- На вас?! - Федор усмехнулся. - Нет. Иначе я был бы уж совсем круглым дураком. Вас только пожалеть можно. Говорю же - отработанный материал. Костя вот помоложе будет, и то уже не усвоит ничего нового… Готов. Спекся. И это его даже не печалит. А между тем академик Богоявленский, с которым мы вчера до двух часов ночи толковали, не смеялся. Он бухнулся передо мной на колени. Да. А потом пожал вот эту руку и минут двадцать на меня смотрел - думал. Академик Богоявленский двадцать минут думал, прежде чем слово молвить, вопрос задать. А вам сразу все понятно, сразу и смешно. С вами только на пенсию выходить. Все небось знаете? Все льготы, надбавки, проценты повычислили, а? - Федор неожиданно повернулся к Валерии Александровне.
- А как же, конечно, знаю. - Женщина чуть вскинула голову и подобрала живот. - И вам советую заранее позаботиться.
- Какой же вопрос задал вам академик Богоявленский? - нетерпеливо спросил Олег Алексеевич.
- Как, говорит, ваш закон, уважаемый Федор Дмитриевич, учитывает растущие потребности общества? Вопрос пустяковый, но я не стал спорить с академиком. Сказал, что ему, Богоявленскому, виднее, как это учесть.
- А он?
- Пожал мне руку, вот эту самую, и, можно сказать, облобызал. И вытер глаза.
- Тоже смеялся до слез? - уточнил Костя.
Но Федор только успокаивающе поднял руку, дескать, не надо, такими уколами меня не проймешь.
- Послушайте, Федор! - отчего-то волнуясь, вскричал Олег Алексеевич. - Но ведь в вашем законе все очевидно! Его в детском саду поймут!
- Поймут, - кивнул Федор. - Как и любой другой приличный закон. Чем тяжелее гиря, тем сильнее ее к земле тянет. Очевидно? Чем красивее баба, тем больше вокруг нее мужиков пляшет. И наоборот. - Федор покосился в сторону Валерии Александровны. - Вашему Ньютону яблоко на башку свалилось, а вы уж выть от восторга! Надо же - яблоко вниз упало, а к облакам, надо же, не вознеслось! Ай-яй-яй! Какой мудрый! Одно слово - импортный!
- Ну, на Ньютона ты, Федя, напрасно бочку катишь, - заметил Костя. - Он ничего старик, не зря жизнь прожил.
- Бедные вы, бедные! - тяжело вздохнул Федор. - С вами уж и пошутить нельзя. Даже шутки вам нужны какие-то… колодочные. Чтоб по размеру были, по стандарту международному.
- Опасный ты человек, Федя, - озадаченно проговорил Костя. - Чует мое сердце - есть у тебя второе дно.
- И второе - не последнее, - усмехнулся Федор.
Постепенно стемнело, увлеченные разговором, они не догадывались включить свет и ехали в полумраке. Когда за дверью раздался перезвон стаканов и проводница, не говоря ни слова, вошла в купе, поставила на стол чай и молча вышла, Костя спрыгнул с верхней полки, надел шлепанцы, подтянул брюки, присел на нижнюю полку. Олег Алексеевич начал медленно сдирать обертку с сахара. Валерия Александровна, поставив на колени свою сумку, принялась копаться там, разыскивая что-то к чаю. За окном мелькали черные стволы деревьев, изредка в сумерках можно было различить фары стоявших у переездов машин, огоньки редких изб. Наткнувшись ногами на авоськи Федора и почему-то впав в легкое раздражение, Костя, не глядя, сдвинул их в сторону, сел ближе к столику. Федор наклонился, поправил свои узлы, поставил их на прежнее место.
- Там труба проходит, - пояснил он. - Отопление… Нагреется моя колбаса, протухнет.
- Ничего, прожаришь раз-другой - сойдет, - усмехнулся Олег Алексеевич.
- Говорят, что с запашком куда полезнее! - хохотнул Костя.
- Главное - привыкнуть, - улыбнулась одними лишь глазами Валерия Александровна. - Я слышала, что медведи нарочно прикапывают дичь на время, чтобы она слегка… м-м… взялась душком.
- Да? - переспросил Федор. - Ну ладно… кому-то и сволочью надо быть.
- Это ты о ком? - спросил Костя, напрягшись и побледнев.
- О себе, - просто и буднично ответил Федор. - Только о себе, только о себе. - Он взял стакан с серым чаем и, отодвинувшись от столика, начал прихлебывать прямо с рук.
- Ну, это уж вы напрасно себя такими словами, это уж вы слишком. - Валерия Александровна со значением посмотрела на Олега Алексеевича и Костю. - Право же, вы не заслужили столь суровой оценки.
- Не повезло вам с попутчиком, - проговорил Федор, не то вздыхая, не то просто стараясь остудить чай. - Вы все такие воспитанные, образованные, с полуслова понимаете, суждение у вас есть обо всем на свете… Дипломы, кабинеты, портфели… А тут вареная колбаса в авоське… Стыд и срам. То-то смеху у вас будет, когда расскажете своим приятелям про эту колбасу, то-то веселье начнется. Не остановишь. - Федор смотрел в стакан, словно опасаясь, что по глазам его поймут его обиду и оскорбленность. - Но кому-то и сволочью надо быть на земле, без них тоже нельзя, без сволочей жизнь остановится. Вот сел бы к вам четвертым кто-то с портфелем, а в портфеле важные бумаги… Другой разговор. Понимание, уважение, извините, пожалуйста, угощайтесь, ради бога, приятно познакомиться… А тут можно и колбасу ногой поддать. Ничего страшного, съест и тухлятину…
- Федя! - вскричал Костя и повернулся к Федору всем телом. - Ну, прости! Ну, не хотел! Не думал даже, что там твоя колбаса!
- Бывало, собаку вышвырнешь вечером во двор, утром проснешься, а там мороз пятнадцать-двадцать градусов… Идешь извиняться перед псом, похлебку ему суешь, за ушами чешешь… - Федор не поднимал глаз от стакана. - Я ведь правду говорю - вы и в самом деле в одном купе со сволочью оказались. И фельетоны были на меня, и товарищеский суд порицал, и соседи жаловались, и с работы меня гнали… Гнали, еще и как! Под зад коленом, можно сказать. Склочник я, кляузник, пакостник. Пишу, жалуюсь, сплетничаю… Но кому-то и эту работу надо выполнять, кому-то и собой жертвовать надо. Вот вы, - Федор поднял глаза и посмотрел на каждого, - вот вы не ссоритесь с начальством? Нет, не ссоритесь. Даже убедившись, что глупое оно у вас, что ворует, торгует квартирами, должностями, не брезгует подарками дорогими, не станете возмущаться, не подниметесь на трибуну, в суд не напишете. Потому что вы хорошие люди, у вас воспитание, положение вам не позволяет, много у вас отговорок. Запачкаться опасаетесь. Опять же ждете отпуск в августе, повышения, благодарности… Черт с ним, с Богоявленским, его и нет вовсе, этого Богоявленского-то… Я всю неделю по судам ходил, по редакциям, по министерствам… Ни с чем еду, ничего не добился. Даже гостинцев купить не успел, только вот колбасы детишкам недалеко от вокзала успел хапнуть. А ты пинаешь ее. - Федор посмотрел на Костю без обычного напора, беспомощно посмотрел.
- Ну, прости, Федя! - Костя сложил руки на груди.
- Пожалуйста. - Федор равнодушно пожал плечами.
- А я даже не заметила ничего. - Валерия Александровна обвела всех недоуменным взглядом. - Что произошло-то?
- Ладно, - сказал Олег Алексеевич. - Проехали.
Утром, когда уже рассвело, Федор сошел на какой-то маленькой станции. Лил дождь, покрытый лужами перрон пузырился от ударов капель, редкие встречающие жались под козырьками киосков, у багажного отделения, выглядывали из дверей низенького кирпичного здания вокзала. Федор тяжело спрыгнул со ступеньки, прошел вдоль вагона, махнул рукой своим попутчикам, приникшим к окну. Потом сунул руки в карманы, поднял куцый воротничок пиджака и, ссутулившись, прямо по лужам, направился к выходу с перрона.
- Он же колбасу забыл! - вдруг воскликнула Валерия Александровна.
- Оставил, - обронил Олег Алексеевич. - Я видел.
Костя схватил авоську и бросился к выходу. Отражаясь в лужах, он пробежал по перрону, догнал Федора уже за калиткой и протянул ему авоську. Федор улыбнулся, что-то сказал Косте, а тот все стоял под дождем и протягивал сетку. Бумага намокла, расползлась, и даже из вагона было видно, как батоны колбасы влажно поблескивают целлофановыми боками. Наконец Федор неохотно взял авоську и, не оглядываясь, направился к автобусной остановке. Костя тут же бросился обратно - поезд уже тронулся и начал медленно набирать скорость. Через несколько минут от станции не осталось никаких следов. Вдоль дороги были видны только голые поля с редкими черточками столбов.
Багульник
Как и все в этой жизни, события начались с вещей будничных и ничем не примечательных. Мы с Равилем слегка подзадержались за пивом - недалеко от Белорусского вокзала, рядом с часовым заводом, в полуподвальчике. Вы наверняка знаете это местечко. Пиво там разливает Фатима, женщина красивая, улыбчивая и, самое главное, к нам с Равилем относится с неизменным гостеприимством. Даже подарки дарит в дни рождения, естественно, когда эти дни мы отмечаем в ее подвальчике.
Сознательно говорю об этом столь подробно, поскольку все, что произошло позже, настолько выходило за рамки разумного, что мне просто необходимо как-то заземлить эти события, убедить самого себя, что я в здравом уме и твердом рассудке, что пива выпито не так уж много, бывали у нас посиделки и более обильные.
Разговор шел о мистике, но какой-то пустоватый, хотя время от времени Равиль меня предостерегал - не надо, дескать, об этом так подробно, не трогай понятия не то чтобы недоступные нам, из его слов выходило, что они нежелательные, почти запретные. Такая вот тональность проскальзывала в его словах.
- Почему? - уже в легком пивном хмелю удивлялся я.
- Слушают, - отвечал Равиль вполголоса.
- Кто?
- Они.
- Здесь?
- Они всегда рядом, любят слушать такие разговоры. Их прямо водит от хохота.
- А что еще любят?
- Они вообще любопытные ребята… Иногда до неприличия. Например, когда мужчина с женщиной… Ну, ты понимаешь… От этого зрелища их просто не оторвать.
- Надо же, - озадачился я и замолчал, поскольку Фатима принесла пиво и фисташки.
В общем, поговорили.
Мне кажется иногда, что во время таких пивных бесед мы с Равилем сделали немало открытий, проникли в те области бытия, в которые человеку пока еще вход закрыт. Ах, если бы вовремя догадаться да не полениться и записать наши прозрения, а то и запатентовать… Хотя, наверно, все-таки не стоит этим заниматься, открытия наши явно преждевременные, до них дойдет дело лет через сто, если не через тысячу, а то, что мы прорвались в эту область сегодня, дело случайное, результат гула электричек, улыбки Фатимы, прочих совершенно неуловимых обстоятельств, которые тем не менее влияют на человеческую психику, разум, интуицию, особенно, когда все это обострено светлым "Невским"…
Электричка моя отходила в двадцать пятьдесят две, на нее я и надеялся попасть. Фатиму мы покинули за полчаса до закрытия подвальчика и пришли на платформу перед самым отправлением. Равиль проводил меня до первого вагона, пожелал счастливой дороги, потряс в воздухе розовым, дымящимся на морозе кулаком, двери закрылись с мягким резиновым хлопком, и электричка тронулась. Все было прекрасно, и через двадцать минут я должен был сойти на платформе Немчиновка, где и проживал последнее время.
Снова прошу прощения за излишние, может быть, подробности, но без них я не могу продолжать, тут же начинаю сомневаться в том, что видел, что слышал и вообще во всем, что со мной произошло в эти дни.
Время было достаточно позднее, пассажиров в вагоне оказалось немного, человек десять-двенадцать, и, выбрав сидение у окна, я вжался в угол. Вагон попался тихий, не гудящий, окно не запотевало, видимо, хорошо было подогнано, что, как вы знаете, бывает нечасто. Вечерние огни делали Москву почти праздничной, и даже серые вытоптанные снега казались нарядными, словно обещали скорый праздник.
Мое внимание привлек напряженный, какой-то свистящий шепот за спиной. Осторожно оглянувшись, я увидел двух мужичков довольно затрапезного вида. Склонившись друг к дружке, почти касаясь головами, они говорили, похоже, о чем-то чрезвычайно для них важном. Вернее, говорил один, с седой клочковатой бородой, горящим взглядом и в вязаной шапочке, в которых обычно ходят студенты и чеченцы. За отворотом шапочки обычно прячутся прорези для глаз, поэтому, надвинув шапочку, чтобы прорези совпали с глазами, можно идти на любое рисковое дело, не опасаясь, что тебя потом опознают свидетели. Уже давно замечено - когда идешь на дело, эти самые свидетели подворачиваются ну просто обязательно, возникая неизвестно откуда, чуть ли не из-под земли.
Я вслушался. Увлеченный разговором мужичок не слишком старался говорить потише, да и я, видимо, не казался ему человеком, которого стоит опасаться, если он вообще меня замечал. Такая внешность у меня бывает после пива у Фатимы, я становлюсь не просто незаметным, а даже как бы и несуществующим. Неплохое, между прочим, качество, оно частенько выручает меня в такие вот ночные часы в безлюдной электричке.
- Значит, так, слушай… Бабуля эта стоит всегда на одном месте, у входа в метро Белорусская-радиальная. И продает только багульник, понял? Только багульник. И только три дня в году. Она продавала вчера, сегодня, будет продавать завтра. Подойди к ней и купи семь пучков, не меньше и не больше. И не скупись, не торгуйся… Сколько запросит, столько и заплати.
- И что мне с ними, с этими пучками?
- Принеси домой и поставь в воду. На седьмой день, запомни - не раньше и не позже, на седьмой день оборви все цветочки и дай настояться. Да, и листики оборви. Не забудь про листики, в них вся сила. Ты знаешь, как собирают багульник? В противогазах.
- Это почему же?
- На всякий случай. Чтобы не случилось чего…
- А что может случиться?
- Все, что угодно. Понял? Все, что угодно.
- И сколько нужно настаиваться?
- Сам не догадываешься?
- Неужели семь дней?
- Ну вот, начинаешь кое-что понимать. Потом отцедить. Крепость не должна быть ниже пятидесяти.
- Так это ж первак? - испугался попутчик бородатого.
- Называй как хочешь.
- А бабулю я как узнаю?
- Она тебя узнает. Мимо нее не пройдешь.
- Как же она меня узнает, если мимо тысячи людей проходят? Она меня никогда не видела, я ее никогда…
- Она видит всех, кто о ней знает. Запомни главное - не торгуйся. Деньги нужно отдавать легко, без сожаления, будто долг хорошему человеку возвращаешь.
- И что, после семи дней можно употреблять?
- Нужен еще папоротник.
- А где же его взять зимой-то?
- Под снегом.
- И что дальше?
- Высуши, разотри ладонями в пыль и высыпь в бутыль, но не забудь при этом…
Дальше я ничего не смог разобрать - диктор объявил, что следующая остановка Немчиновка. Электричка пронеслась над освещенной кольцевой дорогой, и тут же послышался визг тормозов - мне пора было выходить. Странный разговор двух попутчиков за моей спиной дослушать не удалось, да мне, в общем-то, и так все было ясно - таинственную, колдовскую науку самогоноварения я усвоил давно. За всеми застольями мои напитки выпивают первыми, и лишь когда кончается самогонка, гости, скрепя сердцем, принимаются за казенное пойло, иначе я эту продукцию назвать не могу.
На следующее утро я снова оказался в Москве, естественно, на Белорусском вокзале, и только подойдя к станции метро, вспомнил про бабулю, о которой вчера таким зловещим шепотом рассказывал мужичок с клочковатой бородой. Я оглянулся по сторонам, прошел к мосту, вернулся и увидел, все-таки увидел существо, которое безучастно смотрело на москвичей, проносящихся мимо в бесконечной своей суете. У ног бабули стояла кошелка, а в руке она держала маленький пучок чего-то растительного, пучок, ничем не напоминающий цветы - корявенькие, сухие веточки.
- Что это? - спросил я.
- Сам знаешь, - она взглянула на меня остро, усмешливо и как бы узнавая, хотя я мог твердо сказать, что никогда раньше мы с ней не виделись.
- Багульник? - уточнил я для верности, поскольку и багульника никогда раньше не видел.
- Он самый, - кивнула бабуля. - Семь букетов?
- Семь, - ответил я, хотя эти маленькие метелки можно было назвать букетами только из великодушия.
Она наклонилась к кошелке, пошарила там узловатыми своими пальцами и протянула мне семь пучков, перевязанных проволочками в красной изоляции.
- Сколько задолжал? - спросил я.
- А сколько не жалко, - почти игриво ответила бабуля. Вспомнились слова вчерашнего попутчика - не торгуйся. И почему-то показалось, подумалось, вернее, пришла уверенность, что любая купюра, которую я наугад вытащу из кармана, будет уместной. Я так и поступил - нашарил в кармане бумажку и вынул.
Оказалось, пятьсот рублей.
Бабуля взяла ее с совершенно невозмутимым видом, сунула в какую-то щель в одежде и снова повернулась к несущейся мимо толпе заспанных, недовольных жизнью москвичей. Но когда я повернулся, чтобы уйти, бабуля меня остановила.
- Не забудь про папоротник, - она вперила в меня слегка недоверчивый взгляд.
- Какой? - не понял я.
- Из-под снега.
- Так его же еще найти надо…
- Найдешь.
На том мы с ней и расстались.
На следующий день, пробегая мимо входа в метро Белорусская-радиальная, бабули я уже не увидел. Может быть, багульник закончился, может, время вышло - бородатый предупреждал, что бабуля будет на этом месте только три дня.
Надо заметить, что в самогоноварении я человек далеко не последний. В свое время, еще живя на Украине, я освоил эту науку во всех тонкостях и мог получать очень даже неплохую брагу на основе дрожжей и сахара, из скисших слив, отжатого винограда, мерзлой картошки и так далее. Верные люди снабдили меня первоклассным инструментом из лучших лабораторий города Днепропетровска, а там этих лабораторий…
Видимо-невидимо!
Громадная круглая колба из особо прочного, термостойкого стекла, так называемый холодильник - опять же стеклянная труба со сложной, пузырчатой системой внутри, гибкие, эластичные шланги, мне подарили их ребята с авиазавода… Качество исполнения, надежность, внешний вид самого аппарата делали мое производство не просто гигиеничным, а в полном смысле слова эстетичным - чуть не написал эротичным. Но и это слово было бы уместным. Занимался я этим противоправным делом в белоснежном накрахмаленном халате - наш районный хирург, попробовав раз-другой моего зелья, отдарился чем мог. Говорит, лучше я еще один срок прохожу в старом халате, но новый вручаю тебе как выдающемуся мастеру своего дела.
Такие дела, ребята, такие дела.
Все это должно вас убедить, что разговор, обрывки которого я услышал в электричке, не мог оставить меня равнодушным. После первых же донесшихся до меня слов я невольно, но устойчиво, как хороший радар, повернул свое ухо в сторону бородатого попутчика.
По глупости и простодушию мне показалось, что я услышал слова, относящиеся к неким особенностям любимого моего дела. Но по прошествии времени, когда случились все эти кошмарные события, я засомневался - о самогонке ли говорили мои случайные попутчики, ее ли родимую имели в виду, когда шептались за моей спиной? Из каких-таких миров они появились, в какие-такие миры направлялись…
Тогда эти вопросы мне и в голову не приходили, тогда во мне возникло единственное желание - поразить ребят настойкой, которую они еще не пробовали.
Поразил.
Можно сказать, наповал.
Во всяком случае, заходят они ко мне теперь гораздо реже, чаще со своей бутылкой, купленной скорее всего в соседнем киоске, приносят водку, или как там ее еще назвать, производства дружественной Осетии. Да, болеют после посиделок, выживают с трудом, не все до конца выживают, как, например, зять Юрия Ивановича - Саша.
Расскажу.