Когда рассказчик кончил, заговорили другие, и у всех у них была своя история, и всякий из них был так или иначе обязан графу Сен-Жермену, который являлся к ним под именем доктора Шенинга. Оказалось также, что все за несколько дней пред тем, подобно Артемию, получили такие же, как и он, письма - прийти к восьми часам, и каждому старик-слута говорил, что в девять приедет граф, которого еще нет в Кенигсберге.
В комнате, в простенке между двумя окнами, висели устроенные в виде фигурной готической башни часы. Их узорные стрелки подходили уже к назначенному сроку.
- Однако скоро девять, - сказал ПассеК, - не знаю, приедет ли граф.
- Да и вообще, если его нет в Кенигсберге, то довольно странно назначать так время, - заметил кто-то. - Тут и в дне можно ошибиться, когда именно приедешь, а уж в часе и подавно. Шутка ли сказать, из Парижа сюда приехать!
- А разве он в Париже?
- Кто? Граф Сен-Жермен? Конечно! Он там играет видную роль в обществе.
- Ну, тогда немыслимо, чтобы он явился сегодня - ведь ему нужно через неприятельскую армию проехать, потом к нам… Нет, это почти невозможно… нам придется разойтись сегодня… вы увидите…
- Да, но этот человек полон загадочности; это именно в его духе, - сказал опять Пассек, - и мне кажется, если он сказал…
- Да, но ведь против обстоятельств не пойдешь, нужно им подчиниться.
- Ну, в этом отношении, кажется, не он подчиняется обстоятельствам, а они - ему…
В это время вошел старый слуга поправить огонь, приветливо теплившийся в большом камине.
- Спросить разве его? - продолжал Пассек, кивнув на присевшего у камина слугу.
- Разве он скажет? Он имеет вид какой-то машины и, кажется, далеко не разговорчив. Да все равно, ведь немыслимо приехать… смотрите, пять минут осталось только…
Они говорили по-русски, уверенные, что копошившийся у огня человек не понимает их.
- Граф будет ровно в девять часов, - ответил вдруг он не поднимаясь, хотя и с трудом, но на правильном русском языке.
Все переглянулись и притихли. Один только старый слуга продолжал по-прежнему возиться у камина, как будто дело вовсе не касалось его и вовсе не он произнес свою русскую фразу.
Мерно и гулко раздался первый удар часов - и с этим первым ударом послышались на улице грохот подъехавшей на полных рысях кареты, а потом стук молотка в наружную дверь.
"Быть не может!" - мелькнуло у всех разом.
Но старик-слуга спокойно поднялся и, не ускоряя шага, пошел открывать дверь.
Только что смолкли мерные удары часов, - на пороге комнаты стоял граф Сен-Жермен.
X
ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ
Никогда в последнее время не чувствовал себя Артемий так хорошо, как после вечера, проведенного у графа Сен-Жермена. Он вернулся домой почти совершенно другим человеком. И главное, ничего не произошло особенного в этот знаменательный для Артемия вечер. Они сидели и разговаривали просто, как приятели, давно знавшие друг друга, хотя многие здесь встретились в первый раз. Граф очень умно распорядился, пригласив их раньше своего приезда: пока они сидели одни и говорили о нем, они успели уже настолько сблизиться, что, когда он приехал, не могло явиться того неестественного напряженного состояния, которое бывает обыкновенно у людей пред незнакомыми им до тех пор гостями. Несмотря на свою вероятную усталость после дороги, граф был также спокоен и весел, как будто ездил лишь кататься по городу. Впрочем, он ничего не рассказывал о себе - ни откуда, ни как он пробрался в Кенигсберг. Кто-то мельком спросил его об этом, он сделал вид, что не слышал. Граф был очень приветливым, милым хозяином, принявшим своих гостей с особенною вежливостью, которою отличались люди, если не выросшие, то по крайней мере вполне обжившиеся в условиях парижского двора. Он угостил их простым, но вкусным ужином, накрытым в конце вечера на том же столе, вокруг которого они сидели. И они разошлись сытые, довольные, ощущая в себе сознание прекрасно проведенного времени.
О чем именно говорили они там, Артемий не мог помнить последовательно. Разговор был общий, говорили все. При этом все было не только очень интересно, но главное, искренне, правдиво и душевно. Большинство были такие же молодые, как Артемий, люди. Они ему все очень понравились, но особенно симпатичен показался молодой артиллерист, назвавший Артемия остальным, когда тот пришел и не знал, как ему быть. Когда уходили от графа, Артемий постарался не выпустить из вида этого офицера и на улице, догнав его, робко и нерешительно спросил его имя, чтобы познакомиться ближе. Офицер добродушно взглянул на него и, нисколько не стесняясь его сержантским мундиром, ответил со своею приятною улыбкой:
- Зовут меня Орлов, Григорий Григорьевич… будемте знакомы…
И он протянул Артемию руку.
Только вернувшись к себе, Артемий мало-помалу стал припоминать отрывки разговора и приводить их в ясность. Целый вечер он ждал удобной минуты, чтобы спросить потихоньку у графа, не имеет ли тот каких-нибудь сведений из Проскурова, но в продолжение всего вечера Сен-Жермен ни разу ни с кем не заговорил отдельно, все время чрезвычайно искусно ведя общий разговор и всегда обращаясь ко всем вместе сразу. О своем, о частном деле Артемию заговорить было неудобно.
Теперь, когда речи графа, казавшиеся сначала отрывочными, вспоминались Артемию и комбинировались, у него создавалась стройная система совершенно новых для него положений.
"Бог создал человечество, - так говорил Сен-Жермен или, вернее, так вспоминал его речи Артемий, - но каждое отдельное существо в этом человечестве должно с_о_з_д_а_т_ь с_а_м_о_е с_е_б_я… Создать самое себя - вот сущее призвание человека. Но для этого созидания необходима победа над своею телесного природою. Умей победить ее, и ты будешь владеть всем, чем захочешь. Страсти человека ведут его к погибели, но на то дан ему разум, чтобы он победил их, и тогда они послужат ему путем к благу. Эти страсти даны нам не на погибель, а на благо, поэтому не говори: "Я - человек, а человек слаб, и ему свойственно увлечение". Нет, удовлетворение своих страстей приятно, но оно греховно, и не для того тебе в жизни дан соблазн, чтобы ты, удовлетворив его, получил приятность и впал в грех, а для того, чтобы ты устоял против соблазна, выдержал испытание и стал лучше. Не будь у людей этого испытания, не было бы у них пути к самоусовершенствованию, к тому, чтобы они могли стать лучше, чтобы они делали хорошее. А если бы человек был лишен возможности делать хорошее, то не был бы в состоянии достичь блага".
"Все это хорошо", - думал Артемий, но все-таки ему чрезвычайно хотелось узнать хоть что-нибудь об Ольге.
Граф Сен-Жермен должен был иметь сведения о ней. Артемий уверился в этом, еще когда собирался идти к нему, и теперь эта уверенность не оставляла его. Но что же было делать, если, как нарочно, словно угадывая его желания, но не желая исполнить его, граф избегал заговорить с кем-нибудь отдельно? Артемий успокаивал себя тем, что время еще не ушло и что можно будет пойти к графу, постараться застать его одного и спросить прямо и откровенно обо всем. Это было и просто, и вполне возможно. И Артемий долго не мог заснуть в эту ночь, обдумывая, как и когда пойти лучше к графу.
"А вдруг он уедет? - словно молотком ударило его, и он тотчас же сказал себе: - Нет, нечего откладывать - завтра же, рано поутру, как встану, пойду к нему".
И он, в сущности, остался очень доволен, что нашел причину, чтобы, не откладывая, удовлетворить свое нетерпение.
На другой день утром, только что встав, Артемий быстро оделся и так же, как вчера, отправился в узкую улицу за Прегель. Когда он шел и когда, придя к знакомому дому, стучался в его дверь, он боялся одного: а вдруг Сен-Жермен уже уехал сегодня в ночь? Но вчерашний старик открыл ему дверь и, нисколько не удивившись его приходу, потому что, казалось, ничему не удивлялся в жизни, сообщил Артемию, что граф у себя, и провел его не в верхний этаж, как вчера, а ниже, в небольшую комнату, обшитую дубовыми, почерневшими от времени, досками, и сказал, чтобы Артемий подождал здесь.
Старик ушел беззвучными, такими же, как его говор, шагами, и Артемия охватила та особенная внушительная тишина, которая обыкновенно царит в старинных домах, не пропускающих сквозь свои толстые стены никаких звуков извне. И вдруг в этой тишине послышался голос, который Артемий сейчас же узнал. Это говорил граф Сен-Жермен.
- Какие же еще новости у вас? - спросил тот.
Артемий оглядевшись понял, что направо от него, вместо стены, деревянная переборка и что говорили по ту ее сторону.
- Еще есть сведения об итальянце, который интересует вас, - ответил за переборкой чей-то совсем незнакомый Артемию голос.
- Торичиоли? - спросил Сен-Жермен.
- Да.
Артемий вздрогнул. Ему было чрезвычайно интересно знать, что будут говорить про Торичиоли, но вместе с тем чувство стыда, что он, хотя невольно, но все-таки подслушает то, чего, может быть, при нем и не говорили бы, заглушало в нем его любопытство.
Он двинулся и кашлянул нарочно громче, чтобы дать знать о себе.
- Так какие же сведения? - продолжал граф, видимо не обратив внимания на кашель Артемия, не слышать которого он, очевидно, не мог.
- Он уже третий месяц в Кенигсберге.
- Чем он занимается?
- Все тем же.
- Составлением эликсиров?
- Нет, теперь пошел дальше - вдался в алхимию.
- Понимает что-нибудь?
- Не более тех сумасшедших, которые в средние века теряли здоровье, состояние и самое жизнь в поисках философского камня. Он доведен теперь до полной нищеты, но, по всей вероятности, не образумится: такое сумасшествие развивается обыкновенно прогрессивно и перейдет в форму совершенной некромантии, а тогда его дни сами собою будут сочтены.
Артемий почувствовал капли холодного пота у себя на лбу: Торичиоли - сумасшедший… значит, и он сам, тоже чуть было не увлекшийся, - на дороге к полоумию!..
За переборкой водворилось молчание.
- Он должен жить - как бы после некоторого раздумья протянул голос Сен-Жермена, - он в душе - человек недурной, только неспособный владеть своими страстями… При этом у нас есть с ним личные счеты. Я должен спасти его…
Теперь Артемий уже чуть дышал, весь обратившись в слух и внимание.
- Что же делать с ним? - спросил тот, другой, незнакомый голос, и в нем слышалась полная готовность повиноваться.
- Мне нужно, чтобы обстоятельства Торичиоли поправились и чтобы он через некоторое время уехал в Петербург; там уже будут даны инструкции, как задержать его.
- И скоро он должен быть там?
- Все равно; хотя бы к концу этой зимы.
- Вы мне дадите приказание, как действовать, или я должен буду сам найти его?
- Нет, Торичиоли прежде всего должен излечиться от своего безумия. Вы найдете возможность внушить ему это. Потом он может сделать открытие взрывчатого вещества для применения его к военным целям. Я вам дам неизвестный еще никому рецепт, который составит это открытие Торичиоли. Со своим секретом он обратится здесь в канцелярию главнокомандующего, чтобы получить привилегию и деньги. Его отошлют в Петербург, где затянется рассмотрение его проекта настолько, насколько мне нужно… - и вслед за этим за переборкой послышалось, как звякнул полный монетами кошелек. - Это на расходы по этому делу, - добавил Сен-Жермен.
- А относительно молодого сержанта? - спросил другой голос.
- О нем я позабочусь сам… Впрочем, он рядом и, вероятно, слышал все, что ему следовало.
Эта последняя фраза, относившаяся уже непосредственно к Артемию, оказала на него действие разорвавшейся вдруг пред ним бомбы. Голова его закружилась и в мыслях потемнело. Должно быть, собеседник графа спросил его еще что-то, потому что он ответил:
- Нет, во-первых, он не расскажет, я знаю его, а, во-вторых, если бы он и стал рассказывать, сам Торичиоли будет слишком доволен с_в_о_и_м открытием и не поверит ему; а там, где нужно, сочтется это сплетней.
Вслед затем голоса замолкли.
Артемий стоял не двигаясь: как поднес руку ко лбу, закрыв ею глаза, когда услышал такой уверенный приговор себе и Торичиоли о сумасшествии, так и остался недвижимый. Наконец, сделав над собою усилие, уверив себя, что ведь он еще ничего дурного и постыдного не сделал, он отнял и открыл глаза.
Пред ним стоял граф Сен-Жермен.
- Я понимаю ваше теперешнее состояние, - проговорил последний, - но вот вам еще хотя и маленькое, но все-таки испытание - наука уметь владеть собою. Постарайтесь прийти в себя, постарайтесь не поддаваться никакому резкому впечатлению, будь это удивленье или что-нибудь другое. Удивительного на свете ничего нет - сверхъестественного не бывает. Нельзя идти п_р_о_т_и_в природы и ее законов, но нужно лишь изучить эти законы, чтобы управлять природой.
Ласковость, с которою говорили с Артемием, действовала на него ободряюще. Первая его мысль была сначала: "Господи, зачем это, и зачем я пришел!" - но теперь он уже не думал так.
- Ну, вот сядемте и поговорим, - продолжал граф. - Неужели вы думали, что так вдруг, только потому, что вам захотелось, вы возьметесь, да и откроете все тайны?
Он сел, положил ногу на ногу с видом, что торопиться ему некуда и что у него есть еще время.
Артемий остался стоять и спросил:
- Да, но все-таки я же читал ведь, занимался… наконец ведь я никому не хотел зла…
- Не хотеть никому зла - этого еще очень мало. Нужно, кроме того, желать добра. Вы какие книги читали?
- Из новых: Исаака Голланда, Рената, потом Раймонда Люлля и "Пламенеющую звезду" барона Чуди.
- А! Эта книга написана по копии, которую Сендивогиус снял с рукописи Парацельса, хранящейся в Ватикане. О, если бы вы могли понимать дивные слова бессмертного Парацельса!
- Однако я читал очень внимательно и, кажется, делал буквально все так, как там сказано.
Граф улыбнулся, как улыбается человек, которому приходится встречаться с чем-нибудь давно знакомым и известным.
- В том-то и дело, что вы, и почти все такие, как вы, всегда принимают буквально то, что написано, - возразил он. - Книги, которые вы читали, - опасные книги: они ведут или к сумасшествию, или действительно к величайшему познанию… Нетвердый, неопытный ум принимает за чистую монету все, что там сказано, увлекается, и тогда нет ему спасения. Он сам ведет себя к погибели, как это уже случилось с тысячами людей и, вероятно, еще случится… Но, милый мой, неужели вы думаете, что те величайшие познания, о которых идет речь, будут достигнуты так легко, сразу, по прочтении нескольких книг? Нет, дело в том, что нужно научиться прежде п_о_н_и_м_а_т_ь эти книги, нужно искать и найти их аллегорию, и тогда станет понятен вам настоящий их смысл… Вы искали философский камень и мешали соль с серой и с ртутью… Бедные, слепые люди! Да ведь "соль", о которой читали вы, не та, что сыплют в суп за обедом; "соль" - означает мудрость, а ее нельзя достать в лавочке за несколько медных денег. Вы приготовляли соль, мешая ее с водою и спиртом; а на самом деле "приготовить соль" - это стать мудрым, а тут нужна и вода другая совсем и спирт другой… Вы искали камень философов и даже не вдумались в само это название, легковерно отдавшись басням, достойным понимания и разума черни… "Камень философов"! Значит, нужно прежде всего стать философом, чтобы обладать им. Камень есть основание. Найдите его. Я помогу вам. Есть два пути, чтобы удовлетворить свои желания. Один - тот, который избирают неразумные, почти сумасшедшие. Они ищут какого-то внешнего средства, чтобы иметь при его помощи все, что им хочется, и никогда не найдут. Другой путь настоящий, заключается в работе над самим собою, нужно уничтожить желание не потворством ему, не удовлетворением, а силою воли, другими словами - достигнуть того, чтобы вовсе не иметь желаний, и у вас не будет неудовлетворенных желаний, и вы станете счастливым, то есть будете обладателем настоящего философского камня.
Артемий слушал, и словно повязка упала с его глаз. Как все это было просто, ясно и как нравился ему этот новый мир, в который вводил его теперь таинственный граф!
- Но есть желания, которые почти невозможно побороть, - сказал он, - есть чувства…
- Есть желания, которые нельзя у_д_о_в_л_е_т_в_о_р_и_т_ь, - перебил граф, - но нет таких желаний, которые нельзя было бы побороть.
- Чувство любви… - продолжал Артемий. - Неужели я должен и его уничтожить в себе?
Граф, опять улыбнувшись, ответил:
- Любовь - великое слово! Но не та чувственная любовь, которую подразумеваете вы… Любовь к женщине законна, но только к одной, раз навсегда избранной женщине, как подруге этой жизни…
Артемий не мог удержаться, чтобы не сказать, что любит одну только "ее" и никого на свете никогда не полюбит.
- Да, но следует быть не рабом, а господином этой любви. Не следует терять рассудок в опьянении своей страстью, и тогда вы увидите, как все само собою пойдет лучше, чем вы могли бы даже сами придумать. Человек сам - строитель своего счастья, и оно зависит от него самого.
- Да, но что же сделать для этого?
- Научиться ждать, терпеть, владеть собою и не идти по той дороге, на которую вы чуть было не попали, да так, что, может быть, и вернуть вас было бы поздно. Помните вы один роман Апулея?
Артемий и не заметил, как уже во время разговора сел, облокотился на стол и, не спуская взора со своего собеседника, жадно слушал, словно впитывая в себя каждое его слово. Это внимание нравилось графу.
- Какой роман? - спросил Артемий.
- Римлянин Люций путешествовал в Фессалии, где встречается с могущественной волшебницей. Он хочет достичь сам ее тайных знаний, но вместо труда и работы, посредством которых она готова преподать их ему, подкупает ее рабыню, с тем чтобы та выдала тайну своей госпожи. Рабыня хочет раскрыть Люцию состав, посредством которого волшебница может обращаться в птицу, но ошибается ящиком, берет не тот порошок, и Люций превращается в осла. Однако неловкая сообщница утешает его тем, что стоит ему съесть розу, и он снова станет человеком. Но на дворе ночь, темно, и трудно найти розу. Нужно ждать рассвета, и до него рабыня отводит осла в конюшню. Являются воры, уводят его, и с тех пор нет ему возможности даже приблизиться к заветному цветку. Розаны не для того, чтобы их ел осел, и садовники безжалостно гонят его прочь.
- Ну! - сделал Артемий, как дети, когда они слушают интересную сказку.
- Ну, вот вам полная аллегория того, что чуть было не случилось с вами. И вы хотели не достичь знания, а похитить его и, вместо птицы, то есть вместо того, чтобы возвысить свой ум, были обращены в грубое животное, и вас чуть было не похитили воры, и вам было необходимо коснуться розы. Роза - цвет истинного знания, а я - тот садовник, который вместо того, чтобы отогнать вас прочь, готов дать вам знание.
- Да, я хочу его, хочу этого знания! - блестя глазами, заговорил Артемий. - Вы мне дадите его.
- Для этого работайте, главное, сами и работайте сами над собою; вынесите с достоинством главное испытание жизни, испытание любви.
Артемий глубоко вздохнул, как будто вдруг у него не хватило воздуха.
- Боже, - проговорил он, - а я пришел к вам с надеждою узнать хоть что-нибудь про нее!.. Вы знаете, о ком я говорю, вы все знаете… вы, верно, имеете сведения оттуда; скажите мне хоть что-нибудь о той, и тогда я уже начну.
Граф с новой улыбкой покачал головой.
- Ничего вы не начнете тогда, потому что будет уже сделано плохое начало. Любите ее, но владейте этой любовью.