На следующий же день огромное зеркальное окно было разбито камнем.
Теперь нельзя себе представить мало-мальски порядочного отеля, ресторана, большого магазина, где бы не говорили обязательно по-немецки.
На каждом шагу на зеркальных окнах надписи:
- Man spriecht deutsch.
И если бы кто-нибудь где-нибудь вздумал выругаться "немцем", - на него оглянулись бы с негодованием с десяток настоящих прусских лиц с настоящими бранденбургскими усами.
До того Франция переполнена немцами.
Как это случилось?
Медленно, исподволь, систематически, неизбежно - как судьба.
Император Вильгельм не пропускал ни одной оказии, чтоб не засвидетельствовать Франции "соответствующие чувства" немецкого народа.
Юбилей, общественное несчастье, открытие памятника, потеря какого-нибудь замечательного деятеля, - первое поздравление или соболезнование приходило всегда от императора Вильгельма.
Известен эпизод, как Феликс Фор узнал о смерти Жюля Симона от германского императора.
Когда умер Жюль Симон, - у президента был какой-то торжественный приём.
Нигде так не царит этикет, как в Елисейском дворце.
Президент французской республики - раб "протокола".
"Всякий француз может быть президентом республики", а потому, чтоб этот "всякий француз" не наделал каких-нибудь бестактностей, каждый его шаг размерен, определён и назначен "протоколом".
Согласно этикету, адъютант не имел права доложить президенту о смерти Жюля Симона во время торжественного приёма.
Приём затянулся.
В это время президенту подали телеграмму от германского императора.
Телеграммы августейших особ по этикету не задерживаются ни на секунду и передаются президенту немедленно.
Президент вскрыл телеграмму.
Император Вильгельм выражал своё глубокое соболезнование Франции по поводу кончины Жюля Симона.
Феликс Фор "сделал большие глаза":
- Разве Жюль Симон…
- Скончался час тому назад.
В течение этого часа германское посольство успело протелеграфировать в Берлин, а германский император послать красноречивую и эффектную телеграмму.
Пользующийся тоже всяким случаем, но только чтоб обругать правительство, Рошфор писал тогда:
- Скоро г. Феликс Фор будет осведомляться у германского императора: "Да существую ли я сам?" И успокаиваться, только получивши утешительный ответ из Берлина.
Так, медленно, постепенно, из Берлина растаивали лёд взаимных отношений.
И в 1900-м году, во время всемирной выставки, лёд был взломан, и немцы залили Францию.
"Чтоб засвидетельствовать свои симпатии великой нации", немцы изо всех наций, приняли "в празднике Франции", во всемирной выставке, самое большое участие.
Немецкий отдел на парижской выставке 1900 года был грандиозен, ослепителен по роскоши, великолепен по составу.
Этим немцы сразу убили двух зайцев.
И симпатии засвидетельствовали, и всему миру, явившемуся на выставку, показали:
- Смотрите, как мы, немцы, хорошо и, главное, дёшево работаем!
Только потом французские фабриканты схватились за голову:
- Да ведь это была немецкая выставка! Кто от неё выиграл, - немецкая промышленность! Какую рекламу на весь мир они у нас устроили!
Немцы впервые после 1870 года осмелились явиться в Париж в таком количестве и так открыто.
Кто был на выставке в Париже, тот помнит странную картину, которую тогда представлял этот "немецкий город".
Идя по большим бульварам, вы могли вообразить себя где угодно.
В Берлине, в Вене, но только не в Париже.
Немецкий язык слышался всюду. Ничего не слышалось, кроме немецкого языка.
- И каштаны больших бульваров кажутся мне "липами"! - говорил мне один француз.
До того Париж тогда "оберлинился".
С тех пор немцы облюбовали Францию.
В Париже есть десятка два немецких ресторанов.
"Saucissons de Francfort" и "Kartoffeln-Salat" - неизбежные блюда в карточке любого, самого французского ресторана.
Все кафе - немецкие биргалле, потому что во всех мюнхенское пиво.
Проезжая по французским железным дорогам, вы на каждой станции встречаете огромные, по-немецки прочно, навек сколоченные вагоны светло-жёлтого цвета с огромными чёрными надписями:
- Zum Spattenbräu.
- Augustiner-Bier.
В Wagons lits прислуга обращается к вам по-немецки.
- Was wollen Sie speisen, mein Herr?
Раз иностранец едет по Франции, - кому же быть как не немцу??
И когда я вошёл в отель, управляющий обратился ко мне по-немецки, как раньше всего заговаривали по-английски.
- Да что вы, господа?! Всех приезжих считаете за немцев!
Он только улыбнулся в ответ и показал на карту квартирантов.
Каждая фамилия начиналась с "von".
Я не говорю уже о магазинах. Мало-мальски крупный, - на окнах обязательная надпись:
- Man spriecht deutsch.
Маленькие лавчонки в Ницце, и те обзаводятся приказчиками, умеющими говорить по-немецки.
Зная один только немецкий язык, - ни слова ни звука по-французски, - вы можете проехать Францию вдоль и поперёк, - вы получите все нужные справки, вас не обдерут в отеле, вы будете сыты, выкупите, закажете себе всё, что вам нужно.
Приехав из Вены в Ниццу, я не заметил никакой особенной перемены.
Если сесть в кафе на avenue de la Gare и закрыть глаза, - вы представляете себя на Kaertnerstrasse.
Немецкая речь, отчётливая, ясная, как барабанный бой, гремит всюду. На улицах, в отелях, в ресторанах, в магазинах, на bataille des fleurs.
Когда вы бросаете букетиком цветов в белокурую "парижанку", она взвизгивает, как настоящая Гретхен.
Улицы полны крепкими, здоровенными, как немецкие вагоны, словно навек сколоченными людьми с такими усами, - словно это не усы, а какие-то орудия для разламыванья стен, - и прочными дамами, прочно одетыми и на редкость прочно обутыми, словно в железные ботинки.
Всё это гуляет, так отбивая ногами, словно они маршируют.
И в воздухе пахнет скверными сигарами.
Прежде в отелях мы, несчастные, на всё согласные, русские подчинялись английскому режиму.
"Под англичан" было всё устроено.
Англичане диктовали нам:
- Вставайте тогда-то. Ешьте то-то. Гуляйте столько-то.
И мы ели по утрам дыню, пили в шестом часу дня чай и гуляли в одних пиджаках, когда хотелось завернуться в два одеяла и спать.
Теперь вдруг нам сделана поблажка.
Фруктов по утрам есть не заставляют, к водке подают Kartoffeln-Salat, холодными, как лёд, душами не обливают.
И гулять можно в пальто.
Мы чувствуем себя "ganz gemütlich", как где-нибудь во Франкфурте-на-Майне.
Гуляешь утром, выпивши кофе с булкой, как следует, а не с какими-то английскими галетами, - и вдруг сосисок хочется.
Ну, смерть!
Задумаешься:
- Чего это у меня желудок так германо-философствует?
Потянешь носом, - понятно.
Немецкой кухней запахло.
Оглянешься - ресторан; и крупными буквами на стекле написано:
- Man spriecht deutsch.[
И камней на мостовой много, и ничего.
А придёшь в отель, метрдотель:
- Вы Zwieback-Brod любите?
- Ем.
- Ну, вот вам завтра к кофе этого хлеба дадут.
И вы чувствуете, как тут веет… Нет, не веет. Как со всех сторон на вас тут дует немцем.
Вам не должно казаться это ни мелочным ни придирчивым.
Абсолютно мирных времён, - это всякому младенцу известно, - нет. В самое мирное время нации ведут самую ожесточённую войну. Когда люди не бьют друг друга по шее, бьют по карману.
Экономические войны идут беспрерывно.
И я только по количеству провианта сужу о численности армии.
Немец всюду везёт с собой свои привычки, свою еду, своё питьё. Никто так не устойчив по части склада жизни, как немец.
И если в воздухе, куда ни повернись, запахло пивом и франкфуртскими "Würstchen" и кругом всё заговорило по-немецки, - значит, немцев в стране много.
Сегодня им потребовалось уже соединить Берлин с Парижем телефоном, - так много у Берлина оказалось дел с Парижем. Завтра им для чего-то нужна в Париже своя газета: они скупают акции Figaro.
Послезавтра они вкладывают деньги в предприятие.
И в один день вы оглядываетесь, все акции на ваше отечество в кармане у соседа.
Первый дебют (Закулисные сценки)
Палата, так сказать, левша.
Четыре партии левой - союз демократов, радикалы, радикал-социалисты и социалисты соединились вместе и составляют "le bloc republicain".
Он и будет править Францией эти четыре года.
У них большинство голосов.
Следовательно, министерства будут только радикальные.
Реформ следует ожидать широких демократических.
Будет установлен подоходный налог.
Смерть всему клерикальному, ретроградному! Смерть также умеренному и постепенному, медлительному!
Такой показала себя новая палата при первом дебюте.
Избрание Буржуа и поражение Дешанеля, это - программа, это - марка, которую положила на себя палата.
Она открыла карты:
- Вот каковы мы будем!
Показала свою силу и свой радикализм.
Это - спектакль для публики. Мы с вами пройдём за кулисы.
- Messieurs, faites vos jeux!
Половина второго. Кулуары палаты напоминают кулуар большого и шикарного клуба в дни "больших сражений": когда какой-нибудь американец закладывает стотысячный банк.
Всё возбуждено.
"Делают игру".
- Сто франков за Буржуа! - предлагает кто-то.
- Держу только двадцать!
- Сто!
- Двадцать!
- Чёрт знает, что такое! Не могу найти человека, который поставил бы сто франков за Дешанеля!
Через полчаса выборы.
Все "демарши" сделаны. Остаётся последний - сплетня.
Сплетня, которая распространена в Париже больше, чем в Царёвококшайске. Сплетня, которая могущественнее в Париже, чем в Карасубазаре.
- Вы видели Дешанеля? Смотрите! Видите? Суетится, бегает! Ко всем подбегает, улыбается, жмёт руки, заискивает! Фи!
- Позор! Позор!
- Это что! Вы знаете, всю эту неделю он делал визиты всем вновь избранным кандидатам!
- А театральные билеты!
- Какие театральные билеты?
- А как же! Он рассылает театральные билеты!
"Дорогой коллега! Сегодня жена не совсем здорова, и мы не можем ехать в театр. Позвольте предложить вам нашу ложу".
- Если выберут Дешанеля, это будет успех его повара!
- Повара?
- А его знаменитые завтраки? Еженедельные завтраки, на которые он приглашает всех, направо и налево!
- Какой же он Поль Дешанель? Это - Paul Dejeunel!
- M-lle Humbert!
Тут завязывается спор.
- Позвольте! Позвольте! - вмешивается сторонник Дешанеля. - Поль Дешанель никогда не думал жениться на m-lle Humbert! Это m-me Humbert выдумала, чтобы прибавить себе кредита!
- А я вам говорю, что хотел! Хотел! Хотел!
- Никогда! Никогда! Никогда! А! Вы верите всему что рассказывала madame Humbert?! Тогда вам остаётся верить и в сто миллионов.
- А я вам говорю, что Поль Дешанель…
Спор становится горячим.
- Если выберут Буржуа, это решительно ничего не доказывает! - ораторствует в другом месте сторонник Дешанеля. - Это вопрос личных симпатий. Им нравится Буржуа! Вот и всё!
- Ну, да! - язвит сторонник Буржуа. - Им захотелось президента с бородой!
- Почему нет? Видеть четыре года перед собой одно и то же лицо! Захочется переменить! Вот и всё! Вот и всё! Нет, пусть бы выпустили против него Бриссона! Бриссон строг! Бриссона не любят! Бриссона забаллотировали бы! А Буржуа, - он всем симпатичен. Это только вопрос личных симпатий, как видите! У него много личных друзей в палате!
- У Буржуа много личных друзей даже среди правой, - шипит кто-то, - они будут вотировать за него по дружбе.
- Буржуа, если и выберут, то выберут только по знакомству.
- Позвольте, если выберут Дешанеля, что это значит? - провозглашает кто-то. - Его выберут, потому что он прощает штрафы!
- Как штрафы?
- Штрафы, которые накладываются всякий раз, как президент палаты призывает депутата к порядку со внесением в протокол. Штраф на полумесячное жалованье. Дешанель потом вычёркивает штраф, - Бриссон никогда. Оттого и в прошлый раз выбрали не Бриссона, а Дешанеля. Это просто! Это ясно! Депутаты рассуждают: "ну, её к чёрту, и политику, если это стоит 375 франков!"
- Позвольте! Что такое Дешанель? Арривист! Карьерист!
- Академик!
- Написал каких-то десять книжонок!
- Две! Только две! Я сам видел, - только две!
- Да и тех никто не читает!
- Читают из уважения к его отцу!
Право, даже не подумаешь, что находишься среди депутатов. Совершенные кумушки из Торжка.
Я встречаю одного из ближайших друзей Дешанеля.
- Как дела?
У него удручённый вид.
- Нам не везёт. Только что узнал, что мы теряем два голоса. Икс, оказывается, никогда не приходит на первое заседание палаты!
- Почему?
- Представьте! Боится какого-нибудь происшествия! Говорит: "такой тревожный день". Такая у него примета. Смешно! Законодатель и приметы! А Игрек третьего дня вывихнул себе руку. Верный был голос, но упал с извозчика. И что за охота людям в такую скверную погоду выезжать из дома!
Сторонник Дешанеля с отчаянием пожимает плечами.
Но:
- Le jeu est fait!
Все сплетни пущены.
- Rien ne va plus.
Барабаны грохнули "поход". Все сняли шляпы. Построенные в две шеренги, солдаты берут на караул.
Барабаны гремят в "зале Лаокоона", так что цилиндры дрожат в руках.
Между двумя шеренгами солдат проходит старший по возрасту депутат, Ролин, чтобы председательствовать во время выборов.
80-летний старик розовый и выхоленный, с седыми бакенбардами, с самой чиновничьей физиономией. Совсем председатель суда.
Впереди два пристава.
По бокам у Ролина два офицера с саблями наголо.
За ним опять два пристава.
Барабаны грохочут. Шествие тянется медленно.
Словно беднягу ведут на эшафот.
За ним идут его помощники в этом заседании, - четыре самых молодых депутата.
Словно его четыре сына, которые сейчас останутся сиротами.
Старичок поднимается на президентскую трибуну, звонит и читает по тетрадке свою речь.
Старичка никто не слушает, старичка никто не слышит, но старичку все аплодируют.
Старичок никакой гадости не скажет.
- Палата приступает к выборам…
- Избран Леон Буржуа!
Вся левая разражается громом аплодисментов.
- Vive la republique! Vive la republique!
На правой поднимается длинная-длинная фигура Мильвуа, редактора националистской газеты "La Patrie".
- Республика ни при чём в таких выборах! - кричит он.
- Сейчас вскочит Бодри д’Ассон! - предвкушают все.
- Это вы, националисты, не имеете ничего общего с республикой! - кричат с левой.
- Vive Bourgeois!
- Долой клерикалов!
И Бодри д’Ассон вскакивает на скамейку.
Маленький старик с огромной седой бородой, - Бодри д’Ассон одна из самых интересных фигур парламента.
В частной жизни, это - тихий, мирный, добрый старичок, весь ушедший в дела благотворительности.
В палате, это - "зверь". Это l’enfant terrible палаты депутатов.
"Рыцарь короля".
Он вечный представитель Сабль-д’Олонн.
В доброй Сабль-д’Олонн, "верной своему королю", имеют о Франции своё, особое, представление.
Столетие пронеслось над миром, не коснувшись Сабль-д’Олонн, защищённой дремучими сосновыми лесами.
В доброй Сабль-д’Олонн, где носят "старые французские шляпы" с лихо загнутым бортом, предполагают, что Францией "временно правят якобинцы", но верят, что вот-вот придёт король и всех прогонит.
В Сабль-д’Олонн никто не посмеет сунуться поставить свою кандидатуру против Бодри д’Ассона.
Сабль-д’Олонн верно старику Бодри д’Ассону, который верен своему королю.
Бодри д’Ассон, несомненно, самый искренний из депутатов.
В то время, как другие находят возможным смеяться, шутить, Бодри д’Ассон принимает всё не иначе, как серьёзно.
Он болезненный старик. У него падучая.
И старик до такой степени близко принимает к сердцу всё, что происходит в палате, что доводит себя до припадков.
Он никогда ничего не говорит, - на это у старика не хватает спокойствия.
Но он считает своею обязанностью вскочить на скамейку и крикнуть в лицо всей палате:
- Vive la roi!
И часто падает в корчах, среди невообразимого гама и улюлюканья, крича свой боевой клич:
- Vive la roi!
К этому надо добавить, что обыкновенно Бодри д’Ассон кричит это в самые неподходящие минуты.
Но это ничего не значит!
По мнению Бодри д’Ассона, всегда хорошо крикнуть:
- Да здравствует король!
Для него весь мир делится на две неравные половины. "Le roi", Бодри д’Ассон и Сабль-д’Олонн. Всё остальное - жиды и франкмасоны.
Он заслышал боевой клич врагов:
- Vive la republique!
Он вскочил на скамейку. Его седая борода развевается. Он машет руками.