К этому времени Дэви был жителем Зеленых Крыш третьи сутки, но уже боготворил Энни и ненавидел Пола Ирвинга, о котором он слышал восторженные похвалы из уст Энни с первого дня проживания на новом месте. Ладно, раз Пол Ирвинг моет свою физиономию каждый день, пусть так и будет. Он, Дэви Кит, тоже будет умываться каждый день, пусть даже это будет для него смертельным. Так же аккуратно удалось переменить его отношение и к другим деталям своеготуалета, и в конечном итоге он превратился во вполне симпатичного мальчишку. И Энни чувствовала почти материнскую гордость, когда привела его в церковь на места, которые издавна были за Катбертами.
Дэви вначале вел себя вполне хорошо, незаметно занимаясь разглядыванием мальчишек, находившихся в пределах его обозрения и пытаясь отгадать, какой же из них Пол Ирвинг. Первые два гимна и отрывок из Священного Писания, которые читал мистер Аллен, прошли без происшествий.
Лоретта Уайт сидела перед Дэви, слегка склонив голову, ее длинные светлые волосы, заплетенные в две косы, свисали по сторонам, открывая милую белую шейку в кружевном воротничке. Лоретта была полной, спокойной девочкой восьми лет. Вела она себя в церкви безукоризненно с того первого дня, когда мать привела ее сюда, а было ей тогда шесть месяцев.
Дэви полез в карман и извлек оттуда… гусеницу, пушистую извивающуюся гусеницу. Марилла заметила это и сделала движение, чтобы схватить Дэви за руку, но опоздала Дэви успел бросить гусеницу за шиворот Лоретте.
И вот в разгар слов молитвы, читаемой мистером Алленом, раздались пронзительные крики. Священник остановился, побледнел и открыл глаза. Все головы в церкви дернулись вверх. Лоретта Уайт плясала на своей скамейке, пытаясь что-то нащупать у себя на спине.
– Ой, мама… мамочка… о-ой… сними… о-ой… достань же… ой… этот негодяй мальчишка бросил мне за шиворот… о-ой, мамочка… вниз опускается… ой… ой-ой-ой…
Миссис Уайт поднялась и с непроницаемым лицом вывела извивающуюся Лоретту из церкви. Когда ее крики удалились, мистер Аллен продолжил службу. Но все чувствовали, что день испорчен. Впервые в жизни Марилла не обращала внимания на слова, а Энни сидела подавленная, с полыхающими щеками.
Когда вернулись домой, Марилла поставила Дэви к кровати и велела стоять до конца дня. Обеда он был лишен, Марилла принесла ему лишь хлеба с несладким чаем. Принесла еду Энни, она села рядом с ним и грустно смотрела на него, пока он без тени раскаяния уплетал хлеб и запивал его чаем. Печальные глаза Энни обеспокоили его.
– Я думаю, – задумчиво произнес он, – Пол Ирвинг не бросил бы за шиворот девочке гусеницу в церкви, да?
– Конечно, не бросил бы, – с досадой произнесла Энни.
– Тогда мне, как это сказать, жаль, что я сделал это, – поведал ей Дэви. – Но это была такая отличная, большая гусеница. Я подобрал ее на ступеньках церкви, когда мы поднимались туда. И мне подумалось: не пропадать же ей. А скажи, правда весело было, когда она подняла визг на всю церковь?
Во вторник во второй половине дня в дом Мариллы пришли члены благотворительного общества. Энни поторопилась прибежать пораньше из школы, потому что знала, что Марилле потребуется ее помощь. Дора, чистенькая и опрятная, в красивом накрахмаленном платье с черным поясом, сидела в общей зале за столом вместе с членами общества, скромно отвечая, когда к ней обращались, и храня вежливое молчание, когда ей не требовалось говорить в общем, вела себя, как образцовый ребенок. А Дэви, грязный с головы до пят, лепил куличи из грязи во дворе.
Я разрешила ему, – со вздохом сообщила Марилла. – Пусть лучше там занимается своими делами, а то натворит что-нибудь похлеще. А так он только вымажется и всё. Мы вначале закончим чай, а потом позовем его. Дора может попить с нами, но Дэви я никогда не рискну посадить за один стол с такими людьми.
Когда Энни вошла в общую залу звать членов общества к чайному столу, Доры она там не обнаружила. Тогда Энни с Мариллой, наскоро посовещавшись на кухне, решили напоить чаем обоих детей вместе, но позже.
Когда чай уже подходил к концу, в комнате появилось какое-то ужасное существо. Марилла с Энни замерли в ужасе, члены общества в изумлении. Неужели это была Дора плачущая, в неописуемо грязном и мокром платье, с мокрыми волосами, с которых на новый, в кружочках, ковер Мариллы стекала вода?
– Дора, что с тобой произошло? – воскликнула Энни, виновато глядя на мистера Джаспера Белла, про которого говорили, что в его семействе никогда ничего плохого не случается.
– Дэви завел меня в свинарник, захлебываясь слезами, начала рассказывать Дора. Пройди, говорит, по заборчику. Я не хотела, а он стал обзывать меня трусливой кошкой. Ну, я и пошла, и упала к свиньям, сразу испачкалась вся, а мне еще и свиньи добавили. Я была такая грязная, а Дэви говорит: встань, я из насоса тебя отмою. Я встала, и он окатил меня водой. Платье чище не стало, а пояс и туфли я совсем испортила.
Энни одна представляла дом за столом, а Марилла пошла наверх и до конца угощения занималась переодеванием Доры в ее старые одежды. Дэви наказали, оставив без ужина. В сумерки Энни пошла к нему в комнату и завела с ним серьезный разговор. Она очень верила в силу этого метода, не совсем провалившийся в ее практике. Она сообщила ему, что чувствует себя крайне скверно из-за его поведения.
– Мне теперь и самому жалко, – признался Дэви. – Только плохо то, что я никогда не жалею о том, что сделал, пока не сделаю этого. Дора не хотела помогать мне лепить куличи, потому что боялась испачкать платье, ну, я и разозлился на нее. Я думаю, Пол Ирвинг никогда не стал бы подбивать свою сестру пройти по заборчику в свинарнике, если бы знал, что она упадет?
– Нет, ему и в голову такое никогда не пришло бы. Пол это истинный маленький джентльмен.
Дэви прищурил глаз, похоже, размышляя о чем-то. Затем потянулся к Энни и обнял ее за шею, уткнувшись пылающим личиком в ее плечо.
– Энни, а ты меня хоть сколько любишь, даже если я и непохож на Пола?
– Конечно люблю, – искренним тоном произнесла Энни. Как бы то ни было, не любить Дэви было невозможно. – Но я любила бы тебя еще больше, если бы ты не был таким озорным.
– Я… я еще кое-что натворил сегодня, пробурчал Дэви, по-прежнему пряча лицо на плече Энни. Мне так жалко, но я очень боялся сказать тебе. Ты не очень рассердишься на меня, а? А Марилле не скажешь, а?
– Не знаю, Дэви. Скорее всего, я должна сказать ей. Но, думаю, могу и не сказать, если ты пообещаешь мне больше не делать этого, что бы ты там ни натворил.
– Нет, я больше не буду. Я все равно больше не поймаю их в этом году. Я нашел ее на ступеньках в погребе.
– Дэви, да что ты такое сделал?
– Положил жабу в кровать Мариллы. Можешь пойти и достать ее оттуда, если хочешь. Но скажи честно, Энни, вот будет смеху, если оставить ее там!
Дэви Кит! Энни аж выскочила из объятий Дэви и бросилась по направлению в комнату Мариллы.
Видно было, что кровать трогали. Она нервно, рывком откинула одеяло и увидела взаправдашную жабу, смотревшую на нее из-под подушки.
– Как же мне вынести эту тварь отсюда? – взмолилась вслух Энни.
Взгляд ее упал на совок для печи. Самое то. Марилла сейчас на кухне. Энни с трудом вынесла жабу, так как она трижды по дороге выпрыгивала из совка и Энни приходилось искать ее, а один раз она уже решила, что потеряла ее. Когда Энни наконец бросила жабу под вишни, то глубоко облегченно вздохнула.
"Если бы Марилла знала, что теперь ей не суждено чувствовать себя в безопасности в своей постели. Я так рада, что этот юный грешник вовремя раскаялся. А вон Диана сигналит мне из своего окна. Это хорошо, мне надо хоть немного отвлечься, а то в школе Энтони Пай, дома Дэви Кит, мои нервы в один день большего не выдержат".
Глава 9
Проблема цвета
Эта старая надоедливая Рэйчел Линд опять приходила ко мне сегодня, уговаривая меня пожертвовать на покупку ковра в церковь, – рассерженно сообщил Энни мистер Харрисон. – Терпеть не могу эту женщину как никакую другую. Голова болит от ее болтовни!
Энни, устроившись на краю веранды, радовалась серым ноябрьским сумеркам, нежному западному ветру, веявшему над свежевспаханными полями и наигрывавшему в пригнувшихся к земле еловых ветвях сада приятную мелодию, и мечтательно склонила голову на плечо.
– Проблема в том, что вы с миссис Линд не понимаете друг друга, – объясняла Энни. Когда люди не нравятся друг другу, так оно вечно и выходит. Я тоже поначалу не любила миссис Линд, но как только начала понимать ее, она мне стала нравится.
– Может, кому-то миссис Линд и по вкусу, но я не собираюсь есть бананы только из-за того, что мне говорят, что если я их буду есть, то они мне начнут нравиться, – пробурчал мистер Харрисон. – А насчет понять ее, я понимаю, что она лезет не в свои дела, я ей так и сказал.
– О, этим вы, должно быть, очень обидели ее, – осуждающе сказала Энни. – Как вы могли сказать такое? Давным-давно у меня тоже было, я говорила миссис Линд неприятные вещи, но это случалось тогда, когда я теряла контроль над собой. А намеренно нет, я не смогла бы такое сказать.
– Но это правда, а правду, я считаю, надо говорить любому.
– Но вы не говорите всей правды, – возразила Энни. – Вы только говорите только неприятную для человека часть правды. Вот вы мне сколько раз говорили, что у меня рыжие волосы, но ни разу не сказали, что у меня красивый нос.
– Осмелюсь сказать, вы и без моих напоминаний сами об этом прекрасно знаете, – усмехнулся мистер Харрисон.
– Так я знаю и о том, что у меня рыжие волосы хотя они и потемнели по сравнению с прошлым, так что вам нет необходимости напоминать мне об этом.
– Хорошо, хорошо, я постараюсь больше не напоминать вам об этом, раз вы так чувствительны к этому. Вы должны извинить меня, Энни. У меня привычка такая – всё тянет на откровенность, и людям не следует обращать на это внимания.
– Да как же им не обращать внимания? И что значит "у меня такая привычка"? Вот представьте себе человека, который ходит с булавкой, укалывает людей и при этом говорит им: "Извините, не обращайте внимания, у меня такая привычка". Вы ведь подумаете, что он ненормальный, верно? Может, есть это в миссис Линд влезать в чужие дела. Ну а почему вы не сказали ей, что у нее очень доброе сердце и что она всегда помогает бедным? И что она не сказала ни слова, когда Тимоти Коттон украл у нее кувшин сливочного масла собственного производства, а его жене сказала, что он купил у нее, а миссис Коттон принесла ей масло обратно и сказала, что от него сильно отдает репой, а миссис Линд извинилась перед ней, что масло получилось таким неважным?
– Я думаю, есть у нее кое-какие положительные качества, – неохотно согласился мистер Харрисон. – У большинства людей есть. И у меня кое-что есть, хотя вы этого, может быть, не подозреваете. Но, во всяком случае, я не собираюсь давать на этот ковер. У меня создается впечатление, что здесь люди только и делают, что клянчат деньги. А как продвигается ваша затея с покраской магистрата?
– Превосходно. В прошлую пятницу вечером состоялось собрание нашего общества. Мы подсчитали и обнаружили, что нам вполне хватает денег на покраску здания магистрата и на замену кровли. Большинство людей проявило щедрость, мистер Харрисон.
Энни была девушкой, в речах приятной, но могла в невинных фразах припрятать и колючки, когда того требовали обстоятельства.
– И в какой цвет вы собираетесь красить?
– Мы решили, что очень подойдет зеленый. А крыша будет темно-красной, конечно. Мистер Роджер Пай поедет сегодня за краской в город.
– А кто подрядился делать?
– Мистер Джошуа Пай из Кармоди. Он уже почти закончил покрывать дранкой. Мы заключили контракт со всеми семействами Пай. А их, знаете, четыре. Они заявили, что не дадут ни цента, если работу не поручат Джошуа. Они вместе собрали двенадцать долларов, и мы подумали, что не следует бросаться такой суммой, хотя многие считают, что не следовало давать им эту работу. Миссис Линд говорит, они пытаются нажиться на всем.
– Главное, чтобы этот Джошуа хорошо сделал работу. Если да, то для меня не имеет значения, Пай его фамилия, Пирог или Пудинг.
– У него репутация хорошего мастера, хотя и говорят, будто он странный человек. Он почти не разговаривает.
– Тогда он действительно странный, – с насмешкой произнес мистер Харрисон, – или, по крайней мере, здешний люд иначе его и звать не будет. Я никогда не был особым говоруном, пока не переехал в Эвонли, но мне пришлось перейти к словесной самообороне, иначе миссис Линд сказала бы, что я немой и начала бы сбор денег на обучение меня языку глухонемых. Вы что, уходите, Энни?
– Надо. Надо вечером подшить кое-что Доре. К тому же надо поберечь Мариллу и посмотреть, как бы там Дэви не выкинул еще какой-нибудь номер. Сегодня утром первое, что он сказал, было: "А куда уходит темнота, Энни? Вот бы посмотреть". Я сказала ему, что она уходит на другую сторону земли, но после завтрака он заявил, что это не так, а уходит она в колодец. И Марилла сказала мне, что четыре раза снимала его со сруба колодца, когда он хотел добраться до темноты.
– Озорной малый, согласился мистер Харрисон. Он вчера приходил ко мне и, пока я ходил в амбар, он за это время вытащил шесть перьев из хвоста у Рыжего. Бедная птица с тех пор хандрит. Такие дети это предзнаменование неприятностей для людей.
– Всё, что бы вы ни приобрели, может быть источником неприятностей, – философски заявила Энни, про себя решив простить Дэви любую следующую выходку за то, что он отомстил за нее Рыжему.
Роджер Пай тем вечером принес краску домой, и Джошуа Пай, мрачный и молчаливый человек, начал на следующий день красить здание магистрата. Работать ему никто не мешал. Здание находилось на так называемой "нижней дороге". Поздней осенью эта дорога была всегда мокрой да грязной, и люди, направлявшиеся в Кармоди, пользовались более длинной "верхней" дорогой. Здание было так густо окружено елями, что издалека его нельзя было увидеть. Джошуа Пай красил в одиночестве и без посторонних глаз, что было весьма мило сердцу этого необщительного человека.
В пятницу после обеда он закончил свою работу и уехал домой в Кармоди. Вскоре после его отъезда к зданию подъехала Рэйчел Линд. Ее любопытство, желание посмотреть, на что стало похоже здание в его новом обличии, оказалось сильнее препятствия в виде грязной дороги. Она преодолела еловый лесок, и перед ней предстал магистрат.
Вид магистрата поразил ее, но странным образом. Она отпустила поводья, воздела к небу руки и произнесла:
– Боже милостивый… Еще некоторое время она смотрела на здание с таким выражением лица, словно не могла поверить своим глазам, а потом залилась истерическим смехом. – Здесь должно было быть что-то не так, должно было. Эти Паи испортят что угодно.
Миссис Линд поехала домой, встретив по дороге несколько человек, останавливаясь всякий раз и сообщая им об увиденном. Новость разлетелась со скоростью птицы. Гилберт Блайд сидел дома, погруженный в книги, и услышал новость ближе к закату от работника, которого нанял отец, и сломя голову бросился в Зеленые Крыши. По дороге к нему присоединился Фред Райт. Они прихватили с собой Диану Барри, Джейн Эндрюс и Энни Ширли, которая, как олицетворенное несчастье, стояла в воротах под голыми ивами.
– Не может этого быть, Энни! – воскликнул Гилберт.
– Может, – ответила Энни, выглядевшая сейчас музой трагедии. – Миссис Линд заехала ко мне по дороге из Кармоди и всё рассказала. Ой, это просто ужасно! Как тут можно что-то улучшить?!
– А в чем ужас-то? спросил Оскар Слоун, который только что приехал из города и привез Марилле картонку со шляпой.
– А вы не слышали? – спросила разъяренная Джейн. Короче, так: Джошуа Пай пошел и покрасил дом в синий цвет, а не в зеленый. В темный такой, каким красят телеги, спицы колес. Миссис Линд говорит, это самый ужасный цвет, который только можно было придумать для магистрата, особенно в сочетании с красной крышей, такое, мол, ей даже вообразить было трудно. Я еле на ногах устояла, когда это услышала. Это такой удар для нас, после того как мы столько перенесли.
– А как вообще такое могло случиться? – чуть не плача спросила Диана.
Вина за непростительный просчет была целиком списана на Паев. "Преобразователи" с самого начала решили использовать краску фирмы "Мортон-Харрис", а банки этой фирмы нумеровались согласно карточкам-образцам. Покупатель выбирал цвет по карточке и называл номер. "Преобразователи" выбрали оттенок зеленого цвета под номером 147. И когда Роджер Пай передал через своего сына Джона-Эндрю, что что он, Роджер Пай, собирается в город и может купить для них краску, "преобразователи" попросили Джона-Эндрю передать своему отцу, чтобы он купил краску номер 147. Роджер Пай настойчиво утверждал, будто Джон-Эндрю назвал ему цифру 157, а Джон-Эндрю начисто отрицал утверждение Роджера, и в таком состоянии вопрос оставался до настоящего момента.
В эту ночь беспокойство царило в каждой эвонлийской семье, где жили "преобразователи". В Зеленых Крышах уныние чувствовалось настолько сильно, что это подавляюще подействовало даже на Дэви. Энни плакала, и успокоить ее было невозможно.
– Мне надо поплакать, даже если мне уже почти семнадцать, Марилла, – захлебываясь слезами, говорила она. Это убийственно. Это может быть похоронным звоном для нашего общества. Нам будут в лицо смеяться.
В жизни, однако, как и в мечтах и снах, всё может свершаться наоборот. Люди Эвонли не смеялись, они были взбешены. Это ведь их деньги пошли на покраску здания магистрата, и поэтому они были крайне огорчены свершившейся ошибкой.
Общественный гнев сосредоточился на Пайях. Роджер Пай и Джон-Эндрю продолжали разбираться между собой, что же касается Джошуа Пая, то он, должно быть, родился ненормальным, раз не заподозрил, что тут что-то не так, когда открыл банку и увидел цвет краски. Джошуа Пай, когда на него накинулись с обвинениями, стал в ответ говорить, что вкус обитателей Эвонли насчет цветов и его вкус это совершенно разные вещи, что его наняли для покраски дома, ни слова не сказав о деталях, и он получил деньги за сделанную работу.
"Преобразователи" с глубоким сожалением оплатили ему его работу, предварительно проконсультировавшись с мистером Питером Слоуном, входившим в состав деревенского магистрата.
– Заплатить ему вам придется, – объяснил им Питер. – Вы не сможете приписать ему ответственность за ошибку, поскольку он утверждает, что ему никто не говорил про цвет, а просто дали банку с краской и сказали: давай, крась. Как бы то ни было, ошибка получилась крайне неприятная, дом выглядит ужасно.