– Да какой же он человек – половец! Не понимаю, как можно было из-за одного поганого всей Русью рисковать? Озорничать озорничай, да меру всегда знать надо!
– Да… – не обижаясь, вздохнул Славко. – Об этом мне и дед Завид все время говорит. Да только таким уж я уродился, ничего с собой поделать не могу!
– А ты молись! Бог и поможет!
– Слушай, а что же ты с такой верой у Бога смелости-то не просил?
– Как это не просил – еще как просил!
– А что ж тогда Он не давал?
– Не время, значит, еще было!
– А теперь, стало быть, время?
– Ну да, то я для себя только просил, а тут, видать, все сразу: и страх перед страхом, и страх за отца, и то, что Руси помочь захотел! Бог, видишь, взял да через твою траву мне сразу и помог.
– Да, я видал…Тебе повезло! – с завистью вздохнул Славко и неожиданно для самого себя стал говорить о том, о чем боялся думать даже наедине с собой: – А я сколько Его ни просил мамку из полона вернуть – все без толку. Вот и перестал просить. Сам по себе теперь живу!
– Как это сам по себе? – уставился на него Звенислав. – Без Бога?!
– Ну да!
– Да как же это можно-то… нет… это ж нельзя никак! Вон и отец Феодор говорит, русский человек всегда по вере жил. Правда, поначалу не тому и не так поклонялся… Но когда ему истинного Бога открыли – сразу всей Русью крестился и стал жить по истинной вере!
– Да что я сам не знаю? Или креста на мне нет? – вспылил Славко. – А толку? Вон давеча тоже, в кои-то веки, помолился. Ведь не для себя, для людей попросил, а что вышло? Дал Бог налима, да тут же и отобрал. Еще и половцы появились!
– Все равно Богу виднее, когда и что нам давать! – подражая голосу священника, возразил Звенислав. – Забрал налима, так вместо него сейчас на дороге вон сколько убитых лошадей и наших мешков с мукой лежит, найдут – до лета еды хватит! И потом – живы все, даже набега не было. А если нам еще Мономаха удастся обо всем известить, вообще их больше не будет.
А так, ну принес бы ты им налима, съели бы они его, и все. А зимой – снова половцы!
"Ай да купеческий сын! – ахнул про себя Славко. – Вот как сумел повернуть все. Вот тебе и трус! Да и трус ли теперь он? На такое дело отважился…"
– А ведь верно, – думая так, согласился он. – Послушать тебя, так, и правда, Бог услышал 89 меня и помог. И даже больше, чем я просил, дал! Не забыл, значит, Бог Славку?..
– Да разве же Он кого-то забудет? Он ведь – не то что мы! – снова тоном священника ответил Звенислав и уже от себя, своим голосом, с доброй улыбкой посоветовал: – Так что давай сам скорей вспоминай Бога!
– Да, но…
Славко еще немного помолчал и упрямо добавил:
– Вот если он еще мне и мамку вернет – тогда сразу, всем сердцем, слышишь, до самой последней капельки крови поверю!
После этого разговора отроки долго молчали, наблюдая за тем, как легкая синева, густея на глазах, превращает день в вечер, а вечер – в ночь.
Славко не спеша обдумывал все, что услышал от купеческого сына. А тот не хотел мешать ему.
Раздосадованный тем, что Белдуз гневается на него, Узлюк заставил глуповатого Тупларя дежурить его вместо себя возле пленников. А сам направился к костру, чтобы льстивым словом или поддакиванием попробовать сменить ханский гнев на милость.
– Все. Пора развязываться, – сказал наконец Славко. – Только не понимаю как?
Сыромятными ведь ремнями скрутили, боятся, что убежим!
– Ну, за этим дело не станет! Я уже развязался! – кряхтя, отозвался Звенислав. – А дальше что? Тебя теперь развязать?
– Погоди! – остановил его Славко и, показав кивком сначала на глуповатого половца, а потом на тело Тиуна, зашептал на ухо, что надо будет сначала сделать…
– Хорошо! – неожиданно смеясь, кивнул Звенислав.
– Ты что это… смеешься? Совсем осмелел? – шикнул на него Славко. – Или я что-то смешное сказал?
– Да нет! Руки-ноги затекли. Щекотно! – пояснил Звенислав и заботливо предложил: – Может, тебе хоть немного путы ослабить?
– Нет, наоборот, потуже затяни их! – попросил Славко и добавил: – Да тем самым узлом, что отец тебя научил!
– Зачем? – удивился купеческий сын.
– А затем, чтобы я сам развязаться не смог! Думаешь, мне так уж в Степь хочется?.. Ну, отошли руки-ноги? Ты – готов?
– Д-да… – с легким колебанием отозвался Звенислав.
– Все запомнил, как надо делать? – заметив это, чуть строже уточнил у него Славко.
– Да! – уже уверенно ответил тот.
– Ну, тогда иди… ступай с Богом!
Звенислав тихо встал. Подняв с земли мертвое тело Тиуна, он, крадучись, направился к сторожившему их Тупларю и сделал все, как научил его Славко. Половец вскочил и молча заметался – не зная, кого ему больше теперь бояться: этого оборотня или нового гнева хана. А Звенислав, далеко огибая костер, быстро-быстро побежал к лесу, где половцы прятали своих коней. И исчез в темноте.
Славко, угадывая лишь чутьем, где он и что делает, проводил его полным надежды взглядом и тяжело вздохнул.
– Ну, вот я и один, – по давней привычке разговаривать с самим собой прошептал он. – Чудной он, этот купеческий сын. Но все равно вдвоем с ним было веселей! А теперь впору хоть самому эту одолень-траву есть! Да только – какую и как? Не помню даже, что за траву ему тогда сорвал! Да и руки-ноги связаны... А впрочем, на родной земле – любая травинка, 90 даже сухая – одолень-трава! И рот у меня, слава Богу, свободен, кляпом не заткнут… Ну, Господи, благослови!
Славко изо всех сил напрягся, повернулся на бок и ухватил губами первый попавшийся пучок травы...
В то же самое мгновенье из леса раздался крик Звенислава: "Мономах! Мономах!!", тут же подхваченный испуганными голосами половцев, стук чего-то тяжелого по деревьям и ржанье встревоженных коней…
Не сразу половцы сообразили, что к чему. А как только поняли, то пошли на доклад к поджидавшему их хану.
Один Тупларь оставался сидеть на месте, повторяя одно и то же:
– Опять оборотень! Человек-собака! Или собака-человек?..
– Эй! – окликнул его Славко.
– А? Что?! – словно ужаленный, испуганно повернулся к нему половец.
– Жить хочешь?
– Да! – кивнул тот.
– Тогда Белдузу о всех этих оборотнях и о человеке-собаке – тс-ссс! А то, ей-ей, ведь убьет!
Тупларь вдруг сообразил, что ему и правда выгоднее молчать, и, благодарно кивнув Славке, со всех ног бросился к своему хану.
А тот, оглядывая своих воинов, встревоженно вопрошал:
– К-де Мономах-х? Как Мономах-х?! Почему Мономах-х?! Что случилось?
– Да нет там никакого Мономаха! – успокаивающе заметил старый половец.
– А к-то же тогда есть? Ч-то тут было?
– То – слуга купеческого сына сбежал!
– Как сбежал? Кто дежурил?
– Я хан, но это он меня заставил! – показывая пальцем на Узлюка, пролепетал насмерть перепуганный Тупларь.
– Ладно. Разберемс-ся! А почему не догнали?
– Ночь, хан, как летучая мышь в темноте ускользнул! – со вздохом развел руками Куман.
– Тогда почему не убили? – не успокаивался Белдуз.
– Я три стрелы на него потратил, да, кажется, промахнулся… – виновато ответил Узлюк.
– Три стрелы?! – возмутился хан, кладя пальцы на рукоять сабли. – И что ты за воин? Кого не надо – убиваешь, в кого надо – не попадаешь! Дежурить в свою смену не хочешь… Не-ет, мне не нужен больше такой воин!
– Хан, я…
Пытаясь оправдаться, Узлюк принялся отталкивать тоже умолявшего о пощаде Тупларя, разве что на спину тому не залез… И тут Белдуз, со словами: "Ох-х и надоели вы мне – оба!"
– неожиданно выхватив саблю, резким и сильным выпадом пронзил их обоих так, что острие показалось из спины глуповатого половца…
Вытащив рывком назад свою саблю, Белдуз старательно отер ее об одежду Узлюка и спросил:
– Понял теперь, как надо – двоих одним ударом?
– П-понял… – кивнул тот и рухнул на землю.
А охнувший Тупларь только успел прошептать:
– И я понял… Ч-человек… собака…
И медленно сполз к самым ногам хана.
Белдуз, словно ни в чем не бывало, перешагнув через тела убитых, направился к костру и вдруг ахнул:
– А сам купеч-ческий сын… этот Златослав к-де? Тоже сбежал?
– Нет! Этот на месте остался! – тут же откликнулся Куман. – Я уже сходил проверил – лежит!
Хан торопливыми шажками проскрипел по снегу и склонился над приподнявшим голову Славкой:
– И правда лежиш-шь! А ведь тож-же мог убежать! Значит, правду сказал! – не замечая, как горят ненавистью в темноте глаза отрока, радостно сказал он и с заботой поинтересовался: – Что это ты – уже траву от голода жуеш-шь? Эй, вы, – приказал он обступившим их воинам, – развяж-жите его и дайте поесть! Теперь он наш-ш! И в Степь! Скорее – в Степь! Пока Мономах-х и правда сюда не пож-жаловал!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Иду на вы!
Глава первая
А Мономах тем временем рассылал все новых и новых гонцов с приказами ковать оружие, готовить к скорому отплытию ладьи, собирать обозы. Едва не падая от усталости, он сам успевал следить за всем, вникая во всякую мелочь, которая могла обернуться большой бедой во время такого похода.
Словно волны от ветра, расходилась после тех приказов по всей Руси В кузницах, отложив все работы по изготовлению плугов, борон и кос, и уж тем более новых серпов, взялись за наконечники стрел и копий, боевые топоры и кольчуги.
Плотники день и ночь пропадали возле стругов, готовя поставить их на воду, как только сойдет с Днепра лед.
Торговцы съестным, под наблюдением княжеских людей, отбирали лучшие продукты, чтобы войско, за все время столь дальнего и долгого похода, не нуждалось ни в чем.
Особенно жарко было в Переяславле. Именно сюда стекались дружины со всех княжеств.
Вспомнив еще в Киеве про свою встречу с Сувором, Мономах без труда договорился со Святополком собрать крупный отряд из отборных пешцев и по-новому, как настоящих ратников, вооружить их обитым железом, большими щитами, а также боевыми топорами и копьями.
И помчались тиуны во все веси в поисках крепких и сильных мужчин.
И вот что удивительно было им – здесь повсюду как будто уже ведали о цели их приезда.
Не встречали их, как врагов, почти что как половцев. А впервые, даже наоборот, будто бы даже радовались им. И женщины не голосили, как всегда, провожая мужчин. И те, хоть и время было самое неподходящее для того, чтобы оставлять пашни, собирались в поход – не споря, не возмущаясь.
По привычке они прихватывали с собой свои рабочие топоры и вилы, но тиуны останавливали их, говоря:
– Ничего не надо с собой брать! Там все дадут!
– Что дадут-то?
– А все!
По двое, по трое смерды, вливаясь в пригороды Переяславля, сколачивались в отряды, привлекавшие особое внимание Мономаха.
Заметив однажды в одном из них Сувора, князь кивнул ему, как давнему знакомому, и 92 спросил:
– Сам пришел или привели?
– Привели! А если б и нет, то сам бы пожаловал! Ведь на такое дело идем… – Мономах строго взглянул на смерда, но тот понимающе улыбнулся и громко сказал: – Корсунь брать!
Почти та же картина повторилась и в кузнице, где князь накоротке побеседовал с Онфимом и Милушиным мужем. На строгий вопрос Мономаха, успеют ли те в срок выполнить весь заказ, они сразу же поспешили успокоить князя:
– Все сделаем! Еще и нам останется! Вон для себя изготовили!
– Что, тоже с нами пойдете? – Услышав такое от двух богатырей, потеплел голосом князь.
– Конечно, если возьмешь!
Мономах, со знанием дела, подержал в руках два меча, которые были намного тяжелей остальных, смерил взглядом увесистые наконечники копий, топоры и только головой покачал:
– Да как же таких богатырей, что в силах хотя бы поднять все это, с собою не взять!
– Так ведь не на прогулку идем! – густым басом заметил могучий Милушин муж.
А Онфим, мало чем уступавший ему в росте и стати, с заговорщицкой улыбкой добавил:
– Вдруг корсунцы на лошадях вылазки из своего града делать будут! Враз на такие копья поднимем! И мечами потом посечем!
Странное дело – не только Сувор и Онфим с Милушиным мужем, – вся Русь, догадываясь чутьем, куда готовится идти объединенное русское войско, словно сговорившись, молчала о главном. Правда, никто, кроме князей и ближайших к ним людей, не знал точной правды. Но в то же время ее чувствовали все.
Всех как бы объединила эта великая общая тайна. Давно уже, со времен усобиц, пожалуй, не была такой единой вся Русь!
Конечно, не обходилось без споров и обычных, как всегда бывает в таких случаях, догадках. Но все это делалось тихо, украдкой, так, чтобы не только болтливая сорока, но даже случайный порыв восточного ветра не унес в сторону Степи их слова…
Как жарко ни спорили, но в конце концов сходились на одном. Это Мономах уговорил Святополка пойти на Степь. Почему? Так всем известно, что переяславльский князь не любит завоевательных войн. А как иначе назвать ратный поход на Корсунь? Два раза только ходил он за пределы русских земель, и то по приказу своего дяди – Святослава Ярославича. Но одно дело – старший Ярославич, и совсем другое – Святополк. Этот никак не мог приказать Мономаху пойти на Корсунь. Во-первых, потому что только числился великим князем. А вовторых, побоялся бы сталкиваться с градом, который являлся собственностью Византии. Это было куда опасней, чем выступить на Степь. Мало того что сама Византия могла выступить за Корсунь, так еще бы и подняла за собой всех половцев.
Так что, как ни крути, а получается только одно – тсс-сс – Степь.
Были, правда, и такие, которые поверили военной хитрости Мономаха про Корсунь. И у них тоже была на то своя правда. Доказывали это алчностью Святополка, который собрался поживиться за счет этого богатого города… Тем, что великий князь хочет добыть себе чести…
С ними и не спорили. И пусть говорят! Может, лишний раз дойдет этот слух до половца.
Беспечнее будет!
Поговорив, все снова принимались за работу.
Если писцы и гонцы с ног валились, то каково же было тогда кузнецам, кожемякам, оружейникам, плотникам… А воинам? Особенно пешцам, которых бывалые дружинники до седьмого пота учили владеть оружием – луком со стрелами, боевыми топорами, при этом главный упор делая на отражении копьями набега всадников… Да не абы как. А разом, с силой, по команде…
Сами же дружинники учились биться кривыми саблями, которыми в конном бою со 93 степняками удобнее было действовать, чем обычным прямым русским мечом. Это тоже было новшество, которое, переняв его у половцев, ввел в вооружение сначала своей переяславльской дружины, а теперь – и всей русской рати Мономах.
Так прошел месяц.
С одной стороны, небольшой вроде бы срок. Снега и то не везде успели еще стаять. Серели грязными шапками в низинах да по лесам. И земля была местами – сырою и вязкою.
А с другой – стрела к стреле, копье к копью, воин к воину – всего за месяц все объединенное русское войско съехалось в Переяславль, снарядилось, подготовилось и готово было выступить в дальний поход…
И наконец выступило!
Ранним утром открылись Епископские ворота Переяславля. Провожать князя с дружиной и пешцами высыпал весь город.
Празднично звенели колокола.
Священники вынесли крест, мимо которого дружина за дружиной, отряд за отрядом, ехали и шли русские воины.
Сам Владыко благословлял идущую мимо него рать на благое дело во имя всей Руси.
Долго еще сопровождал церковный клир уходящих по Киевской дороге ратников. И казалось тогда многим, что этот великий поход на Степь начинался крестным ходом.
Дойдя до Днепра, течение которого только-только очистилось ото льда, пешцы под командованием сотских и тысяцких взошли на ладьи. И – они по воде, а конные дружины, под стягами, берегом – объединенное войско Руси двинулось в долгий путь.
Впервые почти за двести лет, со времен походов Олега и Игоря на Константинополь, шли так русичи.
Хотя, предосторожности ради, на многие десятки верст вперед были высланы боевые дозоры, копья, мечи и щиты Мономах приказал в обоз не сдавать.
Опасаясь внезапной атаки больших сил половцев прямо на берегу Днепра, на всякий случай все были при оружии.
Шел час за часом. Тянулся день за днем.
А приказа на высадку и долгожданный поворот в Степь все не было.
Нетерпение воинов возрастало. Все слышнее стали голоса тех, кто был уверен, что поход будет на Корсунь. Теперь на них шикали с нескрываемой досадой – ну-ка, будет вам каркать воронами!
Но все же стали задумываться. Неужто и правда не Мономах Святополка, а тот подговорил переяславльского князя пойти на богатый град Корсунь?.. А что, киевский жаден, хитер… В Корсуни действительно есть, чем поживиться. Да и правда, честь это принесет великому князю с его шатким авторитетом немалую. Ведь только святой Владимир мог похвастать взятием этого града! А что касается Мономаха… Как знать? Может, зная главную цель его жизни – объединить Русь и затем освободиться от половецкой угрозы, хитрый Святополк поставил условием: сначала Корсунь, а потом уже Степь?
Дружинники ехали. Пешцы плыли. И те, и другие сомневались и все больше молчали, уже боясь прямо спрашивать друг друга о том, что может быть дальше… Даже в, казалось бы, безобидных спорах.
Слишком велика была цена ответа на этот вопрос.
Все ждали днепровских порогов, после которых на него уже не могло быть двух ответов!
Наконец, когда чуть не дошли до острова Хортицы, последовал приказ. Конным спешиться, пешцам выйти из ладей и привести себя в порядок.
Напряжение истомившего души ожидания достигло предела.
Что теперь – великий князь с Мономахом прикажут продолжать идти дальше вниз по порогам, где и правда лежал Корсунь.
Или…
Тем временем Мономах подозвал к себе Доброгнева и передал ему грамоту, сказав при этом всего три кратких слова. Принимая грамоту, гонец чуть поморщился от боли не до конца еще заживших ран, но наотрез отказался, чтобы вместо него посылали другого.
Мономах, оценив молчаливым взглядом терпение и мужество человека, идущего почти на верную смерть, обнял его и кивнул:
– Ну, тогда давай, с Богом!
Гонец вскочил на коня. Хлестнув его плеткой, он быстро помчался по извилистой дороге, уходящей в Степь, пока не превратился в точку, которая поставила конец всем вопросам, спорам и сомнениям.
Потому что сразу после этого Мономах вернулся к Святополку, подозвал к себе воевод с тысяцкими и, с молчаливого согласия великого князя, отдал им первый приказ.
Воеводы и тысяцкие тут же разъехались по своим дружинам, где раздались их зычные голоса:
– В боевой порядок – становись!
– Как? Сразу? – принялись переглядываться пешцы, которым обучавшие их дружинники, говоря о передвижении отрядов к месту решающих битв, помнится, говаривали совсем другое…
Но все было необычно в этом походе.
Те же бывалые дружинники, привыкшие подолгу идти походным строем и выстраиваться боевым порядком только в случае опасности, удивленно переспрашивали:
– В какой-какой?
И тут же получали радостный ответ от своих товарищей:
– В боевой!
Не случайно люди издревле завидовали птицам.
И тут – как было с завистью не вздохнуть, глядя на них?