- Наташа!
В его призыве была вся его любовь. Наташа подняла голову, в ее глазах мелькнул словно испуг.
- Прочь, прочь! - закричала она неистово, вскочила на ноги и снова без чувств запрокинулась на постель.
- Не узнала! - с горечью и испугом сказал Василий. Карлик искоса бегло взглянул на него и покачал головою.
- Капское дело! - продолжал он.
- Что ты сказал?
- Я сказал плохо! - ответил карлик. - С ней злая болезнь будет. Огневица, и потом ее бесы мучить будут. Долго болеть будет!
- Вылечишь?
- Все от Бога!
- Так слушай! - сказал Василий. - Я не с Богом считаться буду, а с тобой! Вылечишь и проси с меня что хочешь. Я богат! Умрет - и я в твой горб ноги твои засажу и тебя на огне спалю, как гада! Понял?
Бедный карлик задрожал, как лист, и опустил голову.
- Я не Бог! - забормотал он.
- Молчи, - прошептал Василий, - а то велю батогов еще засыпать!..
Карлик сел на пол у постели больной и тихо заплакал.
- Не выпускать его без моей воли! - приказал Василий часовым и вышел.
- А я тебя ищу, батько, - закричал, идя Василию навстречу, Гришка, - надо дело робить! Да, цур тебя, що ты такой хмурый? Чего захилився, сынку? Але горе?
Василий махнул рукою:
- И не говори, друже! Коли умрет, я не жилец буду!
- Кто умрет?
- Невеста моя!
- Та-та-та, - засмеялся казак, - а я думал, что у доброго казака и женка, и невеста - одна саблюка! А што с ей?
- Заболела. Со страха, верно. Лежит и как мертвая!
- Ну и оживет, атаман! Пойдем горилки выпьем да про дела погуторим!
- Какие дела?
- А як какие? Про казачество рассказать надо, в казачество ввести, круг сделать, присягу взять, добро поду-ванить. Мало дела? А потом, что дальше! Куда отсюда пойдем?
Василий схватился за голову:
- Ах, одно у меня теперь дело. Тоска, тоска моя! И месть не радует!
- Негоже, атаман! - серьезно сказал Гришка. - Ты мне люб, и я по душе говорю: негоже! Кабы батька узнал, что ты по девке воешь, ой, плохо было бы! А дела своего, казацкого дела, забывать не можешь. На то атаман ты! Да, крепись, батька, - прибавил он весело, - а я тебе помогу. Что за казак, коли бабиться станешь!..
Василий встряхнулся.
- Тяжко, друг! - сказал он. - Все время мечту лелеял, и вот тебе - на!
- То ли бывает, батько! - ответил Весело Гришка. - Я вот двух коханок имел и потерял. А любили как!
- Померли?
- Ни! Бросил их, потому не казацкое это дело. Гляди-ка, народ уж весь собрался!
- За надолбы, други! - зычным голосом крикнул Василий. - Сейчас присягу возьму с вас! А ты, есаул, пошли молодцов за попами!
Он сел на коня и в сопровождении Гришки, Кривого и Пасынкова с союзниками поехал через посад за толпою.
Там, составив круг, он сказал всем, в чем они присягнуть должны, и повторил им, что есть казачество.
- Это вольная воля. Нет над тобой господина, и ты никому не господин. У казаков все братья. Казак последним с бедным делится и всегда стоит за слабого и обиженного. Нет ничего лучше казачества, да никто лучше того и не удумает вовек!
К этому времени в поле привели пять священников. Они слышали уже про крупную расправу с их братией в Царицыне, Камышине и Астрахани и смирились заранее.
- Митрополит Иосиф смирился, - говорили они, - а мы и тем паче!
Народ стал креститься, целовать крест и кланяться Василию.
После присяги он объяснил им порядок управления. Велел выбрать тысяцких, сотников, пятидесятников и десятников и прибавил:
- А до прихода самого батюшки Степана Тимофеевича я атаман у вас, а Григорий Савельев есаул мой. У нас про все спрашивайте! К завтрому выберете и завтра добро дуванить будете, а теперь и по домам. Ишь, ночь на дворе!
Солнце действительно уже давно закатилось, и вечерняя тьма покрыла землю. Народ, гудя, как рой пчел, потек назад в город, но не для того, чтобы спать, а чтобы продолжать пьянство, буйство и разбой. Кабаки стояли раскрыты настежь, у некоторых домов стояли прямо на улице выкаченные из погребов бочки с выбитыми днищами.
- Гуляй, казак! - весело говорил Гришка. - Ой, любая жизнь! Ни тебе горя, ни тебе заботы. Придет смерть - помирать будем! Пойдем, Вася! А?
- Нет, - сухо ответил Василий и поехал к воеводскому дому.
Все время, когда он и говорил, и принимал присягу, и разделял новых казаков, только одна мысль о Наташе жила в его голове и сверлила ее словно буравом. Неужели умрет? Неужели все его страдания, и его разбойничество, и его любовь останутся без награды?.. Где правда?..
- Не будет того! У смерти вырву! - крикнул он почти в голос и вошел в разграбленные покои.
Кругом было темно, уныло и пусто. Шаги его гулко разнеслись по пустым переходам. Он едва нашел в темноте горницу и, отпустив часовых гулять, тихо вошел. Горницу освещали лампадки, и при их трепетном свете высокая белая постель, на которой лежала Наташа, показалась Василию катафалком. Он даже задрожал от страха и, крадучись, словно вор, подошел к постели. Он не узнал Наташи. Вместо мертвой бледности лица он увидал пылающие как жар щеки. Недвижная раньше Наташа металась по постели, сжимала руки и быстро, быстро говорила:
- Пощади! Оставь! Ведь он старик, седой, слабый! Не мсти ему! Ай, огонь, кровь! Зачем ты меня тащишь? Оставь меня! Ха-ха-ха! Да! Я прокляла тебя! Уйди… кровь! Я боюсь крови! Поди умойся!
- С нами крестная сила! - в испуге крестясь, отшатнулся Василий.
- Тсс! - зашипел у него под локтем карлик.
- В нее вселились бесы?
- Огневица это! Ух! Страшная немощь! Десять ден она будет кричать и корчиться!
- С ней можно говорить?
Карлик покачал головою:
- Нет! Она теперь как безумная! Она ничего не видит, ничего не слышит. Тсс!..
Больная заметалась и заговорила снова.
Она вспоминала свои свидания, звала Василия, называла его нежными словами, потом клялась отцу, что любит одного Василья.
Он закрыл лицо руками, опустился на пол и зарыдал.
Карлик дал больной напиться, потом сел подле Василия и ласково заговорил:
- Ты бы лег, пан мой! Я буду с нею и не засну, а ты устанешь! Смотри, какие у тебя сухие руки, как горит твоя голова, а у тебя много дела!
- Уйди! Я не могу заснуть. Вылечи мне ее.
- Как Бог! Я помогать буду, а сам ничего не могу! - заговорил карлик. - Ведь мне, пан мой, мне ее как душу жалко!..
- Город сожгу, в церквах надругаюсь, если помрет она! - простонал Василий. Карлик задрожал. Больная снова начала кричать и метаться.
Она звала кого-то на помощь. Ей виделись всюду кровь, отрубленные головы. Карлик поднес ей питье, и она вдруг закричала:
- Это кровь, кровь! Я не буду пить ее. Я видела, как она текла в чан и дымилась!..
Голос ее гулко раздавался в пустых горницах, и Василий вздрагивал от суеверного страха.
Она видела, может быть, смерть отца и брата!
При этой мысли он вскочил и схватился за голову. Да нет! Она, вероятно, сразу сомлела от страха.
Наутро он вышел принять выборных и следить за дуваном, и все с невольным состраданием посмотрели на него. Волосы его всклокочены. Воспаленные от бессонных ночей глаза горели сухим блеском, лицо потемнело и осунулось, и он казался страшен, как мертвец.
- Ну, ну, братику, - сказал ему Гришка, - этак ты и батьки не дождешься, я тебя в домовину упрячу! Ни, треба горилки выпить. Да много горилки, чтобы с ног сбило!
- Выпью, - согласился Василий, - иначе силы моей не станет.
- Вот это так! Вот-то по-казацки! - обрадовался Гришка. - Идем теперь дуванить, а потом продуванивать! Ха-ха-ха!
Страшную жизнь повел Василий. Казалось, днем он хотел в вине залить все горе, которое накоплялось за время бессонной ночи.
Прислушиваясь к бреду больной, он смутно начинал догадываться о причине ее болезни, но догадки были так мучительно ужасны, что он старался скорее утопить их в вине, чтобы они не разгорелись в его мозгу пожаром.
Гришка смотрел на него и только качал головою.
- От, и то бабы робят, - с возмущением говорил он, - был казак, удалый казак, а что с него сталось? Скажет батька той дивчине спасибо!..
Василий мучился.
- Скажи, скоро она в себя придет, чтобы с ней говорить можно было?
- Ой! - вскрикивал карлик. - Ни Боже мой! Она без памяти еще, может, целую неделю пробудет, а очнется такая слабусенькая, як былиночка. Дунь - и нет! Она пана любит, бардзо любит. Увидит его. Ах! И умрет!
Хитрый карлик уже понял страдания Наташи и грустную повесть ее любви и в то же время боялся даже намекнуть на свои догадки Василию.
При этих словах карлика Василий поникал головою. Он и ласкал карлика, и пугал его своими вспышками гнева. После дувана он надавал маленькому знахарю столько добра, сколько тот не имел за всю свою долгую жизнь, если сосчитать все его за то время доходы.
- Больше дам, - говорил ему Василий, - если ты ее вылечишь, а нет…. - И он только сверкал воспаленными глазами, отчего у карлика тотчас начинали стучать зубы.
- Атаман, - сказал ему однажды утром Гришка, - Ивашко Волдырь приехал!
- Где? - встрепенулся Василий.
- А где ж быть ему, как не в кружале.
Василий торопливо пристегнул саблю и пошел в кружало. Правая рука Стеньки Разина, так сказать его министр, сидел в кабаке, окруженный сотниками, и пил уже десятую чару за казацкую вольность, когда вошел Василий.
- Ото и сам атаман! - воскликнул Ивашка, грузно вставая. - Ну, почеломкаемся, казаче!
Он крепко стиснул Василия и поцеловался с ним трижды.
- Батька тебе поклон шлет и благодарность, что ему город взял, а завтра и сам будет. Да, чур тебя! - вдруг оборвал он свою речь и осмотрел Василья пытливым оком. - Али с тобой трясучка была, али огневица, что такой стал, что и в домовину краше прячут?
- Зазноба к нему тут привязалась… - смешливо начал один казак и тотчас осекся, увидев сверкнувший взгляд Василия.
- После скажу тебе, что у меня за горе, - сказал ему тихо Василий. Ивашка только потряс своей чупрыной.
- Ну после так после, а теперь пить будем, друже!
- Я от чары не сторонюся! - ответил, присаживаясь к столу, Василий, но Ивашка не обрадовался потом его компании. Словно туча нависла над всеми, и пилось и пелось как-то нескладно.
- Ой, друже, друже, - бормотал Ивашка, - испортили тебя дивки, нехай их!
- Ну, а что с тобою? - спросил он Василия, когда к ночи, взявшись за руки, шли по домам. Василий знал уже, что как ни пьян Ивашка Волдырь, а голова у него всегда свежа, и без утайки рассказал ему про свое горе.
- Ц-ц-ц! - чмокнул Ивашка. - Горе твое - горе; только не казацкое, друже! Батько не любит этого. Придется тебе зазнобу свою до времени оставить здесь, потому батько больно заскучал по тебе, а сказать ему - беда! У нас он строг насчет бабы. Свою полюбовницу сам в Волгу бросил, а наших прямо вешает али казаки рубят.
Василий вздрогнул:
- Не хотел я идти с ним, здесь хотел остаться!
- Худо! - покачал головою Ивашка. - На нее беду накличешь. Прикажет в воду посадить али просто повесить! Ни! Ты ее тут оставь. Сыщи ей местечко. Она выправится потиху, а ты и тут. И куда тебе ее больную? Так-то!..
Василий поник головою. В эту ночь он страдал так, что карлик несколько раз подходил к нему и говорил:
- Не тоскуй! Она поправится! - и при этих словах жалел в душе его еще более.
- Ах, теперь, Викентий, новая беда! Еще горшее!
- А что? Может, я помогу?
- Батька наш сюда едет, Степан Тимофеевич. А послезавтра дале пойдет и меня с собою утащит. Я уйду, а на кого ее, голубку, оставлю?
- А со мною? - ответил карлик. - Я ее как свое око беречь буду!
Василий покачал головою.
- Что ты? - сказал он. - Здеся будет пьянство да распутство. Придут к тебе и ее возьмут.
Карлик опустил голову, но потом вдруг хлопнул себя рукою по лбу:
- Стой! У меня тут друг есть! Русский поп, отец Никодим. Старый он, да такой ли добрый. Дом у них что острог. Крепкий. Работник есть! Ты еще кого оставь тут. Вот мы и удержим ее!
Василий благодарно взглянул на карлика.
- Верю я тебе! - сказал он с горячим чувством. - Коли уеду, на тебя одна надежда. Убереги! И тебя, и попа твово осыплю!
- На что нам золото! - ответил карлик. - Я и так доволен твоею милостью!
- Так ты сходи, милый, завтра. Спознай у попа-то. Може, и не захочет.
- Что ты? Да что он, то я. Коли я говорю, он не отопрется. Завтра в ночь и перенесем ее, голубушку!
Василий кивнул головою и успокоился хоть отчасти. Чувствовал он теперь, что уж Наташа без него не узнает обиды.
На другое утро чуть свет он отдал распоряжения и выехал из Крестовых ворот встречать Стеньку Разина.
IX
Толпа народа валила из города к пристани, повидать своего батюшку. Василий с Ивашкой Волдырем, Гришкой Савельевым, Кривым и Пасынковым, со стрелецким головою и пушкарским, с десятью сотниками остановились у самой пристани.
Ждать пришлось недолго.
- Идут! Идут! - послышались возгласы. Толпа заволновалась и придвинулась.
- Осади! - крикнул Василий, и пришедший для встречи отряд стрельцов стал отодвигать толпу, колотя передние ряды по чем попало палками своих бердышей.
Вскоре на Волге показались струги. Впереди шел малый есаульский струг.
- Еремейка со Степкою Дружинкиным валят! - сказал Ивашка и стал махать им своей шапкою. Но они прошли мимо пристани. Следом двигался струг, весь обтянутый в черное, с черным флагом, с черными парусами.
- Кто в ем? - загудели в толпе.
- Патриарх Никон, что боярами ссажен! На колени! - пронеслось откуда-то, и вся толпа упала на колени. Василий со своими людьми сошли с коней и тоже стали на колени, а струг медленно, плавно прошел мимо пристани. За ним плыл весь разукрашенный золотою парчою, с двуглавым орлом на флагах, с пунцовыми парусами струг.
- Многая лета свету царевичу Алексею Алексеевичу! - раздались крики в толпе, и скоро отдельные возгласы слились в сплошной клич, а струг величественно прошел мимо пристани, и ничто на нем не проявляло жизни. И наконец показался атаманский "Сокол". Сам Стенька Разин в золотом парчовом кафтане, отороченном соболем, в собольей шапочке с пером цапли на околыше, с легкой саблею у бедра стоял на самом борте струга и приветливо кивал головою. Рядом с ним виделся коренастый Фролка.
Толпу охватило словно безумие.
- Много лет батюшке Степану Тимофеевичу! - заревели на все голоса люди, бросая кверху свои колпаки. Струг подошел к пристани, и Стенька быстро сбежал по сходням.
Василий подошел к нему.
- Васенька! - радостно воскликнул Разин. - Здорово, друже! Стой, поцелуемся! Уж и порадовал ты меня! - говорил весело Разин. - Я думал, кровь прольется, а ты и город взял, и казаков моих уберег! Порадовался я, как гонца твоего услышал!
Василий смутился, думая, что Разин шутит. Пасынков тихо сказал ему.
- Прости, атаман, это я человека с весточкой погнал!
Василий благодарно кивнул и стал обниматься с Фролкой.
- Соскучали мы за тобою, Василий, - сказал Фролка, - ровно братана нет! Что похудел?
Но Разин уже сел на коня, и Василий, не отвечая, поспешил тоже вскочить в седло.
- Многая лета батюшке Степану Тимофеевичу! - ревела исступленно толпа.
Стенька кивал головою и кричал в ответ:
- Спасибо на ласке, добры молодцы!
Стрельцы окружили его. Затрубили трубы, загудели тулумбасы, и шествие тронулось к воротам.
Это было торжество победителя, триумф наглого вора.
Едва он въехал в ворота, как со всех сторон загудели колокола и ударили пушки.
Ему навстречу двинулись священники с хоругвями и крестами.
Он сошел с коня, лицемерно поклонился в землю и, крестясь двуперстно, приложился к кресту.
Выборные от города стали на колени, протягивая ему ключи от города и блюдо с хлебом с солью.
- Многая лета батюшке Степану Тимофеевичу! - ревела толпа, и этот рев разливался по всем улицам. Лицо Стеньки сияло торжеством.
- Спасибо тебе, Василий! - повторял он ласково. - Нигде меня так не честили!
Он медленно двигался по тесным улицам, народ теснился у самых стремян.
Наконец у приказной избы Стенька сошел с коня и вошел в избу. Там стоял уставленный бражкою стол.
- Ну и спасибо тебе, Василий! - взволнованно сказал Василию Степан, обнимая его. - Праздник ты мне сделал! Душу усладил! Чем награжу тебя, брат названый! Фролка, дадим ему шубу, на которую Львов польстился, а?
- Что же? Мне ему ничего не жалко! Я его за старшего брата чту! - ответил Фролка.
- И дадим! - развеселился Степан. Валяй, Василий! А теперя садись, гостей чествуй да про дела говори!
Степан сел за стол, рядом с ним сели Фролка и Василий, а там Волдырь, Савельев и другие есаулы, сотники и головы.
- Пей, казаче! - закричал Волдырь.
- Многая лета батюшке Степану Тимофеевичу! - гудело на площади.
- Что ж, нашел своих обидчиков? - спросил Стенька.
Василий кивнул.
- Всех трех?
- Всех!
- И рассчитался?
- Чего, - вмешался Гришка, - чего я уж не видал, как мы над персюками мудрили, а такого и не удумал. Связал отца-то с сыном лицом к лицу и жарил на огне. Одного жарит, другой смотрит. Диво!
- Так их надость, - угрюмо сказал Стенька, - попадись мне князь Долгорукий… Ой, князь! Ночки не сплю, ему казни удумываю. Не день, не два, месяц терзать буду!.. А что люба твоя? - вдруг спросил он.
Василий вздрогнул и потупился. Не хотелось ему говорить про любовь свою при всех, но Разин пытливо смотрел на него и ждал ответа.
Тихо, прерывисто рассказал Василий про свое горе, а Стенька ухмыльнулся и хлопнул его по плечу:
- Не горюй, друже! Оно и к добру. Будь здорова, тебя бы и не сманить отсюда, а как хворая - так со мной уйдешь. Возьмем Симбирск-городок, Казань! А там я тебя атаманом над Казанью поставлю и сам поженю! Не тужи, друже!.. А где она?
- В воеводском доме.
- Ц-ц-ц! - умолкнул Стенька. - Убрать ее оттуда надо. Я там стану, а где я на походе, там девке не место.
- Я убрать ее и приказал, - тихо ответил Василий, вздрагивая от неясных обид ко своей милой.
- Ну, ин!.. А мы туто день пробудем - и на Самару, а там на Симбирск! Пока до зимы до Казани дойти надоть, там перезимовать - да на Москву: Так-то-с! Наливай, Вася! Пей!.. А тут атаманом тебя, Гришка, оставляю. Блюди!
- Спасибо на милости! - поклонился Савельев, лихо сдвигая на затылок шапку.
- А много зла перевели?
- Да все по порядку! - ответил Гришка. - Бояр, да дворян, да купчишек, да приказного люда, все полтораста набралось А там дела пожгли, добро подуванили, всех к присяге привели. Все по ряду!
И, мешая праздный разговор с деловым, Разин пил, пока не сложил свою буйную голову на стол и не захрапел богатырским храпом.
Василий быстро прошел в воеводский дом.
- Готово у тебя? - тревожно спросил он карлика.
- Все! - ответил он.
- Так понесем!
- Зови людей, атаман! Надо с великой осторожностью!
Василий сбежал вниз и позвал своих людей. Карлик суетился и все указывал. Василий смотрел на него уже как на лучшего друга, как на своего спасителя.