- Понимаете… ну как вам сказать… Именинник я. Сегодня. Вот так-то. Шестьдесят пять, можно сказать, стукнуло. И вас потому позвал. Думаю, может, не обидится… А?
- Чего ж обижаться… Поздравляю. Здоровья вам, чтобы везло, чтобы грустно не было.
Старик сжал его руку и, глядя в глаза, внимательно слушал, кивая головой, будто повторял про себя каждое слово, стараясь их запомнить.
Потом Алексей, опустив руки в карманы и подняв воротник плаща, снова шел по пустынной набережной. Уходя от сторожа, он оставил ему свой нож, далеко не подарочного вида, но это был хороший простой ножик с двумя большими лезвиями.
Набережная кончилась. Дальше шли какие-то дворы, сараи, склады. Пройдя через них, он вышел к вокзалу. Не останавливаясь, прошел через зал ожидания, через какие-то подземные переходы и вышел на пустой перрон. Несколько темных промерзших вагонов пригородного поезда, видимо, никуда не собирались этим вечером. Диктор что-то лопотал о Москве, Адлере, Тбилиси. У самой земли, между рельсами, фиолетово светились низкорослые светофоры.
От вокзала Алексей уходил по центральной улице крупными размеренными шагами. Толпа обтекала его с двух сторон и смыкалась за спиной. Ему приятно было идти среди незнакомых людей быстро, но никуда не опаздывая, молча, ни о чем не думая.
- Осторожней, ты! - вдруг услышал он и с готовностью обернулся.
Их было двое. Ростом они были не меньше его, но моложе, намного моложе. По их лицам он понял, что они уже пожалели, что остановили его.
- Надо все-таки осторожней… Ведь…
- Привет, - ответил Алексей и отвернулся.
На перекрестке он остановился у проезжей части. Мимо него проносились черные блестящие машины, где-то на противоположной стороне улицы плавали в летящем снегу светлые квадраты окон, сновали прохожие. Он стоял минут двадцать, не меньше. Смотрел на машины, на снег, на фонари, на прогнувшиеся под снегом ветви деревьев. Было уже часов восемь, когда он вошел в телефонную будку. Тщательно закрыв за собой дверь, смел с аппарата снег, набившийся в открытую дверь, опустил в щель монету и набрал номер.
- Алло, - послышался в трубке знакомый женский голос. - Я слушаю. Кто это?
Алексей смотрел на залепленное снегом стекло и молчал.
- Алло! Ничего не слышно! Перезвоните, пожалуйста!
Выйдя из автомата, он свернул в какой-то переулок, темный и зыбкий. От падающего снега казалось, что здесь заборы, дома не имеют четких и твердых границ и сквозь них можно пройти насквозь и выйти на другую улицу. Неожиданно из-за поворота выскочил пустой, ярко освещенный, дребезжащий трамвай. Словно чему-то радуясь, он громко зазвенел и помчался дальше, напролом, в темноту.
Он без труда догнал трамвай, прыгнул на ступеньку и вошел. В вагоне была только девушка в белом от снега платке. Алексей, не колеблясь, подсел к ней.
- Добрый вечер, - сказал он.
- Извините, я не помню вас, - неуверенно ответила девушка, сбитая с толку его тоном. Он волновался, когда здоровался с ней, но она не заметила этого. - Откуда вы меня знаете?
- Я вас не знаю.
- Вот как! - она восприняла его слова почти как оскорбление.
- Но ведь нам вместе ехать почти час, - он, кажется, первый раз за сегодняшний вечер улыбнулся. - Как вас зовут?
- Оля, - сказала она, поколебавшись.
- О-ля-ля… А меня - Фицджеральд.
- Вы шутите! - она засмеялась.
- Конечно. Так как вас все-таки зовут?
- Нина.
Постепенно трамвай наполнялся пассажирами и вскоре оказался набитым до отказа. Он уже выбрался из города и бодро катился по степи к дальнему поселку, над которым светилось слабое зарево. Девушка все время смотрела на заснеженные поля, на пробегающие мимо фонари. Иногда, натыкаясь на его взгляд, она снова поворачивалась к окну.
- Знаете, там в тупике есть маленькое кафе… "Снежинка", по-моему, называется. Давайте зайдем и выпьем, а? А еще там продают горячие охотничьи сосиски. Тощие и кривые… Страшно есть хочется. Так зайдем? - Алексей прикоснулся к ее руке.
- Нет, нет, я не хочу, - сказала Нина, но в тупике все-таки дала себя уговорить. Девушка вдруг почувствовала, что он не очень огорчится, если она откажется. Алексей взял два стакана кофе, четыре сосиски, и они расположились в углу.
- Послушайте, Нина, я еще в трамвае хотел сказать - у вас на ресницах серебрятся снежинки. И на бровях… Впрочем, они уже растаяли.
Девушка покраснела и быстро провела ладонью по глазам, снимая маленькие холодные капельки влаги.
- Это вы напрасно. С ними было лучше… Да, а где вы работаете?
- Ну как где… На швейной фабрике. Пуговицы пришиваю, - ответила она чуть ли не с вызовом.
- А-а, так это вы пришиваете пуговицы, - протянул он и показал ей место на рукаве своего плаща, где должна была быть пуговица. Девушка засмеялась и первый раз решила посмотреть на него прямо, в упор.
Через большое стекло кафе была видна трамвайная остановка, навес на случай непогоды, уходящий в глубь поселка ряд фонарей. Между ними шли редкие торопливые прохожие.
Погода была в общем-то хорошей, но все спешили домой, чтобы, придя, выйти на балконы, подышать. К остановке подошел трамвай. Он пустел, становился прозрачным, вот уже стала видной вторая его стенка, вот уже показались фонари по ту сторону остановки. Пассажиры, выходя из вагона, медленно растекались по свежепротоптанным тропинкам.
- Привет, Нина! - сказал Алексей и, выбежав из кафе, в последний момент успел вскочить в трамвай. Двери захлопнулись за его спиной. Он сел у окна, и девушка, увидев его, махнула рукой. Но он не заметил этого.
Когда трамвай добрался наконец до города, шел десятый час. Снегопад кончился. Белые деревья выделялись на фоне чистого черного неба. Идя по белым тротуарам мимо белых деревьев, он остро ощущал угластые дома, россыпи огней, запах подмерзшего снега, холодной коры деревьев. И внезапно у него впервые за этот вечер появилась четкая мысль. Впрочем, это была даже не мысль, чувство. Чувство истрепанности. И он принял его спокойно, как нечто само собой разумеющееся. Рано или поздно это случается. Могут оказаться исчерпанными место, где работаешь, должность, которую занимаешь, люди, с которыми общаешься, город, в котором живешь. Женщина? Может оказаться исчерпанной и она. А если дело вовсе не в этом, если исчерпан ты сам? Тогда хуже… Тогда совсем плохо. Кончились поиски, риск, кончилось ожидание. Во! - ожидание кончилось.
Он вошел в подъезд, поднялся на третий этаж и позвонил.
- Наконец-то? - сказала Таня.
* * *
Через несколько месяцев над городом разразилась весна. Потом было лето, осень. Потом опять зима, опять был самый короткий день, и тянулся он так же бесконечно долго. Как сказал мудрец, дни всегда тянутся очень долго, зато незаметно пролетают года.
Алексей еще в десять вечера зашел к другу и просидел у него часа три. Им вдвоем было легко и беззаботно. Это был старый и надежный друг, который не напоминает о себе без нужды и не обижается, если о нем не вспомнили перед праздником. Алексей боялся прийти домой раньше Тани. Он не переносил пустой квартиры. Для него было лучше провести ночь на вокзале, чем в пустой квартире.
- Ну, я, пожалуй, пойду, - сказал он наконец.
- Как хочешь. Я сегодня как раз один. Диван свободен. Ты можешь остаться. В самом деле. Трамваи уже не ходят. И потом… Холодно. Ты не знаешь, как похолодало на улице. Пойдешь утром, - друг не понимал, отчего заторопился Алексей. - Хочешь, я позвоню Тане и скажу, что ты у меня?
- Нет! Нет! Что ты… Не надо. А вдруг ее нет дома? Мне уже давно пора идти, - Алексей сидел в кресле и смотрел на телефон.
- Может, сам позвонишь?
- Нет. По телефону никогда не знаешь, смеется человек или плачет… Ведь главное - не слова. Слова - это так… Заготовки.
- А если ее еще нет дома? - предположил друг.
- Нет, она уже давно дома. Где же ей быть… Я приду домой, и она закатит мне сцену, - Алексей мечтательно улыбнулся.
Ночной ветер с шумом сгребал сухие грохочущие листья в подворотни, заметая следы ранней осени. Вот-вот должен пойти снег. Он ждал снега так же, как весну. Алексею казалось, что снег очищал не только воздух, но и душу, в ней становилось так же бело и свежо. И приходила такая же беззаботная, спокойная чистота.
Сначала он шел медленно, чтобы наверняка опоздать, быть уверенным, что она дома. Потом невольно пошел быстрее, быстрее. Последний квартал он, подгоняемый ветром, почти бежал, чувствуя тянущую боль в груди.
На свой этаж поднялся медленно, стараясь отдышаться. Остановился возле двери. Хотел быстро выровнять дыхание, но это не удавалось. Наконец Алексей открыл дверь и вошел. Не торопясь разделся. Повесил на крюк пальто, беретку. Прошел в комнату. Взял со стола газету, не видя ее, развернул. Взгляд словно соскользнул на четвертую страницу, но не задержался и там. Он уронил газету на пол. Ломкий лист неловко упал и застыл угловатой, неустойчивой грудой. Алексей резко поднял газету и прижал ее ладонью к столу. Подождал: как она будет вести себя дальше? Газета не поднималась. Он посмотрел на часы, не не смог понять, который час. Провел рукой по подбородку - не бритый.
И прошел в спальню.
И сразу успокоился. Вздохнул и разгладил лоб, словно снимая с него что-то тяжелое и неудобное. Еще раз вздохнул и вроде стал немного выше.
Таня лежала в кровати. Читала. В полумраке белело ее лицо. Слегка поблескивали стекла очков. Они придавали ее лицу дерзкое, шалое выражение. Мерцал перламутр ногтей. Неестественно белела рука. Удивленный взгляд. Улыбка. Почти поощрительная.
- Ты все-таки решил прийти? - она сняла очки и сразу стала серьезней, мягче, равнодушней.
- Что? - переспросил Алексей.
- Ничего. Просто я отметила тот факт, что ты решил переночевать сегодня дома.
- Разве я не всегда ночую дома?
- Мне показалось, что сегодня ты изменил своей привычке ночевать дома.
- Я был у друга.
Она снова углубилась в книгу.
- Мы вспомнили институт… Ребят.
- Ну, конечно! Конечно! Только мне кажется, что друзьям в два часа ночи не до воспоминаний! И потом, неважно, какая у тебя причина. Главное, что она у тебя есть. Нашлась. Все причины уважительны. Ты меня слушаешь? Я говорю, все причины уважительны. Если ты приходишь за полночь, то скажи мне, пожалуйста, я могу ожидать от тебя хотя бы извинения?
- Прости, пожалуйста.
- А скажи, пожалуйста, если ты придешь через неделю, ты тоже скажешь "прости"?!
Она не находила слов для возмущения. Маленькие ноздри трепетали. Щеки покрылись румянцем, волосы разметались по подушке. Алексей уже не слушал. Он любовался ею. Глазами, руками, выражением лица. Ничего нового она не могла сказать. А вот он мог. И поэтому смотрел на нее спокойно и устало. Да, конечно, она была красива. До сих пор он не мог обрести спокойную уверенность мужа.
- В конце концов, - услышал он ее голос, - я никогда не вешалась тебе на шею, никогда не навязывалась. И не думаю заниматься этим в будущем. Ты слушаешь меня?!
- Да, я тебя слушаю.
- Мне кажется, нам надо выяснить наши отношения. Сейчас же!
- Мы и так слишком много занимаемся этим.
- Не перебивай меня!
- Я вовсе не хочу тебя перебивать. Зачем?
Таня всегда была искренна. Когда смеялась, злилась, хандрила, капризничала. Он знал это. Он много чего успел узнать о ней, но не считал нужным обнаруживать свои знания. Алексей спокойно, с легкой улыбкой смотрел на нее. Когда-то она влюбилась в эту улыбку. Теперь… Считала ее издевательской. Он этого не знал. Догадывался. И старался улыбаться без улыбки. Вскоре ее стало раздражать и это.
Где-то в глубине души он считал ее слишком красивой для себя, это лишало уверенности. Но сегодня он не спешил уступить. Она почувствовала это и насторожилась. Хотя ее раздражало его спокойствие и злилась она вполне искренне.
- Зачем мне перебивать тебя, - повторил он без вопроса и, достав сигарету, закурил. На мгновение его лицо вспыхнуло от спички и снова стало обыкновенным.
- Не знаю, с какой целью ты перебиваешь меня, - сказала она веско, - но если ты начинаешь приходить после двух часов ночи, мне кажется, я вправе спросить себя: устраиваю ли я тебя?
- Ты меня устраиваешь.
- Я в этом не уверена!
- Зачем мне врать? Я бы сказал, тем более что сейчас очень удобный случай.
- Так скажи!
Он улыбнулся и занялся сигаретой. Снова вспыхнуло его лицо.
- Что же ты молчишь? - спросила она.
- Таня, зачем ты хочешь поссориться?
- Я?! Я хочу поссориться? Ну, это уж слишком! Приходить в два часа…
- А во сколько пришла ты?
- Что?
- Я спросил, в котором часу пришла домой ты?
- В семь!
- Ты это хорошо помнишь?
- Д… Да. Но какое это имеет значение? - Она почему-то охотно стала отвечать на его вопросы.
Алексей подошел к форточке, открыл ее, бросил окурок и остался стоять возле окна. Шел снег. Первый снег в этом году. Окно выходило во двор, и он видел, что внизу уже все было бело. Все вокруг белым-бело, поседели ели. Снегу за ночь намело, как за две недели - вспомнил он давний детский стишок.
- Ты не была дома в семь.
- Ну, может… В половине восьмого… Я не смотрела на часы, - она выглядела встревоженной. Очки без оправы, освещенные сверху, сверкали гранями. - Ты можешь отвернуться наконец от окна?!
- Конечно, могу. Отчего же мне не отвернуться, - он снова сел на стул. - И в восемь ты не была дома. И в девять.
Таня молчала. Даже в полумраке было заметно, что ее лицо стало совсем белым.
- Я видел вас, - сказал он просто, даже как-то буднично.
- Ну и что? Я не удивлюсь, если ты скажешь, что следил за нами. Тебе не кажется, что нечестно - следить, бегать от угла к углу. Это низко!
- Зачем мне следить… Это было ни к чему. Ты же знаешь, что увидеть вас я мог только случайно.
Алексей снова стоял у окна и курил. Она тоже закурила.
- Мы просто разговаривали. Ты задерживался… Что же мне было одной дома делать?
- Да, конечно. Ты права.
- Не говори мне, пожалуйста, что я права! - закричала она. - Я сама знаю, что права.
- Мне не хотелось бы расставаться с тобой.
- Разве мы расстаемся? Разве ты решил?
Теперь, когда разговор действительно зашел так далеко, как ей хотелось, она испугалась. Раньше она хотела на всякий случай поссориться и за то время, пока они не будут разговаривать друг с другом, подумать, как быть дальше. Но к этим его словам она не была готова.
- Ты… Решил? - тихо повторила она.
- Ничего я не решил. Просто мне не хотелось бы расставаться, и я сказал тебе об этом.
Вещи вокруг всегда принимали ее выражение лица. Она дружила с вещами. Сейчас подушка лежала очень неудобно. Книга растерянно шевелила страницами. Одеяло косо свисало на пол.
- Я видел того парня, - сказал Алексей. - Тебе было хорошо с ним. Не помню, чтоб ты со мной когда-нибудь так смеялась. Наверно, я хуже его. Во всяком случае, не столь блестящ. Это ты знаешь так же, как и он. Хотя я не уверен, что он вообще знает меня. Я далеко не блестящ. Ты сама как-то сказала это.
- Нет! Не говорила. Верь мне, я не говорила!
- Когда я сегодня увидел вас на проспекте, сразу подумал, что вы подходите друг другу.
- Но я люблю тебя. Я тебя люблю.
- Согласись, когда ты по часу утром и вечером сидишь перед зеркалом - это производит впечатление. Тем более, что я знаю для кого. Ты уходишь… У тебя болит голова, тебе нездоровится, ты устала, тебе надо допоздна поработать… Как будто на работе ты занимаешься чем-то другим…
- Я не притворяюсь!
- Не важно. Это в порядке вещей.
- Что в порядке вещей?
- То, что ты уходишь.
- Я не ухожу.
- Уходишь. И очень спешишь. Каждую ночь, каждое утро ты убегаешь, едва только завидишь меня.
Она долго молчала. Потом прошептала:
- У меня будет ребенок.
- А у меня? - спросил он спокойно.
С Новым годом, дорогой друг!
Как всегда, я подзатянул с отправлением поздравительных открыток, дождался конца декабря. Теперь наверняка они придут после Нового года. Но я оправдывал себя тем, что мои друзья получат поздравления не в общем хоре, не в толпе, а после, когда уже и не ждешь. К тому же мои поздравления будут наряднее, праздничнее многих других - мне повезло достать открытки необычные, можно сказать, потрясающие. Вместо Деда Мороза на них был изображен старик с золотой рыбкой в обрамлении позолоченной, причудливо сверкающей морской пены. От рыбки исходило сияние, которое играло и посверкивало при малейшем наклоне открытки. Здесь был намек на то, что в новом году тебя ждет золотая рыбка удачи, и дай тебе бог сноровки успеть вымолвить ей свои пожелания, пока не передумала она и не уплыла в синее море.
День, как это обычно и бывает в конце года, оказался хлопотным, нервным, суетным каким-то. Скопились мелкие дела, отложенные телефонные звонки, невыполненные обещания. В соседних редакциях уже начали отмечать личные успехи, творческие победы, годовые премии. Как-то само собой получилось, что зачастили дни рождения, юбилеи, даты. И все торопились покончить с этим в старом году, чтобы в новый вступить без того досадного чувства, которое возникает при воспоминании о собственных слабостях, запущенных делах, утаенных праздниках.
Домой я выбрался уже поздним вечером, печально и раздумчиво брел от электрички по заснеженным улицам, дышал заснеженным воздухом и с каждым вздохом выталкивал из себя дневные заботы, раздраженность, бумажную и табачную пыль, алкогольные пары, оставшиеся еще с обеда, когда машинистка Ирочка уж в который раз отметила свое совершеннолетие. Позади осталась молчаливая, припорошенная снегом очередь, ожидающая автобуса, и было приятно сознавать свою неподвластность этому смиренному ожиданию. Я шел по единственной оставшейся с недавних еще времен улице из темных изб, когда весь наш городок состоял из бревенчатых, узорчатых и оказавшихся такими беззащитными избушек. Окна в них светились розовым светом, там жили люди, которые не торопились выбрасывать абажуры с кистями, настольные лампы с зелеными колпаками, не торопились отказываться от прежних обычаев - в домах стояли настоящие зеленые елки из окрестных лесов, на них горели разноцветные лампочки, радужные шары, а сугробы у окон тихо мерцали праздничными отблесками от этих лампочек.