Николай написал прошение, Лаврентьев одобрил его и прочитал мужикам. Мужики остались довольны, ставили под ним кресты и подписывались, кто умел. Выборные уже собрались и отправились в губернский город, сопровождаемые пожеланиями. Лаврентьев обещал вечером ехать туда же, только прежде повидается с исправником, и наказал без него к губернатору не ходить.
Вслед за тем Лаврентьев и Вязниковы оставили Залесье, напутствуемые благодарностью и благословениями.
- Подай вам господи, добрые люди!
- Заступники вы наши…
- Бог не оставит вас!..
- Прощай, Григорий Николаевич! - произнесла высокая баба с ребенком, протягивая руку Лаврентьеву.
Молча возвращались наши путники назад. Только что виденное произвело на всех огромное впечатление. На Васе лица не было… Скорбные мысли волновали юношу.
XVIII
Солнце садилось, когда оба брата вернулись домой. Старики радостно встретили их с встревоженными лицами. Иван Андреевич уже слышал о происшествии в Залесье, узнал, что Вася был там, и боялся за сына. Он выслушал рассказ Николая, - Николай рассказал обо всем очень живо и талантливо, - и в волнении заходил по кабинету.
- Я поеду к губернатору, - сказал он, - и объясню всю эту историю. В самом деле, это вопиющее дело!
- Если бы ты видел сам, папа!.. - вставил Вася.
- А ты как туда попал? - резко оборвал его Иван Андреевич. - Ты зачем мешаешься не в свои дела, скажи мне на милость, когда твое дело учиться? К чему ты побежал в Залесье? Чем ты помог? Ты только себя погубишь своими глупыми выходками. Послушай, Вася, я давно хотел с тобой поговорить… Твое поведение, признаюсь тебе, крайне мне неприятно.
Он остановился и взглянул на Васю. Вася стоял смущенный, кротко посматривая на взволнованного старика.
- Оставь нас, Николай, - промолвил он, и, когда Николай ушел, он сказал Васе: - Сядь!
Вася сел на кресло. Старик уселся напротив и первые минуты молчал, стараясь побороть вспышку гнева. Его взгляд понемногу смягчался, останавливаясь на задумчивом лице сына. И чем дольше он глядел на Васю, тем более и более смягчался. И отцу вдруг бесконечно стало жаль своего бедного мальчика. В кротком, страдальческом взоре восторженных голубых глаз, в бледном лице, в этом немощном теле старик впервые прозрел что-то необыкновенно глубокое, искреннее, беззаветное. Ему почему-то припомнилось, что он видел однажды, во время своей молодости, молодого раскольника, шедшего под кнут с таким же самым восторженным лицом. И сердце заныло у старика. Разве можно сердиться на Васю? Об этот кроткий взгляд разбивался всякий гнев.
"В самом деле, он какой-то особенный, не похожий на других, этот Вася. Чем же занята его голова? Чем болит его сердце в такие юные годы?" - думал Иван Андреевич, с тоскливым участием взглядывая на Васю.
- Ты извини меня, Вася, - начал Вязников совсем смягченным голосом, - я давеча горячился и был резок…
- Что ты, папа!.. - остановил его Вася. - Что ты!
- А теперь, мой милый, скажи мне откровенно, как другу: зачем ты ходил в Залесье? Какие побуждения заставили тебя идти туда? Конечно, не любопытство?
- Любопытство? Как можно смотреть на страдания ближних из любопытства?
- Ну, разумеется, нельзя: по крайней мере ты не станешь… Я знаю…
- Я, видишь ли, папа…
Вася остановился на секунду в колебании и продолжал:
- Ты не смейся, папа, надо мной, а впрочем, что ж я заранее прошу! - улыбнулся юноша. - Может быть, оно и смешно, но только мне не смешно… Я, видишь ли, думал как-нибудь пособить, отвратить это несчастие… Когда туда приехали продавать, я просил пожалеть, отсрочить, доложить губернатору, что так нельзя…
- Ты просил?
- А то как же? Я полагал, что они убедятся…
- И что ж тебе сказали?
- Сказали, что не мое дело… Все так говорят!.. Но как же не мое дело? Мне кажется, это дело всякого! И должен я тебе еще признаться, - я тебе не говорил прежде и никому не говорил, - что раньше еще я ходил к Кузьме Петровичу.
- Ты? Зачем? - все более и более удивлялся Иван Андреевич.
- Просить его о том же. Но только и его я напрасно упрашивал. Он не согласился. Стращал урядником. Странный он… Рассердился…
- Да ведь это, Вася, в самом деле смешно, мой милый. Ходить убеждать Кузьму! Кто дал тебе право давать советы людям, которые их не спрашивают? Рассуди сам. И разве ты приобрел право учить других, ты, мальчик, который еще сам ничего не знает, который должен учиться, а не учить других?! И почему ты полагаешь, что ты прав? Откуда такая уверенность?
- Я никого не учу, я только просил…
- И ты видишь, все твои просьбы бесплодны… Тебя волнует, что Кузьма поступает недобросовестно, - я не спорю, он нехороший человек, - но разве ты призван исправлять его? Мало ли дурных людей на свете! Мало ли несовершенств! Но все это не дает тебе права считать себя судьей чужих дел. Удивил ты меня! Ходить к Кривошейнову! Убеждать его! Это чересчур смешно! Воображаю, как он смеялся, слушая твои увещания. Еще благодари, что он только прогнал тебя, а не поднял истории.
- Какой истории?
- Ты не понимаешь?.. Он мог извратить смысл твоих слов, и мало ли что могло быть.
- Что бы ни было, но ведь нельзя же!.. Ты пойми, нельзя же!.. Я никогда не учу, я не считаю себя судьей, - сохрани меня бог! - но нельзя же равнодушно смотреть, как людей оскорбляют. Разве можно?.. Я не могу… Сердись не сердись, папа, а это выше моих сил. Я не знаю, что делать, как помочь, но чувствую, что надо, надо!.. - проговорил юноша.
- И не смотри равнодушно, друг мой; но чтобы быть полезным, надо учиться. Наука даст исход твоим хорошим стремлениям. Наука скажет тебе, что зло всегда было, но что постепенно оно уменьшается, люди постепенно делаются лучше, отношения становятся мягче… И тогда, когда ты научишься, ты действительно можешь быть полезным своей родине, а в противном случае ты, Вася, с своими добрыми стремлениями, с своей восторженностью, останешься бесполезным и, боже храни, бесплодно погибнешь. Какая-нибудь выходка, вроде той, которую ты сделал, и жизнь твоя потеряна для других.
Старик продолжал говорить на эту тему и увлекся. Он говорил о назначении образованного человека, о пользе, которую он может принести; он приводил исторические примеры, как постепенно улучшается жизнь, и когда кончил и взглянул на Васю, то увидал, что юноша все так же смотрит своим кротким, страдальческим взором и что горячие слова отца не произвели на него того впечатления, на которое рассчитывал старик.
И правда: Вася слушал, и все-таки слова отца не произвели на него успокоивающего действия. Скорее сердце, чем разум, подсказывало ему, что в словах отца что-то не то, что они не отвечают на вопросы, над которыми он задумывался.
По своему обыкновению, он припоминал слова отца и, помолчавши, заметил:
- Ты, папа, осуждаешь мои выходки и вообще советуешь беречь себя, чтобы не погибнуть бесплодно. Так ведь?
- Ну, конечно.
- Прости меня, если я тебе напомню. Ты в молодости за что же пострадал? Разве не за то, что тебя мучило несчастье ближних? И разве ты раскаивался когда-нибудь?
Старик был поставлен в затруднение этим вопросом. Раскаивался ли он? Конечно, нет!
- Ошибки отцов служат уроком детям! - ответил он, с любовью посматривая на Васю.
- Так это была ошибка с твоей стороны? - опять спросил Вася.
- Увлечение, пожалуй… Но видишь ли, Вася… Когда я увлекался, я все-таки кое-чему учился! - улыбнулся Иван Андреевич.
- И вот что еще, - продолжал Вася. - Ты говоришь, что наука даст выход, что образованный человек принесет пользу, но объясни мне, почему же вот и ты образованный, и Коля образованный, и мало ли образованных, а в Залесье такая история?.. Да и в одном ли Залесье?.. Объясни мне, бога ради, почему же одни должны терпеть, а другие должны мучить?.. Скажи мне, дорогой мой, скажи, разве это так должно быть? Разве это и есть правда? Меня эти вопросы, папа, давно мучат. Ну, научи же ты, как же это… Разреши мои сомнения… Кто разрешит мне их?
Он произнес последние слова таким страстным, замирающим голосом, со слезами на глазах, что Иван Андреевич испуганно взглянул на Васю, подошел к нему, обнял и тихо промолвил:
- Вася… Вася, что с тобой, голубчик? Разве можно так волноваться?
- Как же не волноваться? И чем я виноват, что волнуюсь? Ты успокой меня, и я перестану…
- Болен ты.
- И Коля говорит… Нет, я не болен, папа…
- Скажи мне, откуда у тебя эти мысли, эти вопросы?
- Как я скажу тебе, откуда? Я не знаю, откуда… Вижу я, что кругом делается, и раздумываю, отчего это так делается, а не иначе…
Долго еще старик беседовал с сыном, стараясь разъяснить ему мучительные вопросы, но Вася ушел неудовлетворенный и неуспокоенный.
И старик, оставшись один, сам чувствовал, что он не успокоил сына. Он со страхом думал о будущности "бедного" восторженного мальчика и долго не мог заснуть в эту ночь, волнуемый тяжелыми мыслями и не зная, как помочь сыну избавиться от пагубных заблуждений.
XIX
На следующий день Иван Андреевич собрался ехать вместе с Николаем в губернский город С. Вязников принял близко к сердцу вчерашнее происшествие в Залесье и выразил надежду, что бог даст дело как-нибудь обойдется и никаких дурных последствий для крестьян не будет. Быть может, явится даже возможность через губернатора, который, в сущности, добрый человек, - прибавил Вязников, - повлиять на Кузьму и убедить его отсрочить продажу.
- Во всяком случае, надо попытаться!
Вася просиял, когда за чаем услышал этот разговор. Он так восторженно любовался отцом, что старик, улыбаясь, промолвил:
- Ты что так смотришь, Микула Селянинович, а? И сегодня ты как будто веселей, не то что вчера.
- Я надеюсь, что ты, папа, поможешь. Тебя послушают.
- Ну, брат, не особенно нас слушают! Ведь вот ты же меня вчера не послушал, я не убедил, кажется, тебя, что тебе надо учиться, а не поучать Кузьму и становых! - шутя заметил Вязников. - Но я не падаю духом и не теряю надежды со временем убедить тебя, что твои увещания по меньшей мере бесполезны. Еще поспорим, мой философ! Теперь будем чаще спорить, а то ты какой-то со мной бука был, мой мальчик. Будем ведь спорить?
- Будем.
- Но споры - спорами, а занятия - занятиями. Надеюсь, что ты будешь готовиться к экзамену?
- Я готовлюсь.
- Ты не захочешь огорчить нас, стариков, оставаясь неучем?
- Мне было бы тяжело огорчить вас! - с чувством проговорил Вася как бы в раздумье.
- То-то… Эх, брат, перемелется - мука будет! Не все кругом ложь да зло, как тебе кажется. Ну, до свидания. Пожелайте нам успеха, господа! - проговорил старик, прощаясь с женой и сыном.
Вечером Вязниковы приехали в губернский город С. и остановились в гостинице. Иван Андреевич облекся в черный сюртук, чтобы тотчас же отправиться к губернатору, а Николай собирался в театр. Они условились после театра поужинать вместе с отцом в трактире.
- Сегодня я тебя угощу шампанским! - заметил Николай.
- Ладно, ладно. Я, признаться, люблю это вино. Благородный напиток!
- Смотри же, в одиннадцать часов. Желаю тебе успеха! - проговорил Николай, прощаясь на подъезде с отцом. - Быть может, и мое прошение подействует. Верно, уж Лаврентьев здесь!..
В это самое время его превосходительство Евгений Николаевич Островерхов, военный генерал лет под сорок, сидел в своем кабинете, внимательно слушая сообщение Кузьмы Петровича Кривошейнова о подробностях происшествия в Залесье и о нанесении побоев его доверенному. Время от времени его превосходительство нетерпеливо поднимал глаза на рассказчика, не без брезгливости рассматривая угреватое, грязноватое лицо Кривошейнова и его толстые, жирные пальцы и снова опуская глаза на бумаги, лежавшие на письменном столе.
Еще вчера его превосходительство получил от рыжеватенького станового телеграмму о происшествии, - Ивана Алексеевича, исправника, не случилось в ту пору дома, и становой решился сам телеграфировать, - и утром сегодня выслушал доклад об этом деле лично от станового и от Ивана Алексеевича, поспешившего приехать в город и доложить со слов своего помощника. Распорядительный и энергичный генерал еще ночью отправил на место происшествия чиновника особых поручений, приказав ему немедленно дать знать ему о том, что делается в Залесье, и уполномочив в крайнем случае вызвать из ближайшего города воинскую команду. В то же время сообщено было судебной власти, и на место происшествия отправились прокурор и следователь. Первые сведения, полученные его превосходительством, были таковы, что дело представлялось крайне серьезным. Выходило как бы вроде бунта или по крайней мере сопротивления властям, так что не мудрено было, что его превосходительство был крайне озабочен этим делом и внимательно выслушивал многоречивые объяснения Кузьмы Петровича, приехавшего просить защиты своих интересов и "ограждения неприкосновенности".
Его превосходительство нахмурился, когда Кузьма Петрович, между прочим, старался придать этому делу оттенок подстрекательства и рассказал, как несколько недель тому назад к нему приходил сын Вязникова и с угрозами просил не поступать по закону, причем говорил возмутительные речи.
- Я тогда не пожелал обеспокоить ваше превосходительство, полагая, что Иван Андреевич, как родитель, образумит своего сынка, но вчерась этот молодой человек был в Залесье и, как мне известно, подстрекал мужиков.
- Откуда вам это известно?
- От доверенного моего. И наконец становой видел.
- Становой пристав о подстрекательстве мне не докладывал…
- Кроме того, туда же приехали господин Лаврентьев и старший сын Вязникова.
- И что же?
- Они, ваше превосходительство, говорили речи мужикам.
- Я насчет этого имею более верные сведения! - сухо проговорил его превосходительство. - Вас, очевидно, ввели в заблуждение, и я не советую вам, Кузьма Петрович, давать такое ложное направление этому происшествию. Могу вас успокоить, что в этом деле никаких подстрекательств не было, по крайней мере, судя по данным, пока имеющимся у меня. Во всяком случае, поверьте, что дело это будет строжайше исследовано и интересы закона соблюдены.
Его превосходительство привстал, давая знать, что аудиенция кончена, и, протянув руку, проводил Кузьму Петровича до дверей.
- Скотина! - произнес генерал, оставшись один и беспокойно шагая по кабинету. Тем не менее поступок молодого Вязникова и присутствие Лаврентьева и Вязниковых в Залесье во время происшествия, о чем генералу было донесено становым приставом и подтверждено исправником, - несколько беспокоили его превосходительство, особенно ввиду слухов, уже ходивших в городе по поводу этого происшествия. Он нетерпеливо ожидал телеграммы от чиновника по особым поручениям, но от него известия еще не было. Его превосходительство уже третий год управлял губернией, и, слава богу, все шло благополучно, как вдруг теперь неприятное происшествие, о котором дойдут, пожалуй, в Петербург превратные известия… Это тревожило генерала, мечтавшего о видной дальнейшей карьере. Он был назначен сюда после очень строгого губернатора, и ему при назначении намекнули действовать зорко, но осторожно, и вдруг такое неприятное дело у него в губернии.
Он позвонил и приказал лакею позвать правителя канцелярии.
Невысокий скромный молодой человек тотчас же явился в кабинет.
- Известий новых нет из Залесья, Александр Львович?
- Нет…
- Странно…
- Быть может, дороги задержали Лазарева, ваше превосходительство!
- Вы думаете, дороги?
- Полагаю, что дороги…
- Дай бог, чтобы не было хуже. Сейчас Кривошейнов был… Он там, между прочим, разные кляузы рассказывает.
- Он уже и мне говорил… По-моему, все это вздор.
- Пожалуй, в городе кричать будет… Этот мужик в последнее время совсем с ума спятил. И откуда он набрался этого духа? Конечно, поступок Вязникова смешон, дик, но тем не менее…
В эту минуту лакей принес телеграмму.
- Наконец-то, - произнес Островерхов, быстро вскрывая телеграмму. - Ну слава богу! Снежков доносит, что порядок в Залесье вполне восстановлен и что главные зачинщики арестованы! - прибавил генерал, протягивая телеграмму правителю канцелярии.
Скромный на вид чиновник, молодой человек, лет под тридцать с некрасивым, несколько заморенным лицом, с плоскими аккуратно прилизанными волосами, стал читать телеграмму. По мере чтения лицо его делалось серьезнее и серьезнее, и если бы генерал внимательно взглянул в это время на своего подчиненного, то увидал бы едва заметную улыбку, искривившую тонкие губы скромного чиновника. Впрочем, улыбка тотчас же исчезла, и лицо чиновника снова сделалось бесстрастно.
- Ну, что скажете, милейший Александр Львович?.. Да что вы не присядете? Прикажете папироску?
- Очень вам благодарен, Евгений Николаевич! - отказался чиновник. - Внизу спешная работа. Мне кажется, ваше превосходительство, что телеграмма Снежкова нисколько не разъясняет дела. Какие беспорядки, чем они были вызваны - об этом ни слова здесь нет.
- Вы разве сомневаетесь в донесении пристава? Телеграмма его была очень тревожная, и наконец не смеет же он так нагло лгать!
- Я позволю себе заметить, ваше превосходительство, - с некоторой аффектацией скромности продолжал молодой человек, - что под первым впечатлением весьма возможны сильные преувеличения. До меня дошли об этом деле несколько иные слухи. Сегодня приехал из своего имения Лаврентьев, который, как ближайший сосед Залесья, поехал на место происшествия и был там. Не угодно ли будет вашему превосходительству повидать Лаврентьева и самому услышать от него подробности? Лаврентьев человек честный и благонамеренный, и я уже имел честь докладывать, что все рассказы Кривошейнова о нем не имеют ни малейшего основания.
- Я верю, верю, но все-таки этот Лаврентьев… Впрочем, пригласите его.
- Прикажете сегодня?
- Нет, дайте, Александр Львович, и мне вздохнуть! Пригласите его завтра утром, в девять часов. Кстати, мне очень любопытно будет познакомиться с этим чудаком. О нем столько рассказывают смешного, - усмехнулся его превосходительство. - Говорят, он совсем мужиком глядит? Правда это?
- Несколько одичал в деревне.
- Во всяком случае, завтра нам надо послать донесение в Петербург.
- Не дожидаясь подробного сообщения Снежкова?
- Он завтра будет. А то того и гляди в газетах появится телеграмма раньше, чем мы донесем. И так шум поднят. Вы не слыхали, как здоровье этого избитого? Кривошейнов говорит, что он при смерти.
- Нет, ваше превосходительство. Этот побитый скоро поправится! - ответил чиновник.
- Неприятное дело, очень неприятное!.. - проговорил генерал, присаживаясь к столу.