Он молчал, он ждал, что она сама откроет ему причину своей просьбы, но чем больше он молчал, тем больше волновалась она.
- Вы должны ехать… Почему вы ничего не рассказали мне о Васе? Вы должны успеть. Адольф сегодня вечером отправил ему телеграмму от вашего имени: будто вы его вызываете…
Тщетно было Илье сдерживаться - он выдернул руку из руки Нюши. В памяти его побежали лица, события двух последних дней. Он увидел Адольфа, наклонившегося через перила и кричащего ему вслед нарочно придуманные слова, он увидел гримасу Деятеля, когда тот говорил ему о женщине, приходившей в квартиру Расторопенки; и Анюта такая, какую он видел ее на дороге, мелькнула перед ним, и двор, где дети копались в отбросах.
Он с минуту молча смотрел на опущенную Нюшину голову в светлой фетровой шляпе.
- Кто вы такая? - спросил он жестоко, будто в первый раз видел ее. - Неужели вы заодно с Келлерманом?
Она стояла, не двигаясь.
- Неужели он замешал вас в свою работу? И вы согласились! Вы ходили позориться к Расторопенко! Боже мой!
- Скажите сперва, - сказала она упрямо - что вы сейчас же уедете, с первым же поездом.
- Зачем вам это?
Она опять взяла его за руку, голова ее кружилась.
- Это единственное, что я могу сделать. Больше ничем не могу помочь. Молчите! Вы готовы думать, что я заодно с Адольфом, в лучшем случае, что я дура, которую втравили. Нет, это не так: меня замучили. Адольфа я знаю с прошлого года, он содержал Меричку и бросил ее. Я уцепилась за него, за все его обещания - только бы вырваться из этой кабацкой жизни. Но ему не я нужна была, нужны были люди, которых он мог достать через меня. Но клянусь вам, клянусь, он от меня не узнает адреса Расторопенко!.. Вы поедете?
- Да, - сказал Илья.
Он взял ее под руку и они пошли на этот раз совсем медленно. Куда? Вдоль бульвара, где в этот час не было никого - только нищие спали на скамейках.
Нюша отсылала его от себя - это было ясно Илье, - она сознательно теряла его, она отказывалась от него. Ему предавала она Келлермана. Зачем? Чтобы сделать попытку спасти Васю?..
- Вы говорите, он послал телеграмму от моего имени? Значит, вы хотите спасения Васи? Вы хотите быть с нами против Адольфа? - спросил он. "Не то, не то", мелькнуло у него в мыслях.
- Я хочу, чтобы спасся хоть кто-нибудь, - прошептала она, глядя перед собой.
- Вы давно знаете Адольфа?
- Я сказала: около года. Он платил за Меричку в гостинице, у нее я познакомилась с ним.
- И в то время, как вы писали мне и ждали меня, вы надеялись, что от него может прийти спасение?
- Я скажу вам, Илья я готова была ехать в Россию.
Он невольно сжал ее руку.
- А теперь?
- Теперь нет. Теперь я вижу, что это за люди. Ведь вся их переписка с вашим братом прошла у меня на глазах. Он хотел, чтобы я написала вам, чтобы я уломала вас "своими чарами", что ли. О, он говорит, что нет человека, которого нельзя было бы купить! Теперь я вижу, кто он такой. И вот все вместе пришло ко мне: я предаю его и теряю навсегда вас.
Она с решимостью посмотрела ему в глаза. Она сама себе удивлялась: ей не хотелось ни жаловаться на судьбу, ни плакать. Да, она оставалась совсем одна, но разве не он, не Илья, поселил в ней дикую веру в чудо?
- Скажите мне, чего бы вы для себя хотели? Вот, я вычеркиваю себя из вашей жизни, чего бы вы хотели для своего счастья?
Он толкал ее к мыслям, которых она боялась, которым она противилась. Она покраснела; рука ее стала легкой и слабой в его руке.
- Я говорила вам, - сказала она, словно еще защищалась, - мне кто-то нужен, иначе ничего быть не может. Я брошу все, я согласна на труд тяжелый и постоянный, я даже ищу его, но я не могу одна, мне нужна любовь. Я думала, что вы - моя любовь, но вы не ответили мне, и я вижу, что я так слаба, что бороться с вашим равнодушием, с вашей дружбой, не могу. Значит, я прощаюсь с вами в своей душе. И я буду искать снова.
- Вы должны искать не среди первых, не среди тех, что и без вас могут стать ими, вы должны найти самых слабых, самых последних. Там вас узнают, там вас полюбят… Я искал самых далеких мне - в Болгарии, здесь в Париже, в том доме, где живет Расторопенко, - вы ведь были там и, значит, знаете, что это такое. Вера Кирилловна вы тоже знаете, где искала, - в Иностранном Легионе.
Она взглянула на него, и он угадал вопрос в ее глазах.
- И она нашла, - сказал он тихо.
Сердце его было полно. Он словно бы опьянел от вина, выпитого в "Занзибаре". Как не стыдно, право! Деревенский парень приехал в Париж и напился, и шляется по улицам до рассвета! Нет, видно жизнь в деревне накладывает на человека законы, которых не избежать.
Они крутили по серевшим в рассвете улицам. Пронеслись битюги с молоком, из домов выносили ведра мусора, и громадный грузовик, попыхивая, переезжал с одного угла на другой, забирая их. Там, широко расставив ноги и засучив рукава, стоял парень, вываливая себе под ноги содержимое этих цинковых ведер, и порой веселому взгляду его попадалось то примятое тельце котенка, то горшок фикуса, изъеденного червями. А с шелестом мягким росистым, проходил другой, подобный первому, широкозадый грузовик; он поливал площадь, обдавая свежестью уличный воздух; и парень, может быть, брат тому, что реял над мусором, так же весело и гордо менял скорости, управлял кранами, всем телом наваливался на руль.
Больше между Ильей и Нюшей не было сказано ни одного слова. На площадке лестницы он простился с ней. Она велела передать Марьянне, что помнит ее и желает ей счастья в замужеств (лиловое мыло он ей так и не купил!).
Она вбежала наверх, с минуту постояла на площадке, послушала, как Илья вошел в номер. Потом быстро вошла к себе, в темноте (шторы были спущены) разделась, умылась, взяла подушку, собственную, в кружевной наволочке и, заперев дверь, ушла в конец коридора, к Меричке. Тихо-тихо улеглась она к ней под одеяло, и Меричка, на минуту проснувшись, пробормотала что-то бессвязное и ласковое, и обняла ее. Они обе заснули, прижавшись друг к другу, так что утром, Нюши Слетовой в ее комнате не оказалось, и прошло некоторое время прежде, чем ее нашли.
А Илья побоялся лечь, побоялся уснуть каменным сном часов на четырнадцать. Сердце его было полно тревогой и радостью. Он аккуратно уложил немногочисленные вещи и снес их вниз. Там было тихо. Он вышел на улицу, выпил кофе с булкой, в только что открытой кофейне, где сам хозяин выметал из под лавок вчерашний сор. Там просидел он до шести часов и прочел утреннюю газету.
И правда дел в Париже у него не было больше никаких, он мог свободно уехать утром вместо того, чтобы ухать вечером, но вечерний поезд был скорый, пересадка удобнее. Выезжая из Парижа утром он будет дома не раньше десяти часов вечера, ему придется со станции идти пешком по ночным полям, под месяцем, одному, - как это будет прекрасно!
В семь часов он вернулся в гостиницу, расплатился и уехал на вокзал. На вокзале он терпеливо прождал почти целый час, пока подали поезд. Народу было много; ему показалось, что рядом, в соседнем отделении, едет та самая женщина, что ехала с ним три дня назад в Париж, и тот же араб стоит у окошка. Мимо прошли тихие улицы и огороды Мезон-Альфора, Сена мелькнула свинцовым блеском, барками и лебедками. Илья растянулся на жесткой койке и под незабытый, мерный говор колес, заснул, подложив под щеку кулак.
Раза три за все путешествие, но никак не более, он вставал, покупал на станциях еду и пиво и опять ложился. На противоположной лавке не было никого. Колеса стучали, поезд несся с севера на юг, день был сырой и хмурый, дым бросался в окно вагона, и махали Илье рукавами низкие, дымные тучи.
Очнулся он в А., мягкий южный ветер и тихий вечер приняли его. Поезд умчался дальше, к лету, к морю, где еще купались, к берегам в цветах и белом камне.
Он опять был у себя, он опять был близок к тому куску земли, к тому месту в мире, которому отныне пожелал принадлежать. Что такое были для него город и сорок восемь часов, которые он пробыл там? Они истаяли у него за спиной ранним сумраком северной осени, и от них осталась только память - память о потерянности, о ненужности людской. О себе Илья не думал. Пока маленький, гулкий поезд вез его домой, в его мыслях медленно, несколько неповоротливо, но со спокойной отчетливостью проходили Нюша и Шайбин, пока, наконец, он не стал думать только о Васе, которого через час должен был увидеть, с которым предстояла большая, открытая братская борьба.
Поезд остановился на пол минуты; Илья соскочил. На дворе была ночь, пахло сырой листвой. "Верно, нынче был дождик", - подумал Илья, и сердце его забилось от радости. Он прошел по платформе, мимо служителя, во внутренность маленького, сиротливого вокзала. Две лампочки горели над кассой, отвратительно завизжала входная дверь. На круглой площади не было никого.
Город спал сном крепким и дружным. Ставни домов были закрыты, лишь в угловой булочной, в подвале, был свет, казавшийся издали красным. На главной улице, умытой дождем, горели редкие фонари, заведение господина Гастонета было еще открыто. Напротив, ловя веселые его светы, мерцала вывеска господина Жолифлера. Было тихо, сонно и свежо, как в комнате ночью, когда раскрыто окно. Илья, неся чемодан в руке, прошел сквозь этот недвижный город; на краю его шептались деревья. Внезапно, повернув влево, он увидел знакомое пространство; где-то, словно у самого горизонта, залилась собака. Не прошел он двадцати шагов, как из-за далекого, черного холма поднялся едва ущербленный месяц. Он поднялся с волшебною стремительностью и повис над дальним лесом, и сразу все стало живым в его прохладном свете. Небо далеко отошло ввысь со всеми своими внезапно уменьшившимися звездами, земля стала близкой до самого горизонта, и тень Ильи ушла далеко вправо, к последним домам городского предместья, к ограде школы, и там - поползла.
Он шел, и шел, и чем дальше уходил он от города, тем безумнее и горячее любил он эту ночь и эту землю, знакомую гущу деревьев у дороги, молчание в воздухе, глубокую тишину убранных полей. Он не знал стыда перед самим собой - он готов был запеть. Со шляпой в руке он шел довольно быстро, ловя губами шедшее ему навстречу чудное дыхание. Да, несомненно, сегодня здесь был дождик: дорога потемнела, умылись звезды… Господи, благодарю Тебя!
Вот на этом повороте сели они с Шайбиным в автобус три дня тому назад, вот сейчас покажутся высокие платаны и крыша дома, и чердак, где, должно быть, спит или нет, наверное, не спит, а мучается Вася. Да, в незыблемой прочности стояли платаны и дом за ними; в тишине и свете ночи увидел их Илья.
И тогда он не смог более противиться счастливому трепету, охватившему его. Тут же, на сырой дороге, встал он на колени и прижался к глинистой, рыхлой земле. И в наставшем безмолвии (ибо раньше он ничего, кроме шагов своих, не мог слышать) он различил ночные трески и шорохи в траве, у дороги.
Осторожно отпер он ворота, навстречу ему кинулась собака и с тихим урчаньем прижалась к его коленям. В доме, видимо, давно спали, окно кухни почему то было завешено Марьянниным фартуком. Илья подошел к лестнице, ведшей наверх; собака все кидалась ему под ноги.
Он осторожно стал подниматься, ему не хотелось будить ни Васю, ни тех, что спали внизу. Осторожно открыл он дверь чердака и во мраке увидел привычное очертание двух кроватей - на одной из них, закутанный в темноте, сидел кто-то и молча смотрел в его сторону, будто давно поджидал его.
- Вася, - сказал Илья тихо, остановившись у порога.
- Его нет, - ответила Вера Кирилловна, вставая, - он ушел, Ильюша. Он ушел от нас вчера вечером.
Он не мог видеть ее бледности, но глаза ее сверкали слезами. Илья присел на табурет у двери. Счастливый трепет в одно мгновение вылетел у него из души.
- Я ждала тебя, я чувствовала, что ты придешь, сказала Вера Кирилловна, подходя к нему. - В субботу вечером я поняла, что все кончено, что он не дождется тебя. Мне даже показалось, что он спешит и хочет застать тебя в Париже. С ним началось что-то странное. Утром, в воскресенье, он долго возился со скотом, потом был в городе; как признался Габриель, он приходил к нему за деньгами, сказал, что у него утром платеж и что ты не оставил денег. В это время Жолифлер был у нас, Марьянна просватана. Вечером после ужина Вася ушел. Он не вернулся ни вчера, ни сегодня, - он уехал.
- Он клялся мне, что простится со мной, - сказал Илья.
Оба находились друг от друга в расстоянии одного шага, в полной темноте. Илья протянул руку, нашел руку Веры Кирилловны. Рука Веры Кирилловны дрожала. Прошло несколько минуть.
- Мы с вами, мама, всегда искали путей самых трудных, - сказал Илья глухо, - другим они не под силу. Васе оказалось не под силу, но вместо Васи придет к нам кто-нибудь другой, и, может быть, не один, а может быть, когда-нибудь, вернется и Вася.
Она начала дрожать еще сильнее.
- Скажи, Ильюша, не томи, - прошептала она, - о чем ты? скажи…
- Нет, нет, ничего не могу сказать, ничего сам не знаю. Она отняла руку, закрыла лицо.
- Когда же будут высланы деньги? - спросил Илья. - Люди готовы, могут в пятницу выехать.
- Жолифлер получил деньги сегодня и сказал, что завтра же вышлет их Расторопенко.
Она прошла мимо него, как тень. Он следил за нею, душа его разрывалась от жалости.
- Ты знаешь, кто внизу? - спросила она с робостью, берясь за косяк. - В кухне он ночует с Анютой. После ужина привезли его из Л. За три дня они прошли километров двадцать пять, не больше, ему стало худо, он дал наш адрес. Девочка испугана. Он очень слаб.
Илья слышал ее шепот. Теперь он держал ее за концы платка.
- Вы знаете, кто эта девочка? Он вам не говорил?
- Нет, он вообще не говорит, он много кашляет. У него жар.
- Надо завтра чуть свет Марьянну за доктором послать.
- Он не хочет доктора.
Ее шепот и шорох ее движений таяли где-то совсем близко от Ильи. Она легко провела рукой по его голове и вышла. Он услышал, как скрипят ступени лестницы, приставленной к дому.
Итак, где-то подле Дижона, его поезд встретился с поездом Васи. С оглушительным свистом налетел паровоз, загрохотали вагоны, сливая два шума в один, в окнах замелькали другие окна, стенки вагонов, мгновенные просветы… Он ничего этого не видел, ничего не знал. И теперь с Васей было покончено. Дальняя дорога его, наконец определилась.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
- Ну, здравствуй, мужик, - сказал Адольф насмешливо.
- Здравствуй, - сказал Вася.
Люди, спешащие с поезда, не дали им остановиться, заторопили их к выходу.
- Где твои вещи?
- У меня нет вещей.
На нем не было даже пальто, и видно было, что за ночь в поезде он продрог: нос его покраснел, а руки, вылезающие из рукавов куртки, стали даже слегка лиловатыми. Вид у него был какой-то нечесаный, неопрятный.
- Видишь ли, - начал Адольф, опять довольно презрительно, - я должен тебе признаться: телеграмма, посланная тебе в субботу днем, была от меня. Илья, конечно, не мог телеграфировать тебе.
- Я так и понял, - кивнул Вася, - Илья не стал бы.
- Вот как? Значит, ты решил ехать? Тем лучше.
- Я решил, но я дал слово Илье, что не уеду, не простившись с ним. Поэтому я так и спешил, чтобы застать его здесь, чтобы не разминуться.
Адольф поморщился.
- Ну это ты прогадал, мужик: он уехал сегодня утром. Ему передали, что тебя вызывают, и он помчался держать тебя за хвост.
Вася остановился. Его красные щеки теперь казались одутловатыми, а испуганные, выцветшие глаза вызывали у прохожих сочувствие.
- Я не увижу его? - пробормотал он. - Но я клялся ему…
- Ты ни при чем, это он виноват, что не подождал тебя. Они сели в автомобиль.
- Улица Ганнерон, 14, - сказал Адольф, - я отвезу тебя в гостиницу, завтра уедешь.
Вася оглушенный смотрел на Адольфа, он совершенно не узнавал его. Кроме того, он был очень голоден.
- Откуда ты знаешь, что Илья уехал? - сообразил он спросить.
Адольфа раздражали вопросы.
- Ему вчера сказали, что послана телеграмма, с его характером не мог же он сидеть здесь? Кроме того, я только что звонил в гостиницу.
- Ему сказали нарочно? - спросил Вася беспомощно.
- Не твое дело. Боже мой, Васька, до чего ты деревенщиной стал!
"Это он мой автоматизм так называет", подумал Вася. Ему вдруг стало совестно: вот он в Париже, вот он на пути, который сам избрал. Нет, он просто никуда не годен!
Они неслись по широким многолюдным бульварам.
- Это Триумфальная Арка? - спросил Вася.
- Нет, это ворота Сен-Дени.
С ним совершенно не о чем было говорить.
- Ты не думай, что я совсем дурак, - сказал Вася, - просто душа не лежит к разговорам.
- Переживаешь, в себе копаешься? Понимаю. Остался таким же недорослем, каким был. - "Все равно, лучше не отвечать, - подумал Вася. - Куда мы едем? Лучше бы уж с вокзала на вокзал".
Но из грубых, отрывочных слов Адольфа выяснилось, что Васин поезд уходит завтра, в семь десять вечера. А до того времени он свободен, он может пойти сегодня вечером в кино, идет "Ангел улицы" - ты небось и в кино три года не был? Кроме того, можешь купить себе пальто, я дам денег. Нет, к Александру Адольфовичу нельзя зайти, он слишком занят.
Бензин и пыль были ему отвратительны сладковатым своим привкусом. В гостинице Адольф сам сговорился с хозяйкой. Да, как же, имеется свободная комната, та которую нынче ранним утром освободил приезжий из Прованса.
- Я тебе оставляю пятьсот франков, купишь пальто и проживешь до завтра. Завтра часов в шесть приду за тобой, привезу билет и паспорт.
Вася постоял посреди комнаты с пятью сотенными билетами в руке. Как просто все, как невероятно просто! Только с ним может происходить такое, оттого, что он ничтожен, жалок, оттого, что жизнь бежит мимо него.
Адольф ушел, и теперь Вася знал, что ему надо делать. Это одно и мучило его всю ночь. С успокоением взглянул он на деньги, сунул их в карман, побежал вниз и спросил где почта.
Два раза он терялся в шумных и светлых улицах. Наконец, после долгого стояния в очереди - в конце месяца всегда столько бывает денежных отправлений - он отправил Габриелю взятые у него накануне двести франков. Выйдя с почты, он купил в колбасной две пары сосисок и фунт горячей капусты; у себя в номере он все это съел, забыв о хлебе.