I
За несколько лет до Крымской войны на севастопольском рейде, словно замлевшем в мертвом штиле, стояла щегольская эскадра парусного Черноморского флота.
Палящая жара начинала спадать. Августовский день догорал.
На полуюте флагманского трехдечного корабля "Султан Махмуд" под адмиральским флагом, повисшим на фор-брам-стеньге, маленький молодой сигнальщик Ткаченко не спускал подзорной трубы с Графской пристани, у которой дожидалась белая адмиральская гичка.
Адмирал приказал ей быть к семи часам, и время приближалось.
И как только на судах эскадры колокола пробили шесть склянок, в колоннаде пристани показался высокий, слегка сутуловатый, плотный адмирал Воротынцев, крепкий и необыкновенно моложавый для своих пятидесяти семи лет, которые он называл "средним возрастом".
Он глядел молодцом в сюртуке с эполетами, с "Владимиром" на шее и Георгиевским крестом в петлице. Из-под черного шейного платка белели маленькие брыжи сорочки - "лиселя", как называли черноморские моряки, носившие их, отступая от формы, даже и в николаевские времена.
Быстрой, легкой походкой, перескакивая через две ступеньки лестницы, с легкостью мичмана, адмирал спускался к гичке.
Офицеры, встречавшиеся с адмиралом, кланялись, снимая фуражки. Снимал фуражку, отдавая поклоны, и адмирал. Матросам, останавливающимся с фуражками в руках, говорил:
- Зря не торчи, матрос. Проходи!
Сигнальщик с флагманского корабля увидал адмирала, со всех ног шарахнулся к вахтенному лейтенанту Адрианову и несколько взволнованно и громко воскликнул:
- Адмирал, ваше благородие!
- Где?
- Идет к гичке, ваше благородие!
- Доложи, как отвалит.
- Есть, ваше благородие!..
И через минуту крикнул:
- Отваливают, ваше благородие!
- Оповести капитана и офицеров.
- Есть! - ответил сигнальщик и побежал с полуюта.
Щеголяя своим сипловатым баском, лейтенант крикнул:
- Фалрепные, караул и музыка наверх, адмирала встречать!
Старый боцман Кряква засвистал и закончил команду руладой артистического сквернословия.
Здоровые на подбор гребцы на гичке наваливались изо всех сил, откидываясь совсем назад, чтобы сильнее сделать гребки, и минут через десять гичка с разбега зашабашила и, удержанная крюком, остановилась как раз кормой к середине решетчатой доски трапа.
- По чарке, молодцы! - отрывисто бросил адмирал, выскакивая из шлюпки.
И, видимо, довольный своими гребцами, сдобрил свои слова кратким комплиментом в виде своеобычного морского приветствия.
- Ради стараться, ваше превосходительство! - ответил загребной от имени всех красных, вспотевших и тяжело дышавших гребцов.
Адмирал не поднялся, а взбежал с маху мимо фалрепных, по двое стоявших у фалрепов на поворотах коленчатого высокого парадного трапа, и у входа был встречен капитаном и вахтенным начальником. Офицеры стояли во фронте на шканцах. По другой стороне караул отдавал честь, держа ружья "на караул". Хор музыкантов играл любимый тогда во флоте венгерский марш в честь Кошута.
И, словно бы избегая этих парадных встреч, отменить которые было неудобно, адмирал, раскланиваясь, торопливо скрылся под полуют, в свое просторное адмиральское помещение.
В большой светлой каюте, служившей приемной и столовой, с проходившей посредине бизань-мачтой, с балконом вокруг кормы и убранной хорошо, но далеко без кричащей роскоши адмиральских кают на современных судах, адмирала встретил вестовой, носящий странную фамилию Суслика, пожилой, рябоватый и серьезный матрос, с медной серьгой в оттопыренном ухе, в матросской форменной рубахе и босой.
Жил он безотлучно вестовым у Воротынцева лет пятнадцать. Но денег у Суслика не было, и он не пользовался своим положением адмиральского любимца вестового и пьянствовал на берегу с матросами, а с "баковыми аристократами" не водил компании.
- Снасть с меня убрать и трубку, Суслик! - не говорил, а кричал адмирал по привычке моряков, командовавших на палубе.
И он нетерпеливо расстегнул и сбросил сюртук, пойманный на лету вестовым, снял орден и размотал шейный черный платок.
В минуту Суслик снял с больших ног адмирала сапоги, подал мягкие башмаки и старенький люстриновый "походный" сюртук с золотыми "кондриками" для эполет. И тотчас же принес длинный чубук с янтарем, подал адмиралу и приложил горящий фитиль к трубке.
- Ловко… Отлично! - произнес адмирал сквозь белые, крепкие, все до одного зубы, закуривая трубку.
Он почувствовал себя "дома" в каюте, без "снасти" удовлетворенно довольным и, развалившись с протянутыми ногами в большом плетеном кресле у стола, с наслаждением затягивался из трубки крепким и вкусным сухумским табаком по рублю за око, и по временам насмешливая улыбка светилась в его маленьких острых глазах.
Вестовой хотел было уйти, как адмирал сказал:
- Подожди, Суслик!
- Есть! - ответил Суслик и притулился у двери в спальную.
Адмирал молчал, покуривая трубку.
- "А то гаванскую сигару, адмирал?" - вдруг проговорил он, стараясь изменить и смягчить свой резкий голос, несколько гнусавя и протягивая слова, словно передразнивал кого-то.
Адмирал усмехнулся и уже продолжал своим голосом в добродушно-ироническом тоне:
- И марсалы не подавали за обедом у его светлости князя Собакина… Да-с… Высокая государственная особа-с приехала в наш Севастополь… Первый аристократ-с… Разговор на дипломатии… Одна деликатность… Гляди, мол, моряки, какие вы грубые и необразованные… И все го-сотерны, го-лафиты… А шампанское после супа пошло… А после пирожного тут же рот полощи… Аглицкая мода… Плюй при публике, а громко сказать неприлично-с… Понял, Суслик?
- Точно так, Максим Иваныч.
- Таких не видал, Суслик?
- Не доводилось, Максим Иваныч.
- Завтра покажу. Его светлость и дочка его приедут посмотреть корабль, и мы дадим завтракать… Да чтобы ты был у меня в полном параде… Понял?
- Есть!
- Чтобы чистая рубаха… Побрейся и обуйся. Нельзя босому подавать важной даме. Скажут: грубая матрозня! - не без иронии вставил адмирал и прибавил: - Да смотри, идол, рукой не сморкайся…
- Не оконфузю, Максим Иваныч! - уверенно и не без горделивости ответил Суслик.
И в черноволосой, коротко остриженной его голове промелькнула мысль:
"Ты-то не оконфузь своим языком!"
- Ты у меня вестовщина с башкой! То-то черти играли в свайку на твоей чертовой роже.
- Небось по своему матросскому рассудку могу обмозговать и марсалу завтра подам к столу, дарма что по-столичному не подают…
Адмирал засмеялся.
- Сметлив ты, Суслик, когда трезвый! - произнес он.
- Я только отпущенный вами на берег занимаюсь вином… И редко! - угрюмо и сердито промолвил вестовой, хорошо зная, как основательно он "занимается" во время редких отлучек на берег и какие бывали с ним разделки от адмирала, когда он, случалось, очень "намарсаливался".
- Ты, Суслик, не вороти рожи… Я к слову…
- Так прикажете принести графин марсалы, Максим Иваныч?
- Молодчина! Догадался, башка, попотчевать адмирала. Давай да попроси капитана.
Вестовой принес графин марсалы и две большие рюмки, поставил на стол и пошел за капитаном.
Адмирал налил рюмку, быстро выпил рюмки три и четвертую начал уже отхлебывать большими глотками, с удовольствием смакуя любимое им вино.
II
Осторожно и вкрадчиво, словно кот, вошел в адмиральскую каюту капитан, пожилой, толстый, круглый и сытый брюнет с изрядным брюшком, выдающимся из-под застегнутого сюртука с штаб-офицерскими эполетами капитана первого ранга, с волосатыми пухлыми руками и густыми усами.
Его смуглое, отливавшее резким густым румянцем, с крупным горбатым носом и с большими, умильными, выпуклыми черными глазами с поволокой лицо выдавало за типичного южанина.
Несмотря на необыкновенно ласковое и даже слащавое выражение этого лица, в нем было что-то фальшивое. Капитана не терпели и прозвали на баке "живодером греком".
Капитан, впрочем, называл себя русским и считал более удобным переделать свою греческую фамилию Дмитраки на Дмитрова и испросил об этом разрешение.
- Что прикажете, ваше превосходительство? - спросил, приближаясь к адмиралу, капитан почтительно высоким мягким тенорком и впился в адмирала своими полными восторженной преданности "коварными маслинами", как называли его глаза мичманы. Но прежде капитан предусмотрительно взглянул на графин - много ли уровень марсалы понизился.
- И что это вы, Христофор Константиныч, словно ученый кот, меня прельстить хотите… Я хоть и превосходительство, а Максим Иваныч. Кажется, знаете-с? - насмешливо и раздражительно выпалил адмирал. - Присядьте… Хотите марсалы? - прибавил он любезнее.
По-видимому, капитан нисколько не обиделся насмешкой адмирала. Напротив, приятно улыбнулся, словно бы остроумие адмирала ему понравилось.
"Лишняя лесть не мешает, как и лишняя ложка масла в каше", - подумал "грек", никогда не показывавший неудовольствия на начальство.
И капитан, присаживаясь на стул, тем же льстивым тоном проговорил:
- Премного благодарен, Максим Иваныч… А что назвал по титулу - извините-с, Максим Иваныч… По привычке-с… Прежний адмирал не любил, чтобы его называли по имени и отчеству…
- А я не люблю, когда меня титулуют-с… И не благодарите-с. Хотите или нет-с марсалы?
- Выпью-с рюмку, Максим Иваныч… Отличное вино…
- Наливайте… Вино натуральное… - И, отхлебнув марсалы, прибавил: - Завтра у нас смотр, Христофор Константиныч.
Капитан изумился.
- Главный командир? - испуганно спросил он.
- Эка вы, Христофор Константиныч! Приезжай главный командир в Севастополь, давно бы у вас дрожали поджилки… К нам приедет в одиннадцать часов князь Собакин… Катер послать с мичманом!
- Его светлость?! - с каким-то сладострастием в голосе воскликнул облегченно капитан… - Почему его светлость пожелал осчастливить нас?
- А так-с. Взял да осчастливил!.. Захотел посмотреть и с дочерью… Она пожелала… И насчет этого князь в некотором роде-с стеснился… После обеда… Обед ничего, только марсалы не подавали-с… Отвел меня к окну и тихонько спрашивает: "Только удобно ли дочери, адмирал?"
- В каком это смысле, Максим Иваныч?
- Не сообразили, Христофор Константиныч? А еще командир корабля!.. - насмешливо спросил адмирал.
- Не могу сообразить, Максим Иваныч…
- Поймете, как узнаете, что думает князь… А мне досадно, что этот брандахлыст, будь ты хоть разминистр и развельможа, боится везти замужнюю дочь на русский военный корабль. Аристократка, - скажите пожалуйста!.. Я спрашиваю, будто не догадываюсь: "Почему-с сомневается ваша светлость?" А он улыбается по-придворному - черт его знает как понять! - и наконец с самой утонченной любезностью прогнусавил: "Я слышал, милый адмирал, что на кораблях в ходу такой морской жаргон, что женщина сконфузится… Так не лучше ли не брать графиню?" Поняли, Христофор Константиныч?
- Какое мнение у его светлости о флоте, Максим Иваныч! - с чувством прискорбия промолвил капитан.
- Дурацкое мнение-с!.. - выкрикнул адмирал, обрывая капитана. - Екатерина небось не обиделась, когда адмирал Свиридов, рассказывая ей о победе, увлекся, стал "загибать" и, спохватившись, ахнул… Она была умная и ласково сказала: "Не стесняйтесь, адмирал. Я, говорит, морских терминов не понимаю!.." А ведь на смотру мы барыньке о сражениях рассказывать не будем… Да хоть бы услышала с бака "морской термин"… Эка беда!.. Не слыхала, что ли, на улице, будь и графиня!.. Ваш, Христофор Константиныч, князь, - почему-то назвал адмирал князя капитанским, - не очень-то умен… Ты посмотри, и увидишь, сконфузим ли мы даму, если захотим! И я дал слово, что не сконфузим. Поняли?..
- Есть!
- Чтобы завтра во время смотра ни одного "морского термина", Христофор Константиныч! - строго проговорил адмирал.
- Слушаю-с…
- Положим, на баке хоть топор повесь - так ругаются, особенно боцманы и унтер-офицеры… Но пусть хоть при даме воздержатся…
- Не посмеют, Максим Иваныч, - с какой-то внушительною загадочностью по-прежнему ласково проговорил капитан.
- И офицеры чтобы придержали языки… Ни одной команды не могут кончить без прибавлений… Так побольше, знаете ли, характера… На час, не больше…
- Помилуйте-с, Максим Иваныч.
- Что-с?
- Да уже одно посещение таких высокопоставленных особ, как его светлость и ее сиятельство графиня, обрадует господ офицеров и заставит их быть на высоте положения! - не без "лирики" проговорил капитан.
- Что вы вздор городите-с! - резко оборвал Максим Иваныч. - Что-с? Какая там радость и высота положения… лакейство-с!.. Это брехня на офицеров… Что-с? - выкрикивал, точно спрашивал, взбешенный адмирал, хотя капитан не думал возражать. - И вы ничего не говорите офицерам… Поняли-с?
- Понял, ваше превосходительство!
- Я сам им скажу, что адмирал не хотел бы видеть подтверждения глупостей князя и дамы в обмороке от… от "морских терминов", что ли… Одним словом… Я попрошу офицеров, и они воздержатся… Слышали-с?
- Слушаю, ваше превосходительство.
- А больше вас не задерживаю, можете идти-с!
Капитан вышел, улепетывая, как вежливый, боязливый кот от оскалившей зубы собаки.
"Подлинно собака!" - с ненавистью подумал капитан.
Адмирал, раскрасневшийся и от возмущенного чувства, и от многих рюмок марсалы, сердито проговорил:
- Экая подлая лакейская душа! Думаешь, и ко мне в душу влезешь? Дудки, лукавый грек!
Адмирал раздраженно выпил рюмку марсалы и крикнул:
- Суслик!
- Есть, - ответил прибежавший вестовой.
- Марсалы на донышке, а ты не видишь?.. А?
- Не будет ли вреды, Максим Иваныч? - заботливо и осторожно промолвил Суслик.
- Молчи, чертова свайка! На ночь вредно? Какой-нибудь графинчик… да еще и "грекос" пил! - приврал вестовому адмирал. - Давно не учил тебя, гувернера, идола, что ли? Да живо!.. И трубку!
Вестовой исчез и вернулся с трубкой и с графином марсалы, но наполненным до половины только.
III
Капитан призвал к себе старшего офицера, Николая Васильевича Курчавого, рассказал о счастье, которое выпало "Султан Махмуду", и обычным своим ласковым тоном продолжал:
- Так уж вы присмотрите, дорогой Николай Васильич, чтобы смотр как следует… Чтобы паруса горели… при постановке и уборке… Орудия чтобы летали… И чтобы ни соринки нигде… одним словом… идеальная чистота…
- Все будет исправно, Христофор Константиныч! - нетерпеливо проговорил старший офицер.
"Чего размазывать, коварный грек!" - подумал этот блестящий морской офицер и любимец севастопольских дам, молодой, красивый и щеголеватый капитан-лейтенант.
И его жизнерадостное, веселое лицо вдруг стало напряженным и подавленным.
- Уж я знаю, дорогой Николай Васильич, что с таким превосходным старшим офицером командир спокоен… Я так только, для очистки совести напомнил…
- Так позволите идти, Христофор Константиныч?..
- Я не задержу вас, Николай Васильич… Куда торопитесь?.. Или собираетесь на берег… на бульвар?..
- Какой бульвар?.. Работы много… Да и смотр завтра.
- Я так и полагал, что вы не уйдете с корабля, Николай Васильич, хоть вы и жданный кавалер наших дам, - сказал капитан, словно бы сочувственно глядя на своего старшего офицера, имевшего репутацию ловкого "обольстителя". - Наверное, вас ждут на бульваре! - прибавил капитан и плутовски прищурил глаз.
- Никто меня не ждет, Христофор Константиныч! - небрежно бросил Курчавый.
И про себя улыбнулся, как вспомнил, что супруга пожилого капитана, молодая красавица "гречанка", наверно, сегодня на бульваре и позволила бы ему заговаривать ей зубы.
"А эта ревнивая скотина и не догадывается!" - мысленно проговорил старший офицер.
- Ну-с, от поэзии перейдем к прозе-с, Николай Васильич.
- Что прикажете?
- Не приказываю, а прошу-с объявить, что если завтра я услышу во время пребывания высоких гостей хоть одно ругательное слово, то всех боцманов и унтер-офицеров перепорю-с, дорогой Николай Васильич, по-настоящему, без снисхождения. А кто-нибудь из них или из других нижних чинов выругается площадным словом, с того спущу шкуру, пусть в госпитале отлежится. И пожалуйста, внушите им, что пощады не будет! - тихо и ласково, словно бы речь шла о каком-нибудь удовольствии, проговорил капитан.
Он еще был первую кампанию на "Султан Махмуде" и стеснялся адмирала. Но изысканная жестокость "грека" была известна во флоте.
Подобная угроза, перед исполнением которой он не затруднился бы, изумила даже и в те жестокие времена во флоте.
И старший офицер, далеко не отличавшийся гуманностью и, как все, считавший лучшей воспитательной мерой телесные наказания матросов и "чистку зубов", был возмущен "жестоким греком".
Но, сдерживаемый морской дисциплиной, скрывая волнение, он официально-сухим тоном проговорил: