- Знаю. - Вавила насупился, посмотрел на носки крепких добротных сапог, сшитых надолго, с голенищами-крюками. - Хитер ты, брат, и неискренен.
- Перед кем?
- А хошь бы передо мной.
- В чем?
- Когда уловил нутром, что дела мои плохи, - оставил. К другим переметнулся. Гибель мою почуял?
Дорофей посмотрел ему в глаза отчужденно:
- Не то говоришь. Новую жизнь чую. Мне с ней по пути.
- Может, сходишь, со мной на сельдяной промысел? Хотя бы в последний раз? Плату положу хорошую.
- Нет, не пойду. Теперь уж поздно. Пятиться назад не умею.
Вавила, сутулясь, пошел прочь, уже на ходу бросив:
- Ну и оставайся у разбитого корыта. Наголодуетесь с Панькиным.
Дорофей с досадой махнул рукой. Когда Ряхин ушел, он присел на днище и задумался, глядя вслед купцу: Нет, Вавила, сапожником ты не станешь. Не та стать, не тот характер…
2
Конечно, Вавила никогда бы не стал мастеровщиной-сапожником. Дорофею он сказал об этом ради красного словца, чтобы понятнее и убедительнее выразить неприязнь к соседу и ко всему, что теперь происходило в Унде.
В этой жизни, которая, подобно шторму, налетела на тихое рыбацкое село и все поставила с ног на голову, взломав вековые устои и усложнив взаимоотношения людей и многие привычные понятия, Вавиле надо было нащупать безопасный фарватер. Вести промыслы самостоятельно и независимо стало трудно. Добровольно отказаться от нажитого имущества, передать его бедноте, уступить ей главенствующее положение в промыслах он не мог.
Но где же этот фарватер? Никто не обставил его ни буями, ни бакенами, и в глубине таятся подводные камни и перекаты. Только сделай неверный маневр парусами и рулем, и вдребезги разобьется твоя ладья…
И тут народная мудрость подсказала Вавиле выход из создавшегося положения. Смысл ее заключался в трех словах: Клин клином вышибают!
Надо создать, другой кооператив. Чего же проще, и как это он не додумался сразу! В этот, не панькинский, а ряхинский кооператив следует вовлечь зажиточных рыбаков, которые работают единолично, и на собрании в артель Панькина не вступили.
Вавила заперся в комнате и весь вечер обдумывал все, писал, щелкал на счетах, а рано утром поспешил к Обросиму.
Обросим, несмотря на летнюю пору, подшивал старые валенки. Ряхин удивился, застав его за таким занятием.
- Не по сезону работенка! - пренебрежительно заметил он, садясь.
- По известной пословице, Вавила Дмитрич: Готовь сани летом… - возразил Обросим, невозмутимо ковыряя шилом.
Вавила положил ему руку на плечо.
- Бросай свои валенки. Есть дела поважнее.
Обросим посмотрел на него, приметил нездоровую бледность лица и какой-то лихорадочный сухой блеск в глазах и покачал головой: Не спал, видно, ночь.
- А говорили, Вавила Дмитрич, что ты уже подался за селедкой. Что за дело такое? Чего придумал? - Обросим сунул валенки под лавку, смахнул со стола обрезки войлока и снял фартук.
- Не придумал. Жизнь заставила, - Вавила достал из кармана несколько листков бумаги, исписанной, испещренной цифрами. - Вот гляди. Тут все расчеты. - Он положил бумаги перед хозяином.
Обросим, достав очки из кожаного потертого, лоснящегося футляра, долго разбирал неровный и корявый почерк, но ничего уразуметь не мог.
- Экая филькина грамота. Растолкуй, что к чему.
- Слушай. Тут, на этих листках, планы нашей новой жизни. Я задумал организовать в пику панькинскому кооперативу другой, наш кооператив.
- Вот как! - Обросим сначала обрадовался, но тут же засомневался. - А какой в этом резон? И разрешат ли?
- Почему не разрешат? Мы, как сознательное советское купечество, - Вавила улыбнулся при этом, - и зажиточные, тоже сознательные рыбаки, создадим на паях товарищество. Имеем на это право? Имеем!
- И тогда что же, в Унде образуются два кооператива?
- А хоть десять. Был бы толк.
- Ну голова-а-а, - Обросим удивился такому озарению, что пришло в голову Вавиле. - И как же ты будешь сколачивать эту артель?
- Не я, а мы. Дело кол-лек-тив-ное!
- Дак ведь главным-то закоперщиком, по-нонешнему председателем, будешь ты?
- Не обязательно. Кого изберем.
- А паи какие вносить будем?
У Вавилы было и это предусмотрено.
- В панькинской артели мужики вносят по двадцать целковых. Разве это паи? Курам на смех! Медная у них артель, на гроши сработана, на живую нитку. А у нас будет золотая.
- Да ну-у?
- Мы станем вносить… ну, скажем, по шестьдесят рублей с носа. У кого денег нет, к нам не сунется. Но кто уж придет, тот внесет деньги, и оборотный капитал у нас будет много больше. У Панькина вступили в товарищество сто двадцать рыбаков, а насобирают они паев от силы тысячи полторы-две. Ведь у многих денег еще нет, их надо заработать. Ну а мы, ежели запишутся в наш кооператив человек шестьдесят, соберем три тысячи шестьсот рубликов. Видишь? Теперь прикинем, какое у них есть промысловое имущество. Окромя рваных рюж, дырявых карбасов да лодок ничего боле. У нас же - шхуна, бот, тресковые елы, карбаса, ставные невода, твой засольный пункт, мой завод. Его я им в аренду не дам, передумал теперь. Вот и прикинь, как будет выглядеть наша золотая артель против ихней медной! Понял?
- Понял. Ну, голова! - похвалил Обросим.
- Кто побогаче да покрепче, может внести не один пай. И средства промысла - суда, снасти и все другое, тоже перечтем на паи. У каждого в деле будет своя доля.
- Понятно, - Обросим оживился, глаза у него заблестели, забегали. - Но ведь ты, Вавила Дмитрич, опять всех обойдешь, как рысак без упряжки.
Ряхин насторожился:
- Как так?
- Да так. Ты наверняка внесешь не один пай, да еще шхуна, бот, снасти, салотопня и все прочее - твое. Сколько же ты паев тогда наберешь? Все доходы у своего кооперативного товарищества ополовинишь.
- Ну это ты преувеличиваешь. Однако скажу начистоту: есть закон коммерции. Он говорит: прибыль получают на вложенный капитал. Больше капитал - больше и проценты. Это тебе должно быть понятно. И ты получишь доход при распределении прибылей. У тебя ведь тоже кое-что имеется. Тебя не обидим. Панькин для своей медной артели будет просить ссуду у государства, а мы без нее обойдемся. У нас есть чем ловить рыбу и зверя бить. В долги влезать нам ни к чему.
Обросим некоторое время молчал, видимо, прикидывал, какие выгоды может принести золотая артель лично ему. Наконец он согласился.
- Дело, как видно, стоящее.
- Конечно, стоящее! И, между нами говоря, - продолжал Вавила, - это будет объединение крепких, зажиточных хозяев. А у Панькина кто? Голь перекатная! Все бывшие покрученники. Мы за год-два приберем к рукам все промыслы, и тогда они взвоют. К нам же и придут. А мы тогда посмотрим, что с ними делать.
- Задумано не худо, Вавила Дмитрич. А ты уверен, что крепкие хозяева пойдут с нами?
- А что им останется делать? Половина села объединилась, кооператив займет хорошие ловецкие угодья. Ему все привилегии, все льготы. Единоличникам теперь придется и вовсе туго - и с ловом рыбы и со сбытом. Я на себе испытал, каково теперь промышлять только своими силами. В Архангельске, куда ни сунь нос - везде кооперация, на нашего брата и смотреть не хотят. Стало быть, нам надо железным клином вбиваться в нонешние порядки. И я тебя попрошу: будь моим помощником в этом деле. Сегодня соберем мужиков, все обмозгуем, да и решим.
- Ладно. На меня можешь положиться, - охотно согласился Обросим. - Надо бы прикидку сделать, кого звать на собрание.
- Давай прикинем.
Оба склонились над столом, составляя список членов предполагаемой золотой артели.
В конторе кооператива Помор у Панькина висел отпечатанный в типографии красочный плакат:
ЧЕРЕЗ КООПЕРАЦИЮ - К СОЦИАЛИЗМУ!
На плакате крестьянин со снопом спелой пшеницы стоял на крыльце дома с вывеской: Товарищество по совместной обработке земли. Широким жестом крестьянин призывал всех желающих приобщиться к ТОЗу. На дальнем плане трактор фордзон перепахивал поле.
Перед собранием единомышленников Вавила тоже позаботился о плакате. Венька, расстелив на полу широкую полосу из склеенных листов бумаги, старательно выводил крупными буквами:
ДА ЗДРАВСТВУЕТ КООПЕРАТИВ!
Рисовать крестьян Венька не научился, буквы получились неровными, но отец все же одобрил старания сына. Лозунг вывесили в самой большой комнате - столовой. Сюда собрали со всего дома скамейки и стулья, и к приходу рыбаков обеденный зал выглядел, пожалуй, не менее официально, чем клубный.
Сюда пришли Григорий Патокин, бывший приказчик Вавилы, разбогатевший на зверобойке, Демид Живарев и еще много других, - все самостоятельные хозяева, люди расчетливые и осторожные. Они воздержались от вступления в товарищество Помор, потому что не очень верили в его основательность и жизненность. Большинство их добывало рыбу и зверя силами своих семей, не нанимаясь в покрут. Они имели морские карбаса, моторные и парусные елы, снасти, ловецкие угодья и. Добывая себе хлеб насущный, жили в достатке. Кое-кто в страдную пору использовал и наемный труд, брал поморских батраков - казаков и казачек. Вкладывать в кооператив Помор деньги и промысловое имущество им не было расчета, потому что туда вступила в основном беднота, не имевшая ничего, кроме рук.
И вот теперь Вавила предлагал объединиться на паях в свою особую артель.
Перед началом собрания, увидев плакат, Григорий Патокин, насмешливо прищурясь, не без ехидства спросил:
- Ты чего, Вавила, перекрасился?
- Почему перекрасился? Что за намек? - Вавила побурел от возмущения, если и не вполне искреннего, так, во всяком случае, откровенного. - Мы - люди равноправные, и понимаем, что для государства теперь кооперация - дело главное. Нас никто уж больше не может упрекнуть: вот, дескать, вы - кулаки, мироеды и такие-разэдакие эксплуататоры. Теперь мы станем красными советскими кооператорами!
- Вот, вот! Я и говорю: перекрасился, - перебил Вавилу злоязычный Патокин, и мужики запересмеивались сдержанно, так, чтобы купец не обиделся.
Вавила поднял руку, призывая к порядку. Выкладывая свои планы и расчеты, он, между прочим, сообщил, что, если золотая артель будет организована, он передаст в нее свои суда, снасти, зверобойные лодки с винтовками и боеприпасами. Рыбаки восприняли это молча: соображали, что к чему. Потом стали спрашивать:
- Кто будет плавать на судах?
- Ведь прежде ты, Вавила, нанимал команду!
- Управимся ли своими силами?
Обросим не очень уверенно сказал:
- Может, и придется нанять в путину кое-кого из тех, кто не пошел к Панькину…
Опять все призадумались.
- Нанимать нельзя. Скажут тогда, что кооперативные мироеды эксплуатируют неимущих рыбаков, - неторопливо и рассудительно заметил Живарев. Широкоплечий, плотный, с выпуклой грудью, он имел сильный, басовитый голос.
- Никого не будем нанимать. Сами управимся, - поспешил Вавила рассеять сомнения.
Долго рассуждали о распределении предполагаемых доходов. Вавила настаивал на том, чтобы делить их соответственно средствам, вложенным в дело в виде денег и промыслового оборудования. Ему это было выгодно. Другие предлагали делить доходы по едокам, а третьи - по трудовому участию. В разгар споров Патокин, на вид тихий и благообразный, а на самом деле ехидный и непокладистый, неожиданно смешал все расчеты Ряхина:
- Вавила Дмитрич! В кооперативах-то средства-то промысла обобществляют! Так в газетах пишут, да и в панькинской артели так делают. Суденышки, невода и все прочее рыбаки жертвуют на общее дело и никакой платы взамен не требуют. Такой у них устав. А ты хошь, чтобы при дележе доходов получить плату за эту, как ее… мортизацию? Тогда ты приберешь к рукам общественный капитал. Выходит, тебе - мясо, а нам кость?
- Я уже говорил ему, что он ополовинит доходы, - не выдержал Обросим, хотя и обещал вчера Вавиле полную поддержку. Ряхин зыркнул на него, и он испуганно умолк.
- Патокин говорит дело, - опять как из бочки загудел Живарев. - Ты, Вавила Дмитрич, предлагаешь создать что-то вроде акционерного общества или старопрежнего купеческого товарищества. Нам с тобой не тягаться, потому как мы в купечество рылом не вышли. Тут мы подуем не в ту дудку, и Советская власть нас прихлопнет. Получится, если у тебя доля вложена будет большая, так тебе и доход больше, а у меня она маленькая, так я и получу шиш? Эдак ты верхом на своем кооперативе в социализм-от въедешь? Нет, доходы делить надо по паям и по работе. Сколько заробил - столько и получи. Суда и снасти не в счет.
Вавила озадаченно умолк. Такой неожиданный оборот дела привел его в замешательство. Но, подумав, он все-таки согласился.
- Ну ладно. Раз кооперативный устав требует безвозмездной передачи судов, я что же… я не против. Отдам все, кроме шхуны.
- Вот те и на! - воскликнул Патокин. - А шхуну что, жалко? Тогда и у меня берите ставные невода, а парусную елу я зажму. Пускай она сохнет на берегу, так?
- Нет, брат, отдавать - так уж все. Или вовсе ничего, - возразил Живарев.
Если в начале собрания Вавила, призвав на помощь все свое красноречие, все доводы, старался убедить рыбаков в необходимости создать кооператив для того, чтобы бороться с беднотой, то теперь мужики уговаривали его, чтобы он передал в артель безвозмездно все промысловое имущество. Купец оказался на поводке у всех присутствующих и был растерян и даже жалок. Он видел, что от него ускользает возможность занимать в кооперативе главенствующее положение и извлекать из этого для себя выгоды. Но наконец он все-таки сдался:
- Ладно. Отдам вам суда и снасти. Только не лавки.
- Пускай лавки остаются при тебе, - добродушно махнул рукой Живарев. - Они промысла не касаются…
- Как так не касаются? - встрепенулся Патокин, будто кто-то его ткнул шилом в неподобающее место. - Лавки имеют к промыслу прямое отношение. Снабжать нас кто будет? Панькинский кооператив? Да ни в жисть! О снабжении мы должны думать сами. Тут лавки Вавилы и пригодятся. Их тоже надо в общий кошель.
- Ты што, хошь меня ободрать, как липку? - запальчиво крикнул Вавила. - Работник я в семье один. Да мне и жену-то тогда не прокормить!
- Прокормишь. А приказчикам да Фекле дай вольную, - опять съехидничал Патокин.
Он не мог Вавиле простить того, что во время зверобойки тот отбивал у него лучших промысловиков.
- А это ты видал? - Вавила, уже совсем потеряв душевное равновесие, показал Патокину кукиш.
- Да вида-а-ал, - спокойно отозвался Патокин. - Значит, с кооперативом у нас дело не выйдет.
Стало тихо, как при покойнике. Мужики сидели, потупясь.
- Да, брат, сплоховали, - нарушил молчание Живарев. - Засмеют теперь нас, если узнают…
- Кому какое дело? - со злостью бросил Вавила, пряча свои бумаги. - Меньше болтайте. И подумайте, мужики. Может, еще соберемся… Иного пути у нас нету.
Все заторопились к выходу, избегая глядеть в глаза друг другу. Золотая артель не состоялась.
Панькин, узнав о собрании в доме Вавилы, сказал Дорофею:
- Собрались волки делить оленя. Хорошо еще, что друг друга не слопали…
3
То злополучное собрание в доме Вавилы надолго оставило у него в душе неприятный осадок, тяжелый, словно свинчатка. После этого ему ничего не оставалось, как жить по-старому. Выбора больше не было. Вавила разозлился на всех - на мужиков, которые не подчинились его воле, на Обросима, мелкого и недалекого скрягу, на Патокина, ехидничавшего и ставившего ему палки в колеса весь вечер, и на себя - за то, что так опрометчиво собрал мужиков и опозорился.
Махнув на все рукой, Вавила решил уйти подальше от всего в море. Оно вылечит от тоски зеленой, встряхнет душу свежим штормом, развеет дурное настроение.
Он уходил на Мурман, изменив свое прежнее решение ловить селедку в Кандалакшской губе.
Кормщиком на шхуне теперь стал Анисим Родионов. Он во многом зависел от Вавилы. Ряхин был сватом на его свадьбе. Сын Анисима в прошлом году женился на племяннице купца, и тонкая, но довольно прочная родственная нить надолго связала его с судовладельцем.
Но не только это удерживало Анисима возле Вавилы. При расчетах тайком от всех Ряхин всегда давал артельному старосте дополнительный куш за верную службу. И потому в доме Анисима не выводился достаток.
Поветерь стояла на рейде. Внизу, под обрывом, Вавилу ожидала лодка с двумя гребцами.
Ряхин шел по земле, поросшей чахлой приполярной травкой, неторопливо, ступал твердо, уверенно, будто и не было у него никаких неудач. Отправляясь в море, он словно пробовал прочность и упругость родной земли, с которой расставался на длительный срок.
А не навсегда ли? В голове у него уже вынашивалось новое решение своей судьбы. Только надо было все хорошенько обдумать…
Следом семенил Венька. Он зябко кутался в брезентовый плащишко и часто шмыгал носом. Не удался сын в отца. Другой бы шел рядом, в ногу с батькой, как подобает наследнику. Но Венька, забегая вперед для того, чтобы глянуть батьке в лицо, после опять отставал.
Жене провожать его Ряхин не разрешил, ссылаясь на дурную примету, хотя приметы такой не было: рыбацкие жены обычно провожали мужиков на промысел. Но Вавилу всегда тянуло вырваться из-под надзора Меланьи. В последнее время неприязнь меж ним и женой еще больше углубилась.
Перед тем как спуститься к лодке, Вавила остановился, посмотрел вдаль на холодное небо с низкими неприветливыми облаками и подумал: Быть ноне шторму! Пусть… Теперь жизнь пошла так, что каждый день штормит. Привыкать надо.
По берегу шел Родька. Увидев Ряхина с Венькой, он невольно замедлил шаг, но решил все-таки идти прямо, не сворачивая, не опасаясь встречи с бывшим хозяином.
Вавила приметил его краешком глаза, неторопливо повернул обнаженную голову. Ветер лохматил на ней волосы, сметал на сторону бороду.
- Ну что, парень, как живем? В кооперативе-то?
- Живем как живем, - ответил Родька, замедлив шаг.
- Что делать ноне будете? Песни петь? В гляделки играть?
- Сети вяжем к осени, - сказал Родька. - С песнями веселей идет работа.
- То-то и есть! Однако на голодное брюхо недолго попоете. Ящик-то железный в конторе пуст! Ни копейки. Панькин вроде с лица сдал. Видать, жрать нечего, в кулак свистит!
- Они снова к тебе придут, батя, - угодливо сказал Венька, посмотрев на Родьку с неприязнью.
Но отец оставил его слова без внимания.
- Ну живи! Прощевай, - сдержанно кивнул он Родьке.
И спустился к лодке. Венька - за ним. Ткнулся лицом в бороду, обслюнявил отцову щеку, пустил слезу.
Вавила, обняв сына за худенькие плечи, прижал его к себе, погладил по голове и с небывалой теплинкой в голосе сказал:
- Оставайся с богом! Матку слушайся. Не озорничай. Пойдешь в школу - старайся, учись хорошенько. Ученому легче жить.
Помолчал, вздохнул и перешагнул через борт лодки. Гребцы оттолкнулись от берега и взялись за весла. Сидя на банке, Вавила, не отрываясь, смотрел на берег, на одинокую фигурку сына. В груди шевельнулась грусть…
Венька стоял неподвижно у самой воды. А наверху Родька не сводил глаз со шхуны. За время плавания в Архангельск он как бы породнился с ней, и теперь сердце заныло от тоски: Поветерь уходит, уходит без меня…