- Конечно, выправишься. Я служил на конверте с одним фор-марсовым; так он тоже был болен грудью и страсть как поправился, когда конверт вошел в теплые места. Теперь словно бык.
Матрос жадно слушал боцмана и видимо обрадовался.
- А как тебя звать?
- Арсентий-Иванычем зовут ребята.
- А ты по какой причине в госпитале?
- Зря. По чужой глупости. Ничего не болит, только тоска, а меня сюда законопатили. Скорей бы поправка мне вышла в Кронштадте, а вот дохтур не пущает.
И боцман, обрадованный, что может поговорить с земляком, да еще с матросом, как с ним "довольно глупо" поступили, и при этом дал не особенно лестные характеристики о докторе, капитане и многих офицерах.
- А у вас на конверте как?
Матрос сказал, что пожаловаться на начальство грешно. Капитан добер. Вовсе не наказывает линьками. И старший офицер не очень допекает, только любит чистить по морде. Да только рука у него нетяжелая, и бьет без пылу.
- А как же он смеет, ежели такого положения нет? И сами вы дураки и есть, - вдруг прибавил боцман.
Матрос удивленно взглянул на боцмана.
- Нешто и ты, Арсентий Иваныч, не учишь нашего брата?
- То-то я и был мордобоем; да, спасибо, нашелся человек. И ведь поди, с виду совсем плюгавый был, - шканечный, а вовсе осрамил, как из-за меня попал в лазарет. Совсем не мог вынести бою. А он же меня и спас, когда я упал за борт. Этим самым меня он и оконфузил.
- Ишь ты! - промолвил, вздохнув, матрос.
Земляки долго разговаривали.
Рулевой часто задыхался и, полный надежды, рассказывал, как он поправится и вернется в Кронштадт. Там его ждет супруга. Еще недавно прислала весточку. Ждет не дождется. Без тебя, мол, болезного, места не найтить.
- Можешь ли, Арсентий Иваныч, понять, какая у меня молодчага матроска? Не то что какие облыжные: на словах одно, а чуть ушел из Кронштадта - и сейчас, шельма, льстится на другого. А моя, братец ты мой, форменно приверженная.
И лицо матроса дышало восторженностью, и в глазах его стояли умиленные слезы.
А боцман слушал, и почему-то этот восторженный матрос возбуждал в нем и обиду и зависть.
"Сердцем добер, так и верит другому сердцу. Брешет, верно, его матроска", - подумал боцман.
Но ему не хотелось нарушить веры матроса, и он, не решаясь перед серьезно больным высказать свои взгляды на силу бабьей привязанности, осторожно спросил:
- Небось, зовет тебя в Кронштадт?
- Звала, даже очень звала. Приезжай, мол, я за тобой как нянька буду смотреть. Да потом спохватилась. Тебе, мол, тепло нужно. Вот если бы перевестись в черноморский флот, так она бы обязательно приехала в Севастополь.
"Ладно, приедет к тебе", - подумал боцман и спросил:
- Насчет этого отписывал ей?
- Отписывал.
- Что же она? - возбужденно и жадно спросил боцман.
- Рада, очень рада, да сомневается, как бы уж вышел перевод. Ну и опасается бросить Кронштадт. А ведь она там торговкой на рынке.
В эту минуту боцман вспомнил, что и его звали в Кронштадт, и точно так, как и Пояркову, советовали скоро не возвращаться.
"Брешет", - озлобленно подумал боцман и с особенным участием стал подбадривать рулевого. Он говорил, что больной скоро пойдет на поправку, его переведут в Севастополь, и жена тотчас же приедет к нему.
- Всего ведь восемь рублей переехать. Небось, найдет.
Больной любовно смотрел на боцмана и предложил ему, коли нужно, написать весточку в Кронштадт.
- Некому, - резко ответил боцман.
- Разве, Арсентий Иваныч, ты одинокий?
- Одинокий.
- Трудно, должно быть, одинокому, Арсентий Иваныч. То-то ты и не подаешь претензии на доктора. А то должны отправить. Нынче ведь права.
- Там видно будет. И давно ты женатый?
- Шесть лет, Арсентий Иваныч.
- Давно. По нынешним временам и вовсе много. А ты ишь какой благополучный.
И в голосе боцмана звучала завистливая нотка.
- Пофартило, Арсентий Иваныч. Да и чего, ежели по правде говорить, меня обманывать? Не привержена, так прямо и скажи. Больно, да зато сразу. По крайней мере совесть есть.
- Тут, братец ты мой, совесть совестью, а есть и другая загвоздка. Есть и такая баба, которая по совести виляет хвостом, и привержена, мол, а затем: простите, мол, ошиблась, очень, мол, душе больно. И духу в ей не хватит, что так, мол, и так - кум есть. А понять не может, как обидно, что она заметает хвосты. Да еще и тебя обвиноватит; ты, мол, зря обнадежен, не понимаешь, мол, какая я распронесчастная баба. И взаправду беда ей.
IX
Прошло три дня.
Боцману стало лучше. По ночам он тосковал по-прежнему, но галлюцинаций не было. Доктор "Нырка" раз посетил боцмана и сказал ему, что он глядит совсем молодцом. Скоро будет здоров вполне.
"Так и ври, зуда. От себя не убежишь".
И, обратившись к доктору, сказал:
- Дозвольте явиться на "Нырок".
- Как, что, почему? - засуетился доктор. - Ведь я тебе говорил, что здесь лучше. Разве здесь нехорошо?
- Дозвольте явиться на "Нырок", - снова и уже настойчиво проговорил боцман.
- Нельзя, хуже будет.
- Дозвольте, вашескобродие.
- Никак не могу.
- Я тоже, вашескобродие, не могу. По моему малому рассудку без вашего дозволения уйду. Явлюсь к старшему офицеру и отлепортую.
Доктор внимательно взглянул в глаза боцмана, и, казалось, в глазах больного не было ничего такого, что могло бы грозить больному еще сильнейшим расстройством нервов. И доктор наконец сказал:
- Ну и черт с тобой. Но помни, если кому-нибудь сдерзничаешь, с тебя строго взыщут. Это - не берег.
- Очень хорошо понимаю, вашескобродие.
- И в Кронштадт тебя не отправят. Буду лечить тебя на клипере.
Часа через два за больным приехал мичман Коврайский.
Боцман обрадовался.
А Коврайский тоже радостно сказал:
- А я, Антонов, уже говорил и старшему офицеру и капитану насчет отправки тебя в Кронштадт. "Грозящий" уходит через два дня в Россию.
Но, к удивлению мичмана, боцман не только не обрадовался, но стал угрюмее и мрачнее.
- Много вам благодарен, ваше благородие, но только, может, я в Кронштадт и не желаю.
- Не желаешь? - изумился мичман, уже кое-что прослышавший от фельдшера, почему именно так тянет боцмана в Кронштадт. - Да ведь ты просился?
- А теперь не желаю, ваше благородие.
- Ну, как знаешь. Только смотри, голубчик, не надрывайся на клипере; все-таки отдохни, в лазарете отлежись.
- Нет уж, ваше благородие, лучше при деле буду, а то доктор заговорит, ваше благородие.
- Ну, как знаешь, а если хочешь, тебя флагманский доктор посмотрит. На днях адмирал будет в Неаполе.
- Что смотреть, никакой доктор не поможет от тоски, - проговорил боцман, и голос его звучал такой тоской, что мичман не смел больше ни о чем его расспрашивать.
X
Матросы боцмана встретили приветливо.
Старший офицер приказал ему все-таки отдохнуть и лечь в лазарет. Но боцман решительно просил править свою должность.
- А то, вашескобродие, без дела опять заболеешь.
- А что, доктор позволил?
- Никак нет, вашескобродие, обсказал: ложись в лазарет.
- Так как же я отменю распоряжение доктора?
- Дозвольте, вашескобродие.
- Ну, подожди. Я прежде переговорю с доктором, а в госпитале тебе, конечно, было скверно.
- Еще бы, вашескобродие.
- Я постараюсь отправить тебя на родину.
- Нет, вашескобродие. Пока что до отправки останусь.
- Не тянет?
- Везде одна тоска, вашескобродие.
Старший офицер участливо взглянул на боцмана и спросил:
- Ты ведь, кажется, не женат?
- Точно так, вашескобродие.
- Оно и лучше, братец ты мой.
И как-то грустно прибавил:
- Тоже не всегда и женатому хорошо.
- Точно так, вашескобродие. Видел в Кронштадте, как живут семейные люди. Одна пакость. Обманывают друг друга в самом лучшем виде. По-собачьи живут.
- А ты думаешь, почему?
- Облыжности много, вашескобродие. Больше по своей мужчинской подлости и почитают бабу. Оттого между ими ничего кроме этой самой подлости и нет.
И боцман, словно бы решая какой-то занимающий его больной вопрос, спросил:
- Осмелюсь спросить, вашескобродие, верно, у господ семейные люди живут не по-собачьи?
- Ишь ты какой любопытный. А ты как думаешь?
- Полагаю, что всякие и между господ, вашескобродие.
- Правильно. Часто люди зря женятся… - задумчиво промолвил старший офицер, семейная жизнь которого была далеко не из сладких.
- И нет друг о друге настоящего понятия. А главное - ни за что друг друга обижают!.. Так дозвольте не идти в лазарет?
- Ну ладно. Знаешь, что я тебе скажу, Антонов, лучше и ты не сделай глупости, - полушутя, полусерьезно сказал старший офицер.
- Какой, вашескобродие?
- Не женись. Очень уж у тебя обидчивый и подозрительный характер.
Боцман вспыхнул.
- Какая дура польстится на старого человека, вашескобродие?
- Зато старые сами льстятся.
- Дураки и есть, вашескобродие. Зато их и обчекрыживают. И поделом, а главная причина - понимай, кто ты такой есть, и ушей не развешивай.
Старший офицер, который сам очень развешивал уши, когда его молодая, пригожая жена, провожая в дальнее плавание, особенно горячо уверяла в своей любви и вскоре по уходе мужа написала ему письмо, в котором в довольно туманных выражениях намекала, что она, к сожалению, не так сильно любит его, и уверяла в своей безграничной дружбе, - старший офицер, словно бы понимавший, что и боцман находится в том же положении, как и он, проговорил, напуская на себя решительный вид:
- Вот и молодчага, так с бабами и надо действовать. Если она тебя "обчекрыжила", ты и наплюй.
"Ты-то плюнул… Вовсе вроде как бы подвахтенный у своей женки; она ему пишет-пишет, а он верит и ей отписывает письма; из каждого порта депешу да депешу, и супруга депешу, и оба не по-настоящему. И отчего это люди так врут?" - подумал боцман и доложил старшему офицеру, принимая официальный вид:
- Прикажете, вашескобродие, ванты тянуть? Дали ослабку.
- Да уж ты пока оставь, я прикажу Иванову. Ну, ступай; чуть станет тебе хуже, скажи мне.
- Есть, вашескобродие.
И боцман вышел из каюты старшего офицера.
А Иван Иванович присел у письменного стола, любовно взглянул на большую фотографию, висевшую над койкой, потом прочитал несколько писем жены и произнес:
- Вот почему теперь о дружбе. Верно, новое увлечение. В этом вся и разгадка.
И Иван Иванович задумался.
XI
Должно быть, боцман сильно понадеялся на свои силы, распоряжаясь работами, потому что к вечеру почувствовал себя усталым, и главное - в уме его мысли как будто путались и зрение мутилось.
Приехавший с адмиралом флагманский врач вместе с Приселковым осмотрел боцмана.
К вечеру к боцману зашел старший офицер и сказал:
- Ну, братец ты мой, они решили, что тебе на клипере оставаться нельзя. Лучше тебе снова на берег, в госпиталь.
Боцман опешил. Несколько секунд он молчал и только подозрительно пристально смотрел на старшего офицера.
И, внезапно охваченный бешенством, он, стараясь сдержаться, воскликнул:
- Это по каким же правам, вашескобродие? Бабьи штуки, что ли? Так я на это не согласен, вашескобродие! Вы с ими заодно? Думаете, я - нижний чин, так можете тиранствовать человека. Я права найду! - и почти бешено крикнул: - Вон!
И прибавил непечатное слово.
На кубрике и на палубе ахнули.
В ту же минуту сверху прибежал унтер-офицер и сказал старшему офицеру:
- Адмирал требует.
А на мостике низенький, худощавый и строгий адмирал раздраженно и резко говорил капитану:
- Это у вас что за безобразие? Вот до чего распущена команда! Такая неслыханная дерзость. Немедленно его в карцер и отдать под суд. Вы на что тут старший офицер? - крикнул адмирал подошедшему Ивану Ивановичу.
- Он - сумасшедший, ваше превосходительство, - почтительно ответил старший офицер.
И в ту же минуту вспомнил письмо жены и подумал, что он сам, как и боцман, может сойти с ума.
- Пусть доктора осмотрят. Если он сумасшедший, то почему вы его держали на клипере? - обратился адмирал к подошедшему доктору.
- Он - не сумасшедший.
- Так, значит, бунт?
Старший офицер взглянул на доктора, и презрение стояло в глазах моряка. "Ученая скотина", - подумал он и доложил адмиралу:
- Разрешите, ваше превосходительство, до нового осмотра докторов не садить боцмана в карцер. Я его хорошо знаю. Он не позволил бы себе такой выходки, если бы был здоров.
- Это черт знает что такое! На военном судне - и такое вопиющее нарушение дисциплины.
И, после секунды раздумья, адмирал прибавил:
- Конечно, я был бы очень рад, если бы вы, доктор, ошиблись, и боцман оказался бы сумасшедшим. Пусть его сейчас осмотрят. - И с этими словами адмирал спустился.
- Ведь иначе бедняге пришлось бы подвергнуться жестокому наказанию. По закону - смертная казнь, - проговорил капитан.
Мичман Коврайский восторженно взглянул на уходящего адмирала и, взволнованный, умоляюще прошептал доктору:
- Что вы хотите делать? Ведь адмирал вам подсказывает: найдите больного сумасшедшим.
- Это уж не мое дело. Я высказал мое мнение, как велит мне наука.
- А совести у вас нет? - чуть слышно, возбужденно прибавил мичман и бросился к старшему офицеру.
- Иван Иванович, спасите человека.
Старший офицер ласково взглянул на мичмана и строго сказал ему:
- Скажите боцману, что его сейчас осмотрят. - И тихо прибавил: - Успокойте беднягу, он ведь к вам, кажется, расположен.
XII
Через час в лазарете собрался консилиум. При освидетельствовании боцмана были адмирал, капитан, старший офицер и мичман Коврайский.
На все вопросы флагманского врача о здоровье боцмана, тот отвечал вполне здраво, только несколько возбужденно.
- Я уже докладывал вам, Александр Александрович, - не без апломба проговорил Приселков, обращаясь к капитану.
Все молчали.
Только адмирал недовольно пожал плечами и сказал:
- Во всяком случае пока не сажайте его в карцер.
И, обратившись к флагманскому доктору, по-французски сказал:
- По-моему, он сумасшедший.
- И я так думаю, ваше превосходительство, - поспешил поддакнуть старший флагманский врач.
XIII
В тот же день боцмана допрашивала следственная комиссия. Большинство членов ее признало, что преступление было совершено в припадке умопомешательства.
- Вы видите, милый мичман, спасли человека, - сказал потом в кают-компании старший офицер.
- Спасли ли только? Ведь от тоски он все-таки не избавится.
- Да и в Кронштадте ему не радостная жизнь. Бедняга! - угрюмо прибавил старший офицер.
Оба хороши
Посвящается Н.Н. Фирсову (Л. Рускину)
I
Шторм ревел целую неделю.
Обледеневшие пароходы и парусные суда прятались от бури в закрытых рейдах и бухтах Черноморского побережья или отстаивались в море, стремительно раскачиваясь на вытравленных канатах своих якорей.
Моряки, напряженно-серьезные, зябли на ледяном норд-осте и чаще вспоминали бога, берег и близких.