X
Но прошел день, прошел другой, а грозный адмирал ни слова не проронил о Сереже, и адмиральша совсем упала духом, потеряв всякую надежду на прощение сына. Она - всегда благоговевшая перед мужем и признававшая его своим повелителем - теперь даже позволила себе мысленно обвинять его, находя, что слишком жестоко так карать бедного мальчика, хотя бы и виноватого. И эти последние дни она с какой-то особенной страстной порывистостью ласкала своего Вениамина, проливая над ним слезы и кстати вспоминая, с болью в сердце, о своей грустной доле отверженной жены после рождения именно этого самого Сережи.
И все неверности мужа, все эти его связи с гувернантками, с боннами, няньками и горничными, почти на глазах, без всякой пощады ее женского самолюбия и достоинства жены, - всплывали с ядовитой горечью в воспоминаниях адмиральши, оскорбляя ее чувство затаенной ревности. И теперь он - адмиральша хорошо это знала, умея узнавать любовные шашни мужа с каким-то особенным искусством, - имеет любовницу, эту "подлую" Варвару, бывшую ее же горничной, и, конечно, тратит на нее деньги, а вот несчастный мальчик, сын его, уходит в плавание на три года, а отец не подумал даже об его нуждах.
"Он просто ненавидит Сережу!" - решила адмиральша и сквозь слезы глядела на румяного и здорового юношу с сожалением и скорбью.
- И пусть не прощается… Пусть злится! - говорила теперь адмиральша сыну. - Ты не сокрушайся об этом, мой мальчик… Он потом одумается и простит тебя. Не преступник же ты в самом деле?
В этот канун ухода Сережи в плавание семья адмирала сидела за обедом грустная и подавленная. Отсутствие за столом опального младшего Ветлугина накануне долгой разлуки легло на всех мрачной тенью. Все сидели молча, потупив глаза. Адмиральша то и дело вздыхала и подносила надушенный платок к своим раскрасневшимся от слез глазам. Даже Никандр был суровее обыкновенного и своим отчаянно-мрачным видом напоминал добросовестного участника похоронной процессии.
Грозный адмирал не удостоивал обратить внимание на это всеобщее уныние и, словно в пику всем, был в отличном расположении духа. Он не поводил плечами, не крякал и, к общему удивлению, не обругал явившегося к обеду блестящего Леонида за его письмо с просьбой вперед жалованья. Он только при виде Леонида заметил:
- Пожаловал наконец?
Как и всегда, адмирал ел с большим аппетитом, во время обеда не проронил ни слова и, казалось, ни на кого не глядел. Но Анна, хорошо изучившая отца и наблюдавшая за ним с тревогой в сердце за брата, совсем неожиданно перехватила добрый взгляд отца, брошенный на нее и тотчас же хмуро отведенный, и в ту же минуту почему-то решила (хотя и не могла бы объяснить: почему?), что отец простил Сережу и непременно позовет к себе.
И вся она внезапно просветлела. В ее больших добрых серых глазах лучилась радостная улыбка.
Словно бы понимая ее мысли и причину этой перемены настроения, грозный адмирал кинул ей, вставая из-за стола:
- Зайди ко мне!
Анна поняла, зачем он ее зовет, и, радостная и счастливая, без обычной робости, вошла в кабинет вслед за адмиралом.
Адмирал подошел к письменному столу и, выдвигая ящик, спросил:
- Деньги нужны?
- Вы, папенька, недавно подарили мне сто рублей.
- А их нет? Отдала своему любимцу?
Смущенная Анна отвечала, что отдала.
- То-то. Вот возьми! - продолжал своим обычным резким тоном адмирал, подавая сторублевую бумажку. - Не транжирь… пригодятся! Не благодари… не люблю! - остановил он Анну, открывшую было рот. - И без того понимаю людей! - прибавил грозный адмирал и совершенно неожиданно для Анны потрепал ее по щеке своей сухой морщинистой рукой. - Постой! Отдай матери!
С этими словами Ветлугин достал из ящика толстую пачку и вручил ее Анне.
- Небось намотали на этого сумасброда? Глаза выплакали? Распустили нюни? Глупо! Ему же в пользу… Ну, ступай, да пошли сюда Сергея. Он там у вас прячется… знаю!
У адмиральши на половине все были в тревожном ожидании и, когда увидели на пороге радостное лицо Анны, все облегченно вздохнули, предчувствуя добрые вести.
- Иди, Сережа, к папеньке. Он зовет тебя! - проговорила Анна, бросаясь на шею к брату.
- Только умоляю тебя, Сережа… будь благоразумен! - взволнованно промолвила адмиральша, готовая всплакнуть, на этот раз от радости. - Не забывай, что ты виноват, и проси прощения…
- Смотри, не надури, Сережа! - напутствовали его братья. - Из-за тебя всем нам попадет!
Слегка побледневший от волнения, Сережа быстро направился к отцовскому кабинету и постучал в затворенные двери.
- Входи! - раздался голос адмирала.
XI
Войдя в кабинет, Сережа остановился у порога.
- Здравствуй, Сергей! - произнес адмирал, поднимая голову и пристально взглядывая на взволнованного юношу.
Он в первый раз вместо "Сережи" называл сына "Сергеем" и этой новой кличкой как бы производил его в чин взрослого.
- Здравствуйте, папенька! - ответил, кланяясь, Сережа и не двигался с места, ожидая отцовского зова.
- Двери! - возвысил голос старик.
И когда Сережа торопливо запер за собой двери, адмирал проговорил:
- Подойди-ка поближе, смельчак!
- Простите меня, папенька, - начал было Сережа чуть-чуть дрогнувшим голосом, приближаясь к отцу.
Но адмирал сердито крякнул и повелительным жестом руки остановил Сережу. Этот жест красноречиво говорил, что адмирал не желает никаких объяснений.
- Смел очень! - кинул он, когда Сережа приблизился. - Помни: не всегда смелость города берет, особенно на службе. Можно и головы не сносить!
И вслед за этими словами адмирал протянул свою костлявую руку.
Сережа нагнулся, чтобы поцеловать, но адмирал быстро ее отдернул, затем снова протянул и крепко пожал Сережину руку.
Этим пожатием адмирал, казалось, не только прощал сына, но и выражал, как справедливый человек, невольное уважение к юному "смельчаку", не побоявшемуся защитить свое человеческое достоинство. И Сережа, тронутый безмолвным прощением, без упреков и угроз, которых ожидал, почувствовал, что с этой минуты между отцом и ним устанавливаются новые отношения и что он, в глазах грозного старика, уже не прежний "щенок". Он понял, как трудно было такому человеку, как Ветлугин, перенести и простить его смелую и дерзкую выходку. А между тем в неприветном, по-видимому, взгляде этих серых, холодных глаз Сережа, никогда не знавший никакой ласки вечно сурового отца, инстинктивно угадывал отцовское, тщательно скрываемое чувство. И это еще более умилило Сережу.
- Когда снимаетесь? - спрашивал адмирал, взглядывая на своего Вениамина и втайне любуясь его открытым и смелым лицом.
- Завтра, в три часа дня.
- Конечно, под парами уйдете? - с презрительной гримасой продолжал Ветлугин. - А я так на стопушечном корабле в ворота Купеческой гавани в Кронштадте под парусами входил… И ничего… не били судов… А тебе "самоварником" придется быть… По крайней мере спокойно! - язвительно прибавил адмирал.
- Мы большую часть плавания будем под парусами ходить! - обиженно заметил Сережа, заступаясь за честь своего корвета.
- А чуть опасные места или в порт входить… дымить будете? Ну, что делать… Дымите себе, дымите!.. Ночуешь на корвете?
- На корвете. С шестичасовым пароходом уезжаю в Кронштадт!
Адмирал, никогда в жизни никуда не опаздывавший и всегда торопивший своих домашних, имевших несчастие куда-нибудь с ним отправляться, взглянул на часы.
- Еще час с четвертью времени! - заметил он. - Ничего с собой не берешь?
- Все на корвете.
- А часов у тебя нет?
- Нет.
- Вот возьми… верные. Сам выверял! Пять секунд ухода в сутки, знай! - говорил адмирал, подавая Сереже серебряные глухие часы с такой же цепочкой, купленные им для сына еще неделю тому назад. - Смотри, заводи в определенное время! - прибавил он строго.
Сережа поблагодарил и надел часы.
После минутного молчания адмирал значительно произнес:
- Слушай, Сергей! Мое желание, чтобы ты служил во флоте. Твои отец, дед и прадед - моряки. Пусть же старший и младший из моих сыновей сохранят во флоте имя Ветлугиных! Из тебя может выйти бравый моряк… Ты смел и находчив… Поплавай… приучись… Увидишь, что морская служба хорошая. Ты полюбишь ее и не бросишь, чтобы сделаться статской сорокой или каким-нибудь пустым шаркуном… Для того я и просил министра назначить тебя в плавание.
Сережа молчал, но решимость его исполнить свой "план" не поколебалась после слов адмирала. Он все-таки будет "сорокой", не сделавшись, конечно, "пустым шаркуном". Но грозный адмирал, моряк до мозга костей, был уверен, что Сережа полюбит море и службу и пойдет по стопам отца, и, разумеется, не предвидел в эти минуты своих будущих разочарований и бессильного старческого гнева, когда сын настоит на отставке и, к изумлению отца, откажется от всякой служебной карьеры.
- Уверен, Сергей, - продолжал Ветлугин, и голос его звучал торжественно строго, - что ты будешь честно служить отечеству и престолу. Твой отец ни у кого не искал, ни перед кем не кланялся, а тянул лямку по совести, исполняя свой долг. Ни казны, ни матроса не обкрадывал. Есть такие негодяи… У меня, кроме жалованья да деревушки от покойного батюшки, ничего нет! - гордо прибавил адмирал.
Сережа жадно ловил эти слова, и радостное, горделивое чувство за отца сияло на лице сына.
- Будь справедлив… Не лицеприятствуй… Не вреди товарищам. Будь строг, но без вины матросов не наказывай, заботься о них… не позволяй их обкрадывать. Я был в свое время строг, очень даже строг по службе… тогда пощады не давали. Но, во всяком случае, не будь жесток с матросами, чтобы тебе не пришлось потом прибегать к беспощадным мерам, к каким однажды пришлось прибегнуть мне… Избави тебя бог от этого!
Сережа смутно слышал о чем-то ужасном, бывшем в жизни отца, но что именно было, никто из домашних не знал, и Ветлугин никогда об этом не говорил. И юноша замер в страхе ожидания чего-то страшного. Он и хотел знать истину, и боялся ее.
Грозный адмирал смолк и задумался. Точно какая-то тень внезапно пронеслась над ним и омрачила его суровое, непреклонное лицо. И он, опустив голову, несколько времени пребывал в безмолвии, словно бы переживал в эту минуту давно забытый эпизод из далекого прошлого, воспоминание о котором даже и в таком железном человеке, как Ветлугин, по-видимому, вызывало тяжелое впечатление.
Наконец он поднял голову и сказал:
- Все равно, ты впоследствии услышишь. Так лучше узнай от меня.
Грозный адмирал сердито крякнул и начал:
- В двадцать третьем году я был послан в дальний вояж на шлюпе "Отважном" как один из лучших капитанов… Тогда ведь в дальний вояж ходили очень редко, и попасть в такое плавание было большой честью… Когда я имел стоянку в Гавр-де-Грасе, ночью на шлюпе вдруг вспыхнул бунт… Меня чуть не убили интрипелем…Я положил на месте злодея и пригрозил стрелять картечью из орудия… Бунт был подавлен в самом начале… Затем…
Старик на секунду остановился и еще мрачнее и суровее, словно то, что он станет рассказывать, было самое худшее, - продолжал, понижая голос:
- …Затем я немедленно снялся с якоря, вышел в океан и повесил двух главных зачинщиков на ноках грот-марса-реи. К рассвету я вернулся в Гавр принимать провизию…
Ветлугин смолк. Сережа был бледней рубашки. Он понял, почему у отца был бунт, и с невольным ужасом глядел на старика.
- Необходимо было! - прибавил, словно бы оправдывая этот поступок мести, грозный адмирал, поднимая на бледного потрясенного юношу глаза и тотчас же отводя их.
У Сережи подступали к горлу слезы. Его возмущенное сердце отказывалось приискать оправдание. Он не мог понять, что "необходимо было" повесить двух человек за свою же вину и после того, как уж бунт был прекращен. Разнородные чувства наполняли его потрясенную душу: негодование и ужас, любовь и жалость к отцу, на совести которого лежит ужасное воспоминание.
- Теперь другие времена, другие порядки! - заговорил после молчания грозный адмирал. - Хотят без телесных наказаний выучить матроса, сохранить дисциплину и морской дух. Что ж? Попробуйте. Быть может, и удастся, хотя сомневаюсь.
- Наш капитан не сомневается, папенька! - взволнованно и горячо возразил Сережа. - У нас на корвете совсем не будет линьков.
- Не будет? Но распоряжения еще нет? Телесные наказания еще не отменены!
- Все равно… капитан не хочет их… И он отдал приказ, чтобы никто не смел бить матросов, и просил офицеров, чтобы они не ругались…
- И не ругались? - усмехнулся адмирал.
- Да, папенька… Наш капитан превосходный человек.
- Ну и поздравляю твоего капитана! - иронически воскликнул старик и нахмурил брови.
Вслед за тем адмирал поднялся с кресла и, подавая Сереже двадцать пять рублей, проговорил с обычной суровостью:
- Вот тебе на дорогу… Не мотай… Помни: я не кую денег. Рассчитывай на себя и бойся долгов… В портах, смотри, будь осторожнее… Всякие дамы там есть… Остерегайся… Ну, прощай… Служи хорошо… Раз в месяц пиши, как это вы, умники, без наказаний будете плавать с вашим капитаном и содержать в должном порядке военное судно! - язвительно прибавил старик. - Мать, братья и сестры тебя завтра проводят, а я в Кронштадт не поеду… Нечего мне смотреть на ваш корвет. Я привык видеть суда в щегольском порядке, а у вас, воображаю, порядок?! От одного угля сколько пыли?! Чай, чухонская лайба, а не военное судно?!
Сережа хотел было возразить, что их корвет в отличном порядке и нисколько не похож на лайбу, но адмирал, видимо, не желал слушать и сказал, протягивая руку:
- Ну, будь здоров. Ступай! Не опоздай, смотри, на корвет!
И, крепко пожав Сережину руку, он направился в спальню, чтобы, по обыкновению, отдохнуть час после обеда.
Таково было прощание грозного адмирала с сыном перед трехлетней разлукой.
XII
- Ну, что? Как он тебя простил, Сережа? Как все было? Рассказывай, рассказывай по порядку. Ну, ты вошел к нему в кабинет… А он что?
Такими словами встретила Сережу адмиральша, горевшая любопытством и очень любившая, чтобы ей все рассказывали с мелочными подробностями и с чувством.
Но Сережа, грустный и задумчивый, еще не освободившийся от первого впечатления, вызванного отцовским признанием, должен был разочаровать адмиральшу. Прощение произошло почти без слов. Никаких трогательных сцен не было.
- И отец не бранил тебя? Не упрекал? - удивлялась мать.
- Нет, маменька.
- О чем же вы так долго говорили?
- Отец давал советы насчет службы!..
- А денег дал?
- Дал и подарил часы.
- Ну и слава богу, что все так кончилось!.. Я, впрочем, предвидела…
- Напротив, маменька, вы говорили, что папенька не простит! - снова съязвила красивая Вера.
- Вера! Выведешь ты меня из терпения, гадкая девчонка! - вспылила адмиральша.
- Вера! Как можно раздражать maman? - вступился Гриша.
- Ну, ты… просвирки… Пожалуйста, без замечаний! - огрызнулась Вера и ушла.
Об отцовском признании Сережа матери не сказал ни слова, но, оставшись наедине с Анной, в ее комнате, он все рассказал сестре и, окончив рассказ, воскликнул:
- Ах, Нюта, голубчик… Ведь это ужасно… И как тяжело за отца!
- Ему, верно, еще тяжелее! - ответила потрясенная рассказом Анна. - Но не нам судить папеньку, Сережа. Пусть его судят другие! - внушительно и серьезно прибавила кроткая девушка.
В тот же вечер Сережа уехал в Кронштадт. На следующее утро вся семья адмирала приехала провожать Сережу на корвет. При прощании адмиральша дала волю слезам и возвратилась домой совсем расстроенная.
В тот же вечер адмирал спрашивал Анну:
- С кем Сергей помещен в каюте?
- С мичманом Лопатиным.
- Ну, что, молодцом он?.. Не раскисал?..
- Нет, папенька…
- То-то!.. - одобрительно заметил адмирал.
Когда на следующий день Ветлугин увидал за обедом, что жена его вытирает слезы, он сурово заметил:
- Все еще нюнишь?.. О Сергее нечего нюнить… Лучше поплачь о своем балбесе Леониде…
Адмиральша вопросительно взглянула на мужа.
- Да, о нем лучше пореви! Этот негодяй в долгу как в шелку. Утром ко мне приходили на него жаловаться… Не платит долгов… Я ни копейки не заплачу. Слышишь? - грозно крикнул старик. - Пусть лучше этот подлец пулю в лоб себе пустит! Так и скажи ему!