- Он, муж, - сказала она, - он не мог молиться за мальчика - за Джо его звали Джотам - за то, чтобы он выздоровел. У него горло распухло, и он задохнулся. Я про Джо. А муж мой, он не мог молиться. Знаете, что он говорил?
- Нет.
- Он говорил: "Мир - не место для молитв".
Она помолчала. Потом сказала:
- И Джо, он умер. А он потом - мой муж - он так и не заплакал. Я ему говорю - ты хоть поплачь. Так знаете, что он мне сказал?
- Нет, - сказал Адам.
- Он сказал: "Мир - не место для слез".
Она встала рывком. Рассеянно поглядела на чашку с фиалками, потом на сияющее солнце.
- Может, и не место, - сказала она.
И сердито обернулась к Адаму.
- Все не так, как нам кажется! - вскричала она.
И замолчала, пристально вглядываясь в его лицо.
- Вы знали об этом? - спросила она. - Но Джотам, он умер. И мы похоронили его здесь. Ему так здесь нравилось. Обожал возиться в земле и играть с желудями.
Она помолчала, чтобы справиться с собой.
- Но он, муж, - крикнула она, - он всегда молился. И Библию читал. До того. До того, как они устроили эту войну. Пока не случилось...
- Пока что не случилось? - спросил Адам.
- Он читал Библию и хотел жить, как Иисус учил. Не хотел убивать. Но тут они пришли.
- Кто? - спросил Адам. - Кто пришел?
- Вербовщики, - сказала она. - Пришли, чтобы затащить его в армию и заставить убивать людей. В армию южан, он знал, что они придут и будут искать его, но не знал, что делать. Он никого не хотел убивать. И не хотел, чтобы его призвали. Он лежал ночью и молился, спрашивал Иисуса, что ему делать. Я сказала ему, что Иисус тоже был призван. А он говорит: "О, Господи, ведь я не Иисус, и как я могу позволить человеку повелевать мною? О, Господи, как мне сломать свою греховную гордыню и смирить свое сердце, чтобы позволить им забрать меня?
Обе её руки теребили складку одежды у талии.
- И мы прятались. А когда прячешься - разве выходишь малыша. Но мы старались, делали все что могли. Но они все равно нашли нас - вербовщики эти, - она помолчала. - Он снес одному голову - одному вербовщику, сказала она. - Этот вербовщик протянул руку схватить его, а рядом лежал дробовик. Он - мой муж - поднял его.
Адам смотрел, как пальцы крутят одежду цвета земли.
- И мы убегали, мы прятались и снова убегали, - говорила она, - ещё крепче прятались, чем раньше. Жили как волки, а за нами псы по пятам гнались. Однажды я проснулась посреди ночи. Меня разбудил его смех, он хохотал, как одержимый. Я спросила, над чем он смеется. Когда ему наконец удалось унять смех, знаете, что он сказал?
- Нет, - сказал Адам.
- Сказал, что это Господь Бог эдак развлекается - шутит да шалит. Что сначала Господь Бог не велит тебе убивать, а потом ставит тебя в такое положение, что ты вынужден убить, чтобы не убивать. Что Господь Бог протягивает человеку ореховый прутик над пропастью с Адским огнем, а потом берет куриное перышко и щекочет ему босые пятки, пока тот не ослабнет от смеха и не отпустит ветку, чтобы почесаться.
- Да, - сказала она, - вот он что сказал. Когда ему удалось унять смех.
Она помолчала, задумавшись.
- А потом знаете что он сказал? - спросила она.
- Нет.
- Он сказал: ну что ж, он отпустил прутик, чтобы разок почесаться, и теперь будет чесаться пока не свалится на самое дно адовой пропасти и не разобьется в лепешку. Он будет чесаться, сказал он, всякий раз, как почувствует зуд. И снова разразился хохотом. А в следующий миг уже спал как младенец.
Она нагнулась и подобрала с земли старый желудь. Очень внимательно осмотрела его. Не сводя с него глаз, сказала:
- Незадолго до этого как раз умер Джо. И с тех пор все изменилось. С той ночи, когда он смеялся. Я теперь ничего о нем не знаю. Он уходит и приходит, а я не знаю.
Она с повышенным интересом изучала желудь.
- Эти сапоги на нем, - сказала она. - Они новые. Но я не знаю, - она уронила желудь на землю.
- И знать не хочу, - сказала она.
Он смотрел на нее. Она встретилась с ним взглядом и быстро отвернулась.
- Примите мои сожаления, - сказал он.
- О чем? - спросила она, не слушая, не оглядываясь.
Он шагнул к ней и тронул за руку, она повернула к нему лицо.
- Об этом, - сказал он и указал на холмик земли.
- Об этом, - повторила она безучастно и опустила взгляд вниз, на холмик, на чашку с фиалками и россыпь прошлогодних желудей.
Днем, когда он сидел на бревне у ручья, она подошла позвать его. Еда готова, сказала она. Он сел за стол, и она подала еду, как он понял, из его запасов. Она ничего не говорила, пока он не доел. Потом сказала, что ему нужно поспать. Он ведь будет ехать всю ночь.
Он лег и закрыл глаза. Перед его мысленным взором возникли новые сапоги, в которых ходил мужчина. Что же, подумал он, по крайней мере, мои-то ботинки ему явно не по ноге.
И уснул.
Когда он проснулся, в комнате было темно. Потом в темноте он почувствовал её присутствие. Она склонилась к его постели.
- Пришел? - спросил он.
- Нет, - сказала она. Потом, изучая его в темноте, сказала: - Вы могли уехать ещё с утра. Уже бы выбрались из леса.
- Мог, - сказал он.
- Вы и сейчас можете уехать, - сказала она. - У вас все ещё есть шанс.
Но он помотал головой.
- Нет, - сказал он.
Она смотрела на него своим спокойным, изучающим взглядом.
- Я кое-что знаю, - наконец сказала она. - Вам за реку нужно вовсе не для того, чтобы чего-то там продавать.
- Не для того, - сказал он.
- Вы сказали, что приплыли аж с той стороны океана. Это ведь очень далеко.
- Да, - сказал он.
- Так вы могли остаться там, на своей стороне, - сказала она, - могли не приезжать.
Потом:
- Зачем же приехали?
До сих пор он полулежал, опираясь на локоть, чтобы видеть сидящую на корточках женщину, глаза её блестели в темноте. Теперь он медленно лег на спину. Он смотрел вверх, на стропила - неошкуренные бревна, на которых лежала крыша. Он с трудом различал, что там, наверху, так было темно. Тьма, казалось, свисала со стропил, как паутина на старом чердаке. Он глядел в непроглядную тьму и думал о своей жизни.
Думал о матери, умирающей в темной комнате в Берлине, о матери с лихорадочно блестевшими, непрощающими глазами. Нет, она так и не простила сына, потому что знала: он и сам не простил её за то, что она не простила отца, который ушел от нее, чтобы взять в руки мушкет на баррикаде.
Думал об отце, умиравшем в темной комнате в Баварии и сказавшем: да, он верил в человека.
Думал о том, как мало пожил он сам. Думал о промелькнувшем впустую времени. Будто ветер пронесся, подумал он. И вдруг, со странным, смутным отчаянием, подумал обо всем, чего у него не было.
Руки его никогда не обнимали женщину. У него никогда не было друга, с которым можно поговорить о жизни. В кармане у него никогда не водилось денег, чтобы купить всеобщее уважение. Он никогда не был уверен, что нашел Истину, с грустью подумал он. Со сладкой тоской, от которой, казалось, вот-вот разорвется сердце, он думал: человек должен хоть что-то иметь, чтобы быть готовым к смерти.
Он повернулся на правый бок и снова оперся на локоть, и увидел, что она сидит на том же месте, и глаза её так же сверкают.
- Человек должен что-то иметь, - медленно проговорил он. - Чтобы жить.
- Тогда зачем же вы приехали? - безжалостно повторила она.
Он немного подумал и с трудом выговорил:
- Сражаться.
Он откинул с ног одеяло.
- Но это, - сказал он, подняв левую ногу и покрутив ступней, - это не совсем то... не совсем то, что называют schnurgerade.
- Что? - не поняла она.
- Не то чтобы совсем прямая как... как стрела, - сказал он, глядя на ногу. Потом опустил её.
- Меня не взяли сражаться, - сказал он.
- Сражаться за что? - спросила она.
- За свободу, - сказал он и услышал собственное дыхание, вдох-выдох, вдох-выдох. Как будто слово это отняло у него столько сил, что не сразу и восстановишь.
- Свобода, - повторила она наконец, пробуя слово на языке, разглядывая его мысленно.
Вдруг она поднялась.
- Убийство, - горько сказала она. - Вот ради чего они воюют. У всех это вошло в привычку. Убийство ради убийства. Остальное они давно позабывали.
Она смотрела на него с высоты своего роста и презрения.
- Свобода, - сказала она. Потом спросила: - И для этого вам понадобилось переходить реку?
Он задумался над вопросом. Интересно, который сейчас час. Интересно, когда вернется её муж.
- Да, - сказал он, подняв к ней глаза. Потом с болью добавил: - По крайней мере, я так думал. Надеюсь на это. Должны же быть какие-то доводы.
Он разглядывал эту мысль со всех сторон, чувствуя себя маленьким и голым.
- Возможно, я этого не знаю, - сказал он. - Не знаю, для чего я перехожу реку.
Он ещё сильнее задумался. Он чувствовал себя безнадежно тупым и бестолковым. Как будто голова его непомерно раздулась и забита густым туманом.
- Просто не знаю, - сказал он.
Но внезапно он встал. Он понял одну вещь.
- Но одно я знаю, - сказал он. - Я знаю: чтобы постичь то, что мне надлежит постичь, я должен попасть на другой берег. И если я не перейду реку, я никогда не узнаю того, что должен узнать, чтобы жить дальше.
Она его, казалось, не слушала. Она сделала два шага к двери и взглянула на небо.
- Еще светло, - сказала она и посмотрела на него вопросительно.
Когда он не двинулся с места, она пожала плечами и сказала:
- Что один берег этой треклятой реки, что другой - один черт.
И вышла.
Чуть помедлив, он вышел следом. Она исчезла. Он поднял взгляд. Да, над густой тенью листвы до сих пор светлело небо. Интересно, когда вернется её муж.
Он отвел лошадей к ручью, напоил, вернулся и привязал их. Проверил сбрую. Он подтягивал ремни и веревки, закреплявшие груз в фургоне, когда спиной ощутил чужое присутствие, и резко обернулся.
Это была женщина. Ее босые ноги ступали беззвучно. Она что-то прятала в складках юбки, он не мог разглядеть, что.
- Слушайте, - заговорила она торопливо, почти шепотом. - Он подъедет к большому платану. Ночь сегодня лунная, и этот платан - он сразу бросится в глаза, большой и белый. Пусть подъедет, и если увидите, что он свернул направо от платана, тогда сделайте это.
- Что сделать?
- Тьфу, балбес, - сказала она. И развернула то, что прятала. И протянула ему. Это был пистолет.
Он уставился на него.
- Упрешь ему в бок, - презрительно сказала она, - и велишь свернуть налево от дерева. Скажешь - если через час не привезет тебя к броду, ты это сделаешь. А его винтовку забросишь подальше в фургон, чтобы он не смог запросто дотянуться. В сапоге у него нож - вытащишь. Запомни, правый сапог. Велишь переправить тебя на тот берег и показать дорогу.
Она протягивала ему пистолет.
Он стоял и пялился на него.
- Я не хочу в него стрелять, - сказал он.
- Так и я не хочу, чтобы ты его застрелил, - сказала она. - У меня кроме него никого не осталось.
Она так и стояла с протянутым пистолетом. Он не мог заставить себя взять этот предмет.
- Не заряжен, - раздраженно сказала она. - Но он этого не будет знать. Если к боку приставить, очень даже заряженным покажется.
Он медленно потянул руку, взял пистолет. С любопытством рассмотрел.
- Прячь в карман, - приказала она. - Ишь, всему свету стоит показывает.
Он послушался.
Она взглянула на небо.
- Запрягай, - сказала она. - Он скоро будет.
Потом обернулась к нему.
- Ты говорил, что собираешься заплатить ему. За переправу.
Он кивнул.
- Так не забудь же, - сказала она.
Он пообещал не забыть.
Глава 13
Жалобно кричал козодой. Над переплетением черных ветвей сияли звезды. Во тьме было слышно, как листья шуршат по крупам лошадей, по парусиновому верху фургона. Вдруг впереди, во мгле, появились смутные, призрачные очертания белого платана. Сидя на козлах рядом с возницей, Адам почувствовал, как натянулись поводья. Он подождал секунду, чтобы удостовериться. Потом он это сделал.
И сам удивился, поняв, что сделал.
Зато не удивился возница. Когда дуло уперлось ему в бок, он даже головы не повернул к Адаму. Он бросил вожжи; лошади остановились.
- А я, видать, ошибся, - сказал Монморенси Пью.
- Да, - сказал Адам.
Человек подобрал поводья и почмокал лошадям. Натянул вожжи, чмокая, и фургон потихоньку попятился.
- Так-то лучше, - сказал Адам.
Возница свернул налево от платана. Адам левой рукой ухитрился снять карабин, зажатый между ним и Монморенси, и отбросить назад, под парусину. Потом дотянулся и выдернул нож из-за отворота правого сапога возницы, и тоже бросил вглубь фургона. Человек в тени сидел неподвижно. Лошади теперь спускались по склону, раздвигая грудью темный кустарник.
Чуть погодя, не оборачиваясь, человек спросил:
- Как ты узнал?
- Что узнал?
- Что надо налево от платана?
Адам помолчал немного. Потом сказал:
- Чтобы добраться до воды, незачем ехать в гору.
Человек поразмышлял.
- Да, - сказал он. - И вправду.
На минуту погрузился в свои мысли, потом сказал:
- Вот уж не думал, что ты такой умный.
Он ещё поразмышлял, потом сказал:
- Но это не значит, что тебе можно наставлять пистолет на живого человека.
- Послушайте, - сказал Адам. И замолчал, обнаружив, что голос его дребезжит и срывается.
Ночь была прекрасна. Он подумал: Если бы ночь не была так прекрасна...
Но додумывать он не стал. Испугался, что может заплакать. Это не он сделал мир таким.
- Послушайте, - сказал он, справившись с голосом. - Я не знаю, почему вы на развилке повернули направо. И знать не хочу. Единственное, чего я хочу - это чтобы вы как можно скорее доставили меня к реке. Понятно?
Человек молча правил лошадьми. Жалобно кричал козодой.
Потом человек заговорил:
- Пристрелить меня собрался? - спросил он.
Или это был не вопрос? Адам не мог сказать наверняка.
- Нет, - медленно произнес он. - Просто хочу, чтобы вы доставили меня к реке. Только и всего.
Они ехали беззвучно, не считая сухого шороха листьев и прутьев по крупам лошадей, по дереву и парусине фургона.
- Ты меня этим не сильно огорчишь, - сказал человек.
- Чем?
- Ну, если ты это сделаешь, - сказал человек.
- Что сделаю?
- В общем, я не против, если ты это сделаешь, - сказал человек. Только чтоб быстро. Ну, чтоб не в брюхо, или там наподобие этого.
- Вы хотите сказать - чтобы я пристрелил вас?
- Да, - сказал человек.
Повозка, шурша, катилась сквозь темную листву.
- Надоело все, - сказал человек.
Фургон накренился в темноте. Наехал на поваленный ствол или камень.
- А вы разве не... - начал Адам, но умолк. Потом договорил: - А вы разве не собирались со мной это сделать?
Он помолчал, собираясь с силами.
- Убить меня? - закончил он.
Человек в темноте, казалось, обдумывает вопрос.
- Не исключено, - сказал он наконец.
- Знаете, - сказал Адам. - Ведь я бы вам отдал все, что хотите. Половину товара. Больше. Если вам это было нужно.
Он помедлил в смущении.
- Я кое-что уже оставил, - сказал он. Потом через минуту добавил: - В углу хижины.
Сначала казалось, человек не слышит. Но спустя какое-то время, когда прошли все мыслимые сроки, он ответил:
- Видел я это в углу. Лучше бы не оставлял.
- Почему? - спросил Адам.
Человек не ответил.
- Почему? - мягко повторил Адам.
- Черт тебя подери! - воскликнул человек. - Сам знаешь, черт тебя подери!
Стало ещё темнее. Ветви плелись над головой сплошным кружевом, загораживая звезды. Колесо стало чаще попадать на какие-то корни и валуны, и подпрыгивать. Возница покачивался на козлах. Было трудно удерживать пистолет в нужном положении.
Человек издал короткий, сухой смешок.
- Что? - спросил Адам.
- Все потому что ты жратву оставил, - сказал человек и снова рассмеялся.
- Что?
- А то, что ты вроде как дразнил меня. Поддразнивал, мол, представляешь, сколько у меня всего в фургоне.
Он помолчал. Потом:
- Если бы ты не оставил в углу жратву, у меня бы и мысли не возникло. Не полезло бы ничего в башку.
Колеса теперь вертелись ровнее. За скрипом осей и кожи слева донеслось приглушенное журчание воды.
Неожиданно лошади протиснулись сквозь заросли на небольшую открытую площадку. Здесь, залитая звездным светом, бежала река. Человек бросил поводья и поглядел вверх, на звезды.
- Переходим, - сказал он.
- Который час?
- За полночь, - сказал человек.
- Давайте перейдем, - сказал Адам.
Человек посмотрел на реку. На том берегу чернота кустов сливалась с чернотой воды. На середине река лоснилась, лениво скользя, звезды сверкали на черной глянцевой поверхности воды.
На другой стороне перекликались квакши.
- Что-то я не вижу брода, - сказал Адам.
- Он дальше, - сказал человек. - Зато его слышно.
Адам посмотрел вниз по течению. Там в сорока ярдах или около того, начинались пороги. Было слышно, как вода прыгает по камням. Это и был источник звука, который они слышали, спускаясь по тропе, пока не проехали мимо, к западу от брода. Теперь им придется немного вернуться.
- Вон он, брод, - сказал человек. - Не ахти какой, конечно. Похуже, чем другие, ниже по течению. Или в Германне. Этот почти затоплен. Но, добавил он, - зато тебя тут, скорей всего, не подстрелят. Южане не очень к нему приглядываются. Этой дорогой не ездят уже много лет.
Адам всматривался в темнеющие на далеком берегу заросли. Сплошная чернота.
- Пора, - сказал он. - Давайте переходить.
Человек подобрал поводья. Фургон вкатился в звездный свет, возвращаясь к броду по заброшенной тропе, ведущей с запада. Колеса захрустели по гальке. Лошади вошли в воду. Сразу стало глубоко.
- Я же говорил, - сказал человек. - Почти затоплен.
Кони барахтались в воде, почти плыли.
- По мне, так лучше пуля, чем утопнуть, - сказал человек. - Если уж выбирать. Мне всегда так казалось.
Течение боком сносило фургон.
- А ты бы что предпочел? - спросил человек.
Адам упирал пистолет в бок Монморенси и вглядывался в темный берег.
Человек засмеялся резким, кашляющим смехом.
- Не ответишь, а? - сказал он.