Презренные тупицы, исполненные мерзости и грязного скотства… Скотоподобные презренцы, умножители подонского ничтожества. Гады. Гнусносущностные мерзавцы, соревнующиеся в подлости. Гады. Староподонские скотогады, омерзевшие в подлой гнусти… Бесчестные подлецы, оскотиневшие в презренности… Гады. Гнусоголосые бесчестники, промышляющие мерзостным скотством. Эти… Эти…"
Мат иссяк. Других бранных слов Швейцер не знал.
Пора было выбираться из укрытия и думать, что делать дальше. Для начала он разберется, куда попал. Швейцер осторожно выбрался из ямы и медленно выпрямился. Он долго рассматривал пейзаж, но особенно - всамделишнее человеческое жилье. Станционный смотритель, закончив с полосатой балясиной, брел к своей избушке. Если Враг использовал его как оболочку, то это был и вправду очень хитрый, изворотливый Враг.
Швейцер двинулся подлеском, поминутно останавливаясь едва ли не у каждого дерева. Железнодорожные пути уходили вдаль по равнине, заканчиваясь тающим пятнышком хвостовой платформы. Оно застыло: снова какая-то остановка. Туда же убегали т-образные столбы, поверх которых в целости и сохранности тянулись провода. Очевидно, мистические бои обошли эту местность стороной. Других строений, помимо красно-коричневой будки и домика смотрителя, поблизости не было. Шоссе, объевшееся солнцем, дышало адским жаром.
Смотритель вошел в дом. Швейцер назвал его смотрителем по понятной аналогии; титул работника переезда не пришел ему в голову. Беглец добрался до шоссе и замер, не решаясь ступить на открытое место. Страх перед Врагом настолько въелся в его душу, что любой поступок вне Ограды требовал мужества, вопреки очевидной и уже несомненной безопасности. Сейчас его возбуждение отчасти улеглось, не будучи в силах столь долго держаться на прежнем уровне, и Швейцер, конечно, встань перед ним необходимость повторить подвиг с прыжком на платформу, повел бы себя не таким героем; охранительное благоразумие стремилось взять верх и не пускало его на разбитый асфальт, который запросто мог оказаться искусной декорацией, скрывающей выход в какой-нибудь Тартар. Швейцеру помогла слабая музыка, донесшаяся из дома смотрителя. Старик включил радио; Швейцер, не знавший радио, по привычке подумал о магнитофоне. Разобрать мелодию на таком расстоянии было трудно, и он уловил лишь ее отдаленное сходство с аранжировкой Устроения. Во всяком случае, в игре участвовали те же музыкальные инструменты. Разорванная композиция оказала на Швейцера странное воздействие: он прытко скакнул на шоссе и пулей пересек его, как делают это дикие звери. Беды не случилось, и твердь не разошлась.
Теперь он занял позицию прямо напротив дома; их разделяли пути. Музыка стала громче, и вскоре ее прервал хорошо поставленный голос. Невидимый оратор начал рассказывать о каких-то событиях. Обрывки фраз, долетавшие до Швейцера, несли в себе убийственное благополучие. Говоривший рассказывал о неких событиях; при этом он ни разу не помянул Врага… Голос был ровный и спокойный, военная терминология отсутствовала, Церковь не поминалась никакая: ни Устроения, ни чего-то еще. Старик вышел на крыльцо. Он уже снял свою яркую безрукавку и остался в клетчатой рубахе с закатанными рукавами. Смотритель из-под ладони посмотрел на небо, взял заступ и скрылся за углом. Голос, довольный собой, смолк; вернулась музыка. Швейцер стоял на коленях, в ельнике, и слегка разводил в стороны молодые зеленые лапы. Сверху застрекотало, но он почти не встревожился, зная, что здесь его никто не увидит. Так и случилось; вертолет, не снижая высоты, пронесся в ту же сторону, в которую недавно отъехал автомобиль.
… Он простоял в ельнике остаток дня. Смотритель занимался разными мелкими делами: работал в огороде, закусывал, точил косу, налаживал какие-то грубые механизмы. Поездов больше не было. Работа на переезде показалась Швейцеру не слишком обременительной. Не было и машин, шоссе никто не пользовался. Только к заходу солнцу появился автобус: некогда красный с черным, теперь же не поймешь, какой окраски. Он был почти пуст и притормозил, не останавливая хода; из передней двери на обочину спрыгнула девица лет, может быть, двадцати. Короче говоря, она казалась старше Швейцера; он же, видевший только сверстниц, плохо разбирался в возрастах. Девица была довольно полной, одетой в легкое выцветшее платье и старые тапочки на босу ногу. Прижимая к груди большой хрустящий пакет, она неловко помахала шоферу и заспешила к дому. Старик поджидал ее на крыльце, под навесом; его цигарка красной точкой тлела в полумраке.
Звезды напитались светом, проступила луна. В избушке тоже зажглись окна; Швейцер догадался, что девица пришла с продуктами, и ощутил волчий голод. Он выбрался из укрытия, пригнулся и крадучись устремился к брошенному огороду.
6
Темнота мешала разбирать, где что растет. Тем труднее было Швейцеру, привыкшему к огородным культурам в вареном-пареном виде. Выдернув наудачу несколько кустиков и поднося добычу поближе к глазам, он, наконец, нашел морковные грядки. Морковь он складывал в сюртук, предварительно связав ему рукава. Узнал он и лук, хотя встречал его только нарезанным. Долго думал, связываться ли с капустой, и в конце концов взял небольшой кочан. Небрежение правилами гигиены заставляло его содрогаться. Швейцер решил вымыть овощи в придорожной канаве. В то же время ему было ясно, что на такой диете он долго не протянет, надо пробраться в дом. Он дождется, когда старик пойдет к переезду - но, собственно, с чего? Если поезда будут ходить так же густо, как сегодня, то смотритель весь день проторчит во дворе. А девушка с пакетом будет хлопотать по хозяйству. Ей вовсе не обязательно снова садиться в эту страшную машину и куда-то ехать. Может быть, она уже закончила свои дела там, где… в общем, где-то там, Бог его знает, где. Хоть бы хлеба стащить. И попить. Он выдул бы бочку. Жажда грозила Швейцеру помешательством: он, боясь микробов, не пил целый день и старался не смотреть на воду, заполнявшую канавки и ямы. Наверно, с его языком, деснами и небом уже случилось что-то непоправимое, до того ему было худо.
Швейцер взвесил ношу в руке: пустяки, всего ничего. Вокруг стояла тишина, если не брать в расчет стрекота скрытых насекомых, которые сами и были этой тишиной. Внезапно стало совсем темно: свет в избушке погас. Швейцер, уже собравшийся идти обратно в ельник, к себе, застыл и неуверенно покосился на черное окно. Собственная робость его разозлила, и он вдруг почувствовал себя хозяином мира, который властен открывать ногой любые двери. Не пропадет же он тут, с этими двумя. Он сбежал из Лицея, миновал все посты и запоры - неужто не справится с расхлябанной дверью жалкого домишки? А если ему не оставят другого выхода, он может и пригрозить. Швейцер присмотрелся и различил близ крыльца забытую косу, наточенную днем. Можно и полоснуть, в интересах необходимости. Некстати вспомнился Раскольников и даже фадеевский "Разгром", который странным образом, по недосмотру, затесался в классический курс. Швейцер помотал головой, отгоняя черные мысли. Глупые, безумные фантазии, он никого не убьет - попугает, и все. Даст Бог, дело не дойдет и до этого, он будет скор и бесшумен. Вот только попьет, прихватит краюшку мучного и сразу исчезнет. Хозяева, конечно, донесут; у них наверняка есть возможность связаться со внешним миром, здесь все возможно, но он уже будет далеко.
Швейцер начал подниматься по крыльцу. Оно было справлено на совесть и не ответило ни единым скрипом. Сюрпризом оказалась и незапертая дверь, тогда как Швейцер приготовился сражаться с замками. Он вошел внутрь, в доме было еще тише, чем снаружи. Здесь, правда, что-то тикало - какие-то невиданные часы, как выяснилось позднее. Крохотный коридорчик мигом вывел его в кухню, где в лунном свете выступали два ведра, доверху наполненные колодезной водой. Что-то лежало на столе, какая-то еда. Швейцер опустился перед ведром и стал пить. Когда вспыхнул свет, он не вдруг оторвался и допивал последние глотки; железный предмет слегка толкнул его в правое плечо.
- Стой спокойно, - прохрипел голос.
Швейцер молча отнял руки от ведра и повертел ладонями, показывая, что безоружен. Коса лежала рядом.
- Дуня! - позвал голос. - Твоя правда была. Гость у нас.
Швейцер медленно обернулся. Старик смотритель наводил на него охотничье ружье. В кухню вошла та самая девушка, одетая в ночную рубаху до пят.
- Я позвоню в милицию, - сказала она, едва увидела Швейцера.
- Пожалуйста, не надо никуда… звонить, - попросил тот дрожащим голосом. - Я просто попил. Я сейчас уйду.
- Попил? - прищурился дед и наподдал косу. - А это что?
Швейцер облизнул губы. Глаза у него горели, как у маньяка.
- Папа, он еще птенец, - протянула Дуня. - Откуда ты такой взялся?
- Я тебе скажу, откуда он взялся, - усмехнулся дед. - Он из коллектора сбежал. Это по его душу приезжали. И вертолет летал, как угорелый.
- Не может быть! - ахнула та и прикрыла ладонью рот.
- Вот тебе и не может, - смотритель оседлал табурет и поставил ружье между ног. - Он пожрать залез. Мы же не знаем, чем его кормят. Что вам там дают, в коллекторе? - обратился он к Швейцеру.
Тот словно язык проглотил и стоял, шатаясь.
- Видишь, с ним что-то неладно. С них там пылинки сдувают, а тут лес. Чего? - он приложил ладонь к уху, расслышав невнятное бормотание.
- Враг… - Швейцер собрался с силами и решил, что пусть он лучше погибнет, но задаст самый главный вопрос. - Далеко ли Враг?
- Так уехали еще днем. Ведь ты с поезда?
Швейцер помотал головой и тут же кивнул. И опять спросил:
- Но Враг-то - где он сам?
Старик недоуменно взглянул на дочь.
- Про что он толкует? У тебя, голубь, один враг - твои хозяева. И то как посмотреть. Люди важные, ученые, нам не чета…
- А стрекозы? - Швейцер шагнул вперед, и дед на всякий случай снова взялся за ружье. - Стрекозы, которые откладывают в людей яйца?
- Да Господь с тобой, - смотритель осторожно рассмеялся. - Откуда им тут взяться? Тебе сон приснился…
- Понятно, - Швейцер утратил остаток сил и сполз на пол.
- Папа, что ты разговоры разговариваешь! - вмешалась Дуня, схватила какую-то тряпку и стала мочить ее под странного вида бачком, штырек которого ходил туда-сюда. - Он же весь в крови! Его перевязать надо.
- Перевяжи, - согласился дед. - Фигура ценная. За сохранность, может, премию получим…
Дуня ответила отцу уничтожающим взглядом. Тот улыбнулся.
- Не бойся, - сказала Дуня, присела перед Швейцером и стала вытирать с его лица кровь и грязь. - У него шутки дурацкие. Он и не думает тебя выдавать.
- Обожди, - возразил с табурета смотритель, вновь принимая серьезный вид. - Дело-то особенное. За ним же уход особый нужен, присмотр. Мы ж не знаем, чего ему можно, а чего нельзя. Он, может, устроен хитро…
- Человек как человек, - Дуня распрямилась и пошла назад к умывальнику полоскать тряпку. - Симпатичный. Есть хочет. Поранился. Ничего хитрого нет.
- Умная ты больно, - дед поерзал. - Слышишь, малец! - он сдвинул брови. - Ты сам-то как?
Швейцер отозвался не сразу.
- Спасибо, со мной все в порядке, - сказал он наконец с горечью. - Вы не думайте, я не какой-нибудь тепличный. У нас гимнастика, военное дело…
- Я ж говорил, что их не только на мясо! - Смотритель торжествующе подмигнул Дуне. - Наверно, и для армии готовят. На случай чего.
- Причем здесь мясо? - глухо осведомился Швейцер.
- Ну, а что ж еще? - Старик не видел знаков, которые Дуня, догадавшись о чем-то, отчаянно ему подавала. - Потроха для власти. Люди ваш заповедник стороной обходят.
- Я вас не понимаю, - Швейцер снова был на ногах, и это прибавляло ему растерянности: вроде как нужно шагнуть, но не ясно, куда и зачем. Он безнадежно посмотрел на тикавшие ходики. Маятник гулял, предупреждая Швейцера, что скоро его время выйдет.
- Папа! - Дуня легонько хлопнула по столу.
- Что такое?
- Ничего. Ты помолчать не можешь? Им же ничего не говорят.
- Что ж с того, что не говорят. Так и жизнь пройдет. Выпотрошат и спасибо не скажут. Голову задурят, а потом ее же пересадят… какому-нибудь президенту.
- Папа, головы не пересаживают.
- Думаешь? Зря. Кое-кому не помешает… Хватай его!
Смотритель уронил ружье, вскочил с табурета и бросился к Швейцеру, который вдруг стал белым и начал падать. Дуня поспешила на помощь и успела вовремя: еще чуть-чуть, и он бы точно ударился головой о плиту.
- Я же тебе говорила! - сердито сказала Дуня, укладывая голову Швейцера себе на колени. - Вечно ты языком мелешь! Ну как тебе сейчас скажут, что ты никто, что тебя на органы вырастили, в пробирке?
- Ну и пусть говорят, - пожал плечами дед. - Что с того, что мы органы? Все органы… И живут счастливо, не кашляют. А за этими вон как ходят. Я слышал, музыка у них, танцы-шманцы, культурные разговоры. Я б тоже орган какой-нибудь дал за такую жизнь.
- Папа! - Дуня, если б не сидела на полу, топнула ногой. - Их же как скот выращивают, под музыку. Помнишь, мы смотрели про немцев? Чтоб благородные были. Принеси лучше самогонки.
- Так я и знал! - воскликнул старик, но встал. - Все всегда кончается одинаково: тащи самогонку!
Он поплелся в комнату.
- А если он с нее загнется? - прокричал он оттуда.
- Ничего страшного, - пробормотала Дуня, гладя Швейцера по щекам. Давай, очнись! Сейчас мы тебя вылечим.
Швейцер открыл глаза и посмотрел прямо перед собой, мимо Дуни. Он подумал про себя, что теперь его глазами смотрит другой человек. Спокойно, не дергайся. Все подтверждается, Врага в природе нет. Есть кое-что другое. Тут Швейцер решил, что нет и Бога.
Дед зашаркал, неся маленький стаканчик.
- На-ка, хлебни.
- Пей залпом, - посоветовала Дуня и деловито шмыгнула носом.
Швейцер вяло глотнул и на секунду перестал существовать. Свободное сознание, метнувшись, подумало, что ошибалось, и Враг все-таки есть.
- Все, все! - кричала Дуня, размахивая перед Швейцером кончиком шали.
- Заешь, - смотритель сунул ему странный, дряблый огурец.
Вот это Швейцеру, не знавшему маринада, понравилось.
Он осторожно почавкал и снова закашлялся, но уже не так сильно.
- Живой? - лицо старика расплылось в улыбке. - На совесть их делают! Как настоящий заглотил.
- Я хочу посмотреть, - твердо произнес Швейцер.
- На что? - не поняли хозяева.
- На все.