- Небогатые. Все они в трудах живут… И брат и сестра учатся да еще уроки дают… да мать, верно, получает какой-нибудь пенсион за службу мужа… Так и живут, один другому помогают.
Вскоре и "граф" и Антошка благодаря посредству студента, которому "граф" счел нужным сообщить некоторые биографические подробности о себе и об Антошке, познакомились с семьей Никифоровых. Вся семья отнеслась к жильцам очень тепло и участливо. Под конец третьего месяца жильцы уж обедали вместе с хозяевами и, случалось, по приглашению заходили пить чай. Эта семейная обстановка необыкновенно приятно действовала на прежних бродяг, тем более что семья Никифоровых была дружная, хорошая семья, все члены которой бодро и стойко несли тяготу жизни, стараясь помочь друг другу.
И сама хозяйка, эта милая хлопотунья Анна Васильевна, обожавшая своих детей, всегда за какой-нибудь работой, всегда добродушная и веселая, несмотря на заботы, как-то сумевшая после смерти мужа поднять детей, испытывая лишения и урезывая себя до последней крайности, и ее дочь Вера, кончавшая курс и в то же время бравшая, ради заработка, работу, - красивая, стройная брюнетка лет двадцати шести, с строгими чертами несколько трагического лица, необыкновенно добрая, несмотря на свой, по-видимому, строгий и холодный вид, и студент Николай, вихрастый и не особенно красивый, близорукий блондин в очках, признающий одну науку и больше ничего, - все они, ближе ознакомившись с жильцами и узнавши от Антошки, что сделал для него этот "граф", отнеслись к ним с сердечностью добрых людей, понимающих нужду, и считали их как бы своими. А студент просто-таки был в восторге от своего ученика - до того Антошка поразил его своею понятливостью и быстротой математического соображения.
И как был доволен старый бродяга "граф", проводя вечера среди этой честной, работящей семьи, в которой - он это чувствовал - никто не ставил в вину его прошлого. В этой маленькой комнате, служившей и гостиной и столовой, за круглым столом, на котором тихо напевал свою песенку самовар, он, случалось, вел споры со студентом и философствовал, вызывая удивление своими необыкновенно меткими суждениями, выработанными тяжелой жизнью.
И, возвращаясь с Антошкой от хозяев, "граф" нередко говорил:
- Ты мне счастье принес, Антошка… Не будь тебя, не видать бы мне, мой друг, таких хороших дней… Молчи… Я верно говорю! - смеясь, прибавлял он, видя, что Антошка хочет протестовать против такого утверждения.
И, с удовольствием потягиваясь на мягкой постели, иногда произносил в виде сентенции:
- Да, есть-таки хорошие люди на свете!
И как бы для большего убеждения старого озлобленного скептика, что действительно есть добрые люди, однажды Вера Алексеевна предложила ему работу.
Он не верил своим ушам.
- Мне? Работу? Что ж я сумею сделать? - как-то беспомощно произнес Опольев с грустной усмешкой.
- Отлично сумеете, я уверена. Работа не трудная, но только кропотливая. Надо переписывать статистические таблицы. Хотите попробовать, Александр Иваныч?
- Еще бы не хотеть!
О, эта девушка отлично понимала психологию человеческой души и знала, как приободрить и поднять бывшего пропойцу и нищего в его собственных глазах.
- Но как же вы сами, Вера Алексеевна? Хотите лишить себя работы, чтоб дать мне? - спрашивал "граф", стараясь под шутливым тоном скрыть свое волнение.
- И не думаю. Мне дают этой работы сколько угодно.
- В таком случае, я попробую на старости лет что-нибудь заработать…
И "граф" на другой же день засел за работу, кажется в первый раз во все время своей жизни.
И как же он работал. С каким благоговейным усердием. Эта была не работа, а какое-то священнодействие.
Через несколько дней он переписал несколько листов, и когда Вера Алексеевна, проверив его работу, нашла ее превосходной, "граф" радовался, как малый ребенок.
Десять или пятнадцать рублей заработка у него были обеспечены, пока ему служили глаза и не очень дрожали руки.
Мог ли "граф" когда-нибудь думать, что и он на что-нибудь годен?!
И это сознание, что он не совсем беспомощен, значительно подбодрило его, и он говорил Антошке:
- Вот, брат, у нас и непредвиденный доход будет. Ведь это недурно, а?
- Очень даже хорошо, Александр Иваныч, но только…
- Что только?
- Очень уж вы утомляете себя за этими таблицами… Вы бы поменьше их переписывали, Александр Иваныч. А то недолго и заболеть!
- Вот вздор! Вовсе не утомляюсь… Напротив, теперь я чувствую себя куда здоровее, чем прежде! - храбрился "граф".
XXXI
Май стоял замечательно теплый.
В одно из воскресений, в конце месяца, граф и Антошка, оба одетые по-праздничному, в довольно приличных костюмах, после вкусного пирога шли в приют общества "Помогай ближнему!" навестить Анютку. В корзине, которую нес Антошка, были большой кусок пирога, полфунта колбасы и коробка леденцов.
Они поднялись в хорошо знакомую им небольшую приемную со скамьями около стен. Там уж сидели по кучкам посетители - преимущественно женщины плохо одетые - вместе с девочками, которых они навешали.
И от этой приемной, чистой, аккуратно выметенной, и от этой словно проглотившей аршин надзирательницы, и от этих приютских девочек, словно бы похожих одна на другую благодаря казенным темным платьицам и чепчикам на головах, веяло чем-то мертвящим… Все здесь напоминало не то казарму, не то хорошо устроенное тюремное заключение, а эти девочки - хорошо выдрессированных куколок с лицами, по большей части бледными, в выражении которых было что-то приниженно-лицемерное и в то же время несколько торжественно-праздничное. Не слышно было ни громкого разговора, ни веселого смеха, точно это сидели не дети, полные жизни, а какие-то крошки-монашки, приговоренные обществом "Помогай ближнему!" к неустанному покаянию, вероятно за то, что они имели счастье пользоваться милостями благотворительниц, во главе которых стояла непреклонная княгиня Мария Николаевна Моравская, обладавшая замечательными способностями накладывать печать казенщины и формализма на подведомственные ей благотворительные учреждения, которые она считала, конечно, образцовыми.
После добрых пяти минут ожидания к "графу" и Антошке подошла тихими, равномерными шажками маленькая девочка, чинная, тихая, с опущенными вниз глазами, совсем не похожая на ту востроглазую шуструю Анютку, которая прежде с особенной назойливостью приставала на улицах к "миленьким барынькам" и "добрым баринам", выпрашивая копеечку для "голодной маменьки", и строила недобрым прохожим, гонявшим ее прочь, самые оскорбительные гримасы, а подчас и запускала ругательные словечки, попрыгивая от холода на одной ножке.
Княгиня Моравская могла гордиться: разница между прежней Анюткой и этой степенной девочкой была такая же разительная, как между живым существом и мертвецом.
- Здравствуй, Анюта, - промолвил "граф".
- Здорово, Анютка! - приветствовал Антошка свою старую приятельницу, которой он всегда покровительствовал во время пребывания у "дяденьки".
- Здравствуйте, Александр Иваныч. Здравствуй, Антоша! - отвечала Анютка, делая перед Опольевым книксен.
- Ишь как тебя выучили! - засмеялся Антошка.
- Нас всему учат! - степенно заметила Анютка.
- То-то и видно… Совсем ты вроде ученой обезьяны стала, Анютка! - сочувственно заметил Антошка.
- Такие слова нехорошо говорить, Антоша. Это только мужики такие слова говорят! - нарочно громко проговорила девочка, оглядываясь на "аршин" в темном платье, сидевший неподалеку.
- Не приставай к ней, Антошка… У них тут этого нельзя! - вступился "граф". - Ну, садись около нас, Анюта… Рассказывай, как живешь… Хорошо тебе тут?.. Да вот возьми гостинца.
- Очень хорошо… Благодарю за гостинец, Александр Иваныч.
- Ой, врешь, Анютка! - проговорил Антошка. - Ничего тут у вас нет хорошего…
- Зачем я буду лгать? Лгать грешно!.. - выговорила Анютка словно затверженный урок и снова посмотрела на надзирательницу.
- Да ты не бойся этой рыжемордой, Анютка… Чего ты все на нее смотришь?.. Она не услышит…
- Она все слышит, - почти шепотом произнесла девочка.
- И бьет? - так же тихо спрашивал Антошка.
- У нас не бьют! - с обиженным видом сказала Анютка.
- Не бьют? - удивился Антошка. - Значит, порют.
- И не порют.
- А как же у вас наказывают?
- Без обеда наказывают… Одну в комнате оставляют… Заставляют молитвы читать…
- И тебя так наказывали? - допрашивал Антошка.
- Нет… я хорошо себя веду; меня редко наказывают.
- А кормят хорошо? Сыта по крайней мере? - спросил "граф".
- Хорошо… Только в постные дни не очень… Только вы об этом никому не говорите, а то достанется! - опять шепотом проговорила Анютка.
- Кому ж я буду говорить, дурочка! - ласково шепнул "граф" и, поглядев с грустной улыбкой на Анютку, прибавил: - Ну и дрессирует же здесь вас, бедненьких, моя кузина…
- Какая кузина?
- Да княгиня Моравская.
Анютка широко раскрыла глаза и, видимо, не поверила, чтобы княгиня Моравская могла быть кузиной господину, который запанибрата с Антошкой.
Однако она промолчала.
- Она часто бывает у вас?
- Часто. В неделю два раза.
- И вы любите ее?
- Как же не любить? Она наша благодетельница. Мы за нее каждый день молимся.
- Гм… Похвально… Похвально! Кто же это заставляет вас за нее молиться? - спрашивал "граф".
- Начальница.
- Эх, кузина… кузина! - прошептал сквозь зубы "граф", и по его губам скользнула ироническая улыбка.
"А ведь тоже думает, что вырывает людей из когтей порока!" - пронеслось у него в голове.
Они поговорили еще с Анюткой с четверть часа, и говорить больше решительно было не о чем. И Анютка, видимо успевшая заслужить себе реноме благонравной девочки и боявшаяся надзирательницы, не особенно охотно отвечала на щекотливые вопросы, а больше бросала украдкой быстрые и жадные взгляды прежней Анютки на корзинку с гостинцами.
- Ну прощай, Анюта, - промолвил "граф", целуя девочку. - Бледненькая ты очень… Это нехорошо… Здорова?
- Я, слава богу, здорова…
- Даже и "слава богу"!.. - усмехнулся словно бы про себя "граф". - Да… скоро тут вас обрабатывают… Будь здорова, девочка.
Антошка потряс руку Анютки.
Они поднялись и хотели было уходить, как вдруг двери приемной стремительно распахнулись, в них показалась в форменном картузе голова испуганного швейцара, который громко крикнул: "Ее сиятельство!" - и в то же мгновение скрылся.
Сидевший неподвижно "аршин" в темном платье вскочил точно ужаленный и бросился через приемную к выходу, крикнув посетителям: "Встаньте!" Какая-то девочка убежала за начальницей.
В приемной воцарилась мертвая тишина. Все поднялись со своих мест.
Только один "граф" как-то особенно плотно уселся на скамейку и заложил нога на ногу, расположившись в самой непринужденной позе. Однако он был, видимо, взволнован предстоящей встречей с кузиной - она его встречала на улице года три тому назад и могла легко узнать - и нервно оправлял волосы и свою седую подстриженную бородку…
- Господин! Встаньте… Княгиня сейчас идет! - кинула ему на ходу пролетевшая начальница.
Но "граф" продолжал сидеть к ужасу Анютки и к удивлению всех присутствовавших.
Распахнулись двери, и в приемной появилась княгиня и тихо пошла, оглядывая в pince-nez публику и ласково кивая в ответ на поклоны посетителей и низкие книксены девочек.
И начальница и "аршин", следовавшие за княгиней, давно делали знаки "графу", чтоб он встал, но он как будто не замечал их и взглядывал на княгиню.
"Однако сохранилась. До сих пор и свежа и хороша… Видно, режим помогает!" - подумал Александр Иванович.
- Садитесь, прошу вас, садитесь! - говорила между тем княгиня своим низковатым контральто, обращаясь к посетителям и останавливаясь около девочек, чтобы потрепать их по щечкам, далеко не похожим на ее румяные пышные щеки. - А это к кому пришел этот господин? - обратилась княгиня к начальнице, заметив сидящего посетителя.
- К Анюте Бастрюковой…
- Я и не знала, что ее кто-нибудь навещает… Родной?
- Кажется, нет, княгиня… Этот господин приходит с мальчиком, знакомым Анюте…
Чуть-чуть шелестя платьем, княгиня направилась к Анютке.
Когда княгиня приблизилась, "граф" поднялся.
- Ну, как ты поживаешь, Анюта?.. Надеюсь, хорошо?.. И ведешь себя хорошо? - спрашивала княгиня, трепля своею белой пухлой рукой девочку.
- Анюта одна из лучших девочек… И учится прекрасно.
- Спасибо тебе, девочка… Радуешь ты меня…
Княгиня уже давно взглядывала на "графа" и не узнавала в этом представительном, прилично одетом господине с изысканными манерами того обтрепанного нищего в порыжелой шляпе, которого несколько раз встречала на улице. В чертах этого господина, по-видимому бывавшего в обществе, она припоминала что-то хорошо и близко знакомое когда-то раньше и досадовала, что не могла припомнить.
Взгляд, нечаянно скользнувший по Антошке, которого княгиня сразу узнала, несмотря на его костюм, мгновенно напомнил ей и прежнего ее поклонника, красавца улана Шурку, и несчастного отверженца, писавшего ей письма с просьбами трех рублей. Оба эти лица почему-то слились в одном представлении.
Она еще раз взглянула на "графа", который не спускал с нее своих темных, чуть-чуть насмешливо улыбающихся глаз, и после нескольких секунд колебания, слегка смутившаяся, обратилась к Опольеву, и предусмотрительно на английском языке, уверенная, что этого языка никто не поймет:
- Я вас совсем не узнала. Очень рада встретиться с вами и видеть вас бодрым и здоровым… В последнее время я так много слышала о вас от Нины! - подчеркнула она и протянула руку.
В голосе княгини звучала участливая нотка.
- Меня не мудрено не узнать… А вас я сейчас узнал… Вы так мало переменились с тех пор, как я имел честь встречаться с вами еще тогда… в обществе! - с рыцарской любезностью отвечал когда-то светский донжуан, почтительно пожимая руку княгине и склоняя свою седую кудрявую голову по всем правилам хорошо воспитанного светского человека прежних времен.
И по-английски он не разучился говорить.
- Ну и я постарела. Годы идут и не возвращаются! - промолвила княгиня, чуть-чуть краснея.
И словно бы боясь, чтоб разговор не продолжался на интимные темы, продолжала уже по-русски и несколько деловым тоном председательницы общества "Помогай ближнему!":
- А вы с вашим питомцем навещаете мою девочку? Это очень мило с вашей стороны.
И "граф" тотчас же понял, чего хочет княгиня, и отвечал:
- Старая знакомая моего питомца, княгиня.
- Как же… Тогда ведь мы всех бедняжек освободили благодаря указаниям этого мальчика… А этот солдат куда-то исчез… Посмотрите, какая стала славная девочка эта Анюта и как она полюбила приют. Ты любишь приют, девочка? Говори правду… Не бойся…
- Очень люблю…
- Вот видите… А ваш мальчик так его боялся… И вы написали мне тогда такое письмо…
- Простите, княгиня, если оно было резко, - снова заговорил по-английски Александр Иванович, - но вы меня лишали дорогого существа и хотели отнять его чуть ли не силою…
- Но для его же пользы…
- Вы думаете, княгиня?..
- Уверена.
- А я так уверен, что в ваших приютах дрессируют будущих лицемеров… Взгляните, как все эти девочки забиты… Надеюсь, вы извините свободу чужого мнения? Не правда ли? А затем позвольте, княгиня, искренно поблагодарить вас за помощь, которую вы оказывали лично мне, и пожелать вам всего лучшего… Имею честь кланяться, княгиня! - прибавил "граф" по-русски и почтительно склонил голову.
- Мы с вами разных взглядов… Дай бог и вам всего хорошего, а главное, мира душевного и здоровья!
Княгиня протянула руку "графу", ласково кивнула Антошке и пошла дальше.
Несколько времени "граф" и Антошка шли молча по улице.
Наконец Антошка спросил:
- По-каковски это вы говорили с этой княгиней, Александр Иваныч?
- По-английски…
- Должно быть, отчекрыживали ее?
- Положим, не "отчекрыживал", как ты выражаешься, а кое-что ей сказал! - отвечал, улыбаясь, "граф".
- Насчет приюта?
- Именно. А почему ты догадался?
- Да как же… Совсем Анютка какая-то глупая стала в этом самом приюте… Прежде она не такая была. Уж на что у этого "дяденьки" били ее, а все там она когда и веселая бывала… А здесь - порченая какая-то… Видно, что эти самые княгини да графини только людей портят…
- Ты, брат, прав… Портят… Но только думают, что спасают…
- Глупые они, что ли?
- Нет, Антошка… Они и не глупые иногда, и бывают добрые, но сами тоже порченые, как ты говоришь… Ну, куда же мы пойдем сегодня с тобой? - круто переменил "граф" разговор. - На набережную смотреть пароходы или отправимся на острова?.. День-то чудесный…
- На острова бы недурно… Только как бы вы не устали, Александр Иваныч…
- Слава богу, немало хаживал… Идем на острова. А оттуда можно и на пароходе. На днях за статистику получу деньги! - не без гордости прибавил "граф".
Часа через полтора они уже сидели на скамейке на Елагином Острове и мирно беседовали, наслаждаясь чудным свежим воздухом. По временам проезжали экипажи, и оба они смотрели на разряженных в ярких летних платьях дам и на изящных кавалеров.
Антошка расспрашивал "графа", кто это такие: князья, или графы, или просто обыкновенные господа.
- А вон, смотрите, Александр Иваныч… Один господин в большой коляске сидит… Должно, какой-нибудь богатый… Только лошади что-то не шибко бегут.
"Граф" взглянул на пожилого, видного брюнета в изящном темном пальто и в цилиндре на голове. И господин, в свою очередь, пристально и долго смотрел на "графа". Их глаза встретились, и оба они тотчас же отвели взгляды.
- Коляска проехала.
- Знаешь, кто это ехал в коляске?
- Кто?
- Братец мой… Константин Иванович Опольев! - проговорил "граф" с чувством озлобления.
- Ну? И он признал вас?
- Кажется…
- И небось не поклонился?
- Станет он кланяться!.. Поклонись даже я ему, так он отвернулся бы… Но только он этого никогда не дождется…
"Граф" помолчал и после паузы прибавил:
- И у этого человека такая прелестная дочь!
- Красивый ваш брат, Александр Иваныч! - заговорил Антошка.
- Да… сохранился.
- И важный?
- Важный.
- А богатый?
- Очень…
- Ишь ты! - воскликнул Антошка, словно бы выказал в этом отношении досаду, что такой нехороший человек и важный и богатый, тогда как Александр Иваныч из-за этого самого человека терпел…
- И любит он Нину Константиновну? - снова спросил Антошка.
- Верно, любит…
- А как же она может любить такого отца… Или не знает, как он с вами поступил?..
- И дай бог, чтоб не знала… Ну, однако, поедем, Антошка, домой… Пожалуй, не к добру нам эта встреча с родственниками…
И действительно, встреча с братом оказалась не к добру.
Через неделю, первого июня, вместо обычного приезда Нины явилась горничная ее с деньгами и объявила, что Нина Константиновна "очень расстроены… имели крупный разговор с папенькой".
- Из-за чего? - испуганно спросил "граф".
- Известно, из-за вас, Александр Иваныч! - с сердцем проговорила горничная и торопливо ушла.