- Не говорите так, Узукджемал! - возразил Черкез-ишан. - Не аллах вам послал участь такую тяжёлую, а род Бекмурад-бая. А что от людей получено, всегда можно людям вернуть обратно. Да, вам пришлось нелегко. Но как алмаз выявляет всю свою скрытую красоту только после шлифовки на точиле, так и душа человеческая начинает сверкать всеми гранями в тяжёлых испытаниях. Я восхищён тем, что вы с юных лет решительно боролись с превосходящими чёрными силами, не гнулись перед ними, не боялись посмотреть в лицо смерти. Браво, Узукджемал! Жизнь схватила вас за руки крепче, чем я недавно, пыталась вас закружить, но вы устояли на ногах, не потеряли равновесия. Я восхищён вашей чистотой в нравственностью, вашей честностью, твёрдостью, верностью клятве. В вас воплощена вся красота мира! Своим очарованием вы пленили Черкез-ишана, сжали его в своём маленьком кулачке, лишили его воли, превратили в жалкого раба. Узукджемал, почему после всего этого вы считаете себя несчастной?!
Узук никогда прежде не слыхала таких слов. Её хвалил за мужество и терпение Берды. Берды говорил ей о своей любви, но совсем не такими сверкающими как льдинки в лунную ночь, красивыми словами. Она устала физически и духовно. Как путник в полуденный час стремится к журчащему ручью, так жадно хотела она человеческой теплоты, простого человеческого участия. Она знала, чувствовала сердцем, что Черкез-ишан говорит правду, что он искренен. Ей хотелось верить ему, она верила ему…
Подсев к ней поближе, но деликатно сохраняя определённое расстояние, Черкез-ишан заговорил снова.
- Говорят, когда аллах создаёт человека, он каждому выделяет его долю счастья, но не даёт его человеку лично, а бросает на землю, и каждый должен сам найти своё счастье. Одни люди находят и бывают довольны жизнью. Другие ищут весь положенный им, срок, но не в том месте, где нужно искать, и остаются обездоленными. Вы не обижайтесь на меня, Узукджемал, я вам хочу только добра и потому называю вещи своими именами, - вы не там искали ваше счастье, где оно лежит. Вот смотрите, много в мире дорог, но уже дважды мы встречаемся с вами! Вы думаете, это случайно? Нет, вас ведёт не случай, а счастье ваше. Если бы вы здраво оценили моё предложение прошлый раз, вы сейчас ходили бы в шелках и бархате, пили бы масло вместо воды! Вы бы не испытали и десятой доли тех лишений, что вам довелось испытать!.. Вот теперь мы снова встретились - и я опять готов повторить свои прежние слова. Я люблю вас, и мои намерения по отношению к вам самые серьёзные и честные. Это я вам говорил и тогда, это я повторяю сегодня. Что вы ответите мне, Узукджемал?
Узук молчала долго. Нет, она не была в обиде на Черкез-ишана то, что он обманул её ожидания. Разве могло быть иначе? Разве когда-нибудь было иначе?! Нет, она просто собиралась с мыслями, потому что чувствовала себя опустошённой вконец, ей трудно было связать воедино несколько слов. И когда ценой значительных усилий обрела эту возможность, сказала:
- Вы напрасно хотите связать свою судьбу с моей. Кроме несчастья она вам не принесёт ничего, она пошатнёт ваше благополучие.
- Поверьте, нет! - Черкез-ишан прижал руку к сердцу. - Нет, дорогая Узукджемал! Вы об этом и не думайте! Если согласитесь выйти за меня замуж, то и вашим невзгодам сразу конец придёт!
- Мои невзгоды законом завязаны в узелок, муллой скреплены.
- Этот вопрос решить проще, чем волосок из масла выдернуть! Ещё до завтрашнего полудня я получу ваш развод!
- Не дадут они развод, - печально сказала Узук. - Скорее убьют меня, но развод не дадут.
- Узукджемал, я понимаю, что эго нелегко, по поймите и вы, что я отвечаю за сказанное! Нужно только ваше согласие выйти за меня замуж, и больше ничего мне не нужно! Во всём остальном полностью положитесь на меня.
- Если это не секрет, как вы собираетесь получить мой развод?
- Секрета здесь нет, - пожал плечами Черкез-ишан, словно речь шла о самом обыденном. - Среди моих хороших знакомых есть несколько очень влиятельных ишанов. Я попрошу их навестить Бекмурад-бая, и через полчаса они принесут мне свидетельство о разводе.
- Если Бекмурад-бай узнает, где я нахожусь, он сразу же придёт сюда и убьёт меня!
Черкез-ишан накрыл своей изнеженной ладонью с топкими пальцами музыканта маленькую шершавую руку Узук.
- В моём доме никто не сможет убить вас, - сказал он мягко и в то же время жёстко. - Пусть это вас не волнует.
- Нет, - возразила Узук, пытаясь высвободить свою руку; Черкез-ишан с видимым сожалением отпустил её. - Нет, когда-то в Ахале я попала в дом одного бедняка и принесла в этот дом беду. Теперь я не хочу, чтобы из-за меня страдал кто-нибудь ещё. Пусть мои несчастья падают только на мою голову.
- За мою голову вы не бойтесь, Узукджемал! - проникновенно сказал Черкез-ишан. - Вы сейчас находитесь не в доме ахальского бедняка, а в доме ишана Черкеза. В конце концов вы не рабыня, привезённая из Ирана, а полноправная туркменская женщина. Бекмурад-бай не может удерживать вас против вашей воли. Пусть они утверждают, что обручение свершилось с вашего согласия. Врут они иди нет, дело не в этом. Вы сейчас не желаете быть женой Аманмурада - вот что главное, и они обязаны желание ваше удовлетворить. Это утверждает коран, это утверждают хадис и мугтесер, это утверждает закон отцов наших - адат. Конечно, если вы слабая, а они сильные, если вы бедная, а они богатые, если вы одна, а их много, - закон можно истолковать по-своему. Но на меня это не распространяется. У меня есть сила и богатство, и законам не они меня учить будут! Вы поняли меня, Узукджемал?
- Я вас поняла, - грустно кивнула Узук.
- Если поняли, тогда не мучайте себя больше сомнениями и соглашайтесь на моё предложение.
- Стать вашей третьей женой?
- Да не всё ли равно, третьей быть или первой?! В вашем положении можно и сотой согласиться! И потом вот что я вам ещё скажу. Вы видели этот дом? В нём две комнаты со всем убранством. Может быть, здесь не хватает женских вещей, но не сомневайтесь - они сразу появятся. Так вот этот дом будет ваш, вы здесь полноправная хозяйка и госпожа! Никто из моих жён здесь не появится, а вам нечего делать в ауле. Таким образом вы даже встречаться не будете. Я и сам в ауле бываю раз в год по особому заказу. Если вы настаиваете, могу вообще не ездить туда. Стоит ли вам после этого считать себя третьей женой, подумайте-ка?
- Мне трудно разобраться во всех этих сложных вещах, - помедлив, сказала Узук. - Возможно, вы правы. Вы человек учёный, городской, а я тёмная аульная женщина. Как скажу: огонь, если рука моя ощущает холод? Как скажу: овца, если мне рога видны? Зная вашу доброту и человеческое отношение ко мне, я могу только поверить вам на слово. Но услышать - совсем не всё равно, что увидеть… Скажите мне, Совет теперь никогда уже не вернётся?
Черкез-ишан, никак не ожидавший такого вопроса, удивлённо сломал бровь, вдумываясь в смысл сказанного. Он был не глуп, и поэтому понял, что, ухватясь за поддержку Совета, - а такая поддержка неминуема, - Узук решительно и бесповоротно отмахнётся от всех его предложений и от самого факта его существования. Но он не был подл. Беспутен? - да, развратен? - возможно, жесток? - кто знает, - но не подл. И поэтому он сказал:
- Я не стану обманывать вас, Узукджемал, и утверждать то, в чём не уверен сам. Я не могу сказать вам, вернётся сюда советская власть или не вернётся. Началась большая война. Кто победит в ней - Советы или меньшевики, - ответить сегодня невозможно. Война - игра в кости. Ни один игрок не может заранее сказать, сколько очков ему выпадет - двенадцать или три. У Советов - большая сила, но не меньшая сила поднялась и против них. Многими правильными поступками Советы привлекли на свою сторону наших туркмен, но я слышал, что объявлен газават. Значит каждый, считающий себя правоверным, должен встать под знамя пророка и убивать всех иноверцев, а в Советах - большинство русские. Правда, - инглизы из Ирана, идущие под знаменем пророка, тоже иноверцы, но их, по-моему, капырами не объявили. Я не хочу, чтобы, вы, Узукджемал, считали меня когда-нибудь лжецом, и потому не отвечаю на ваш вопрос ни да, ни нет.
Черкез-ишан говорил откровенно, и Узук оценила это. Доброе чувство к Черкез-ишану, возникшее в начале разговора и угасшее после предложения выйти замуж, появилось снова. Молодая женщина вымученно улыбнулась, словно извинялась за бестактный поступок, и вытянула затёкшую ногу, которая разбаливалась, кажется, всерьёз.
- Что с вашей ногой? - озабоченно спросил Черкез-ишан.
Разглядывая ногу со всех сторон, Узук поморщилась,
- Занозила… А потом шла долго, она и разболелась.
- Разве можно так! - упрекнул Черкез-ишан. - Заражение получиться может, антонов огонь!
- С меня и так огня хватает, - попыталась невесело пошутить Узук.
Черкез-ишан быстро разжёг примус, поставил в кастрюльке воду. Через несколько минут распухшая посиневшая ступня была вымыта, смазана иодом и забинтована. Боль стала даже как-будто бы сильнее, но Узук было приятно, хотя она и не признавалась себе в этом. Она
сидела на мягкой широкой тахте, чуть покачивала, поскрипывая пружинами, больную ногу и посматривала изредка сквозь дверь в соседнюю комнату. Там, подкатав рукава рубашки, мурлыча что-то себе под нос, Черкез-ишан готовил для гостьи плов. Во рту Узук почти двое суток не было маковой росинки, но есть ей не хотелось - как намазанные мёдом слипались глаза, невероятных усилий стоило не заснуть. Узук энергично трясла головой, кусала губы, не чувствуя боли, щипала себя за здоровую ногу повыше колена, но сонная одурь, отступив на минуту, снова обволакивала мягкими, колдовскими, предательскими паучьими лапами…
Погода, непогода, а путнику - дорога
Сергей и Клычли сидели в кибитке Огульнияз-эдже. Тусклая пятилинейная лампа, заправленная какой-то немыслимой смесью керосина, мазута и машинного масла, еле освещала хмурые лица друзей.
Тишину ночи нарушал нестройный, разлаженный крик петухов, протяжные вопли ослов. Жутко выли собаки, словно заранее оплакивали ту кровь, которая скоро должна была пролиться на туркменской земле. Когда на минуту смолкала собачья литания, можно было расслышать тусклый звон верблюжьих бубенцов и грустную песню погонщика, песню без слов, казавшуюся плачем самой измученной туркменской земли.
- Если бы я был сейчас рядом с этим погонщиком, - нарушил молчание Клычли, - я сказал бы ему: у тебя есть прохладная ночь и широкая степь, не пой грустных песен, спой что-нибудь воодушевляющее.
Сергей шевельнулся, и чёрная бесформенная тень проползла по стене кибитки.
- Ты хочешь невозможного, друг мой. Песня, музыка- это внутреннее мерило человеческого состояния. Весел человек - и песня весела, грустен он - грустна и песня. А радоваться сейчас людям - нечему.
- Знаешь, у нас когда человека хотят сильно обругать, говорят: дай бог, чтобы ты стал терьякешем или погонщиком верблюдов.
- Не совсем понятно. Ну ладно, если терьякеш, я при чём здесь погонщик? Что общего имеет он с курильщиком терьяка?
- Я думаю, потому так говорят, что и у тех и у других жизнь ненормальная. Ведь у погонщика верблюдов ни сна нет, как у людей, ни отдыха вовремя. Их и с чабанами вместе упоминают: чабану той запрещён, а погонщику - сон, говорят.
- Всё это так, - сказал Сергей, - однако и мы с тобой нынче не краше этих погонщиков. Тоже не спим, думы думаем. Не сумели в своё время сплотить вокруг себя людей, которые за кусок хлеба продавали баям и сон свой, и силу, и отдых, не сумели быстро обучить их военному делу, дисциплине, вот теперь и хлебаем большой ложкой из малой чашки.
- А белые - сумели? - с вызовом спросил Клычли.
- А ты как думаешь?
- Пусть верблюд думает - у него голова большая, а я подожду.
- Ты, брат, не ершись, - миролюбиво сказал Сергей, - надо признать, что кое-что белым удалось лучше, нежели нам. Они сумели собрать в кулак баев, ханов, сердаров, а это уже сила. Духовенство на свою сторону привлекли, а духовенство среди простого люда ещё ой каким авторитетом пользуется. И пропаганду войны ловко ведут: вот вам, говорят, конь, вот оружие, а в Чарджоу - богатая добыча. Поэтому и сил у них нынче побольше, чем у нас.
- Ну и пусть! - не сдавался Клычли. - "Побольше!" Да те, кто к ним в джигиты идёт, ни винтовки заряжать, ни стрелять из неё не умеют! В первой же стычке погибнут бесславно!
- Да, - согласился Сергей, - погибнут. И самое печальное, что погибнут в основном не те, кому следует погибнуть. Тут уж, брат, ничего, видно, не поделаешь, несмотря на все наши старания. Послали мы гонца в Чарджоу с сообщением, что при всём численном превосходстве белых они слабы с точки зрения военной, что подавляющая масса среди них - обманутые дайхане. Не знаю, как воспримут это чарджуйцы, но хочется думать, что правильно воспримут.
- А нельзя ли каким-либо способом остановить тёк недоумков, что идут к белым в джигиты?
- Нет, - подумав, сказал Сергей, - по-моему, сейчас остановить их нельзя.
После продолжительной паузы, во время которой каждый был занят собственными мыслями, Клычли задумчиво произнёс:
- Всё-таки любопытные эти животные, бараны. Один сдуру прыгнет в овраг - остальные следом кидаются. Так и гибнут по-дурному.
- Ты это к чему? - спросил Сергей.
- А к тому, что наши туркмены на этих баранов похожи! Один шарахнулся в сторону - за ним сто шарахается, не спрашивая, зачем это надо.
- Не вали в один куль и серого и белого, - сказал Сергей. - Бараны это бараны, а люди есть люди. Не очень-то они кинулись на призыв ишана Сеидахмеда. А вот твои верные слова услышали, поддержали. Зачем же обижать всех без разбора?
Послышался приближающийся конский топот - кто-то гнал коня намётом. Собаки, дружно взревев, кинулись встречать, но одна за другой быстро замолкли.
- Кто-то свой приехал, - догадался Клычли, поднимаясь.
Вернулся он вместе с Берды и тотчас же пошёл похлопотать насчёт чаю и закуски.
Воспользовавшись его отсутствием, хотя в этом уже, собственно, не было необходимости, Сергей сказал:
- Парней наших, которые из Теджена прибыли, я обратно в пески отправил. О тебе беспокоился - долго вестей не было, думал: уж не попал ли ты при своём характере в лапы Эзиз-хану. От него не вырвешься…. Между прочим, всё это так в полном секрете и осталось за исключением, конечно, демонстративного перехода Байрамклыч-хана. Даже Клычли не знает, что ты у Эзиз-хана по заданию был.
- Хорошо, что не знает, - насупившись, сказал Берды, стаскивая через голову винтовку. - Знать ещё нечего - Байрамклыч-хан остался.
- Разве он не вернулся? - Сергей был неприятно удивлён. - А мне вроде ребята сказали, что все вслед за ними уйдут?
- Не мог я им всё открыть!.. Дело такое, что каждая травинка, не вовремя под ногу подвернувшаяся, могла помешать! Они тебе про письмо Ораз-сердара сказали?
- Сказали, но… запоздала весть. Послушай, ты сам видел это письмо?
- Как я мог видеть, если его Эзиз-хан получил!
- И как Байрамклыч-хан читал его, тоже не видел?
- Тоже не видел! - Берды начал сердиться. - В чём дело?
Сергей медленно погладил свои рыжеватые усы.
- Не нравится мне это, брат, шибко не нравится, - вот в чём заковыка.
- Зачем не нравится?
- Не очень я верю этому Байрамклыч-хану, Берды. Как бы не получилось так, что, проводив вас, он всерьёз у Эзиз-хана останется. Ты не думаешь?
- Я не думаю! - возмутился Берды. - Если бы остаться хотел, нас бы продал - доверия больше от Эзиз-хана!
- Так-то оно так, - сказал Сергей, - да кто, брат, знает, где больше доверия, а где - меньше.
- Сергей! - с вызовом сказал Берды, голос его звучал непримиримо. - Я воевал с Байрамклыч-ханом, вместе с ним на пули шёл, на сабли шёл! Пока своими глазами не увижу, что он предатель, ты об этом, пожалуйста, молчи, ладно? Мы с тобой друзья, но ты не говори плохого о Байрамклыч-хане! Если на белую овцу сорок раз скажешь: чёрная, - она почернеет. Хочешь, я в Иолотань поеду? Когда Байрамклыч-хан к Эзизу шёл, он свою жену в Иолотани оставил - я съезжу, узнаю, предатель он или нет, хочешь?
- Только и дел у нас сейчас, что к ханским жёнам ездить! - Сергей доверительно положил руку на плечо Берды. - У нас более важные дела есть. Белые натащили в Мары чёртову уйму оружия. Его на арбах целыми караванами увозят Бекмурад-бай, арчин Меред и им подобные. Себе бы везли - ещё полбеды, но они сплавляют оружие в Хиву, Джунаид-хану. Дурды с ребятами сейчас снова оседлали хивинскую дорогу, возле неё в песках прячутся. Не хочешь помочь им?
- Помогу, коль надо! - дёрнул усом Берды. - Наверно, ни разу ещё не отказывался! Ты мне, Сергей, расскажи, какое сейчас вообще положение у наших?
- Положение, брат, невесёлое, - сказал Сергей, - как говорят, хуже губернаторского. С чего и начинать-то не знаю.
- С начала начинай, - посоветовал Берды, пряча улыбку.
- Тут, брат, не поймёшь, где оно, это начало, - вздохнул Сергей, - со всех концов света на страну нашу навалились гады! Сам посуди: на Украине - немцы свои порядки наводят, на севере, в Мурманске - французы, американцы войска высадили, на Дальнем Востоке - японцы безобразят, на Кавказ - турки лезут, у нас тут - англичане больше стараются.
- Ого! - сказал поражённый Берды. - Сила, однако!
- Вот тебе и ого!.. Англичане нам, брат, здорово вредят. В Фергане подняли басмачей, вооружили их. Эмиру Бухарскому и Джунаид-хану оружие суют без счёта - всё это на нас оружие. По их же указке атаман Дутов кулацкое восстание на Урале поднял, Оренбург захватил. Смекаешь, чем это пахнет? От хлебной России Туркестан отрезали! И чехи ещё, пленные, взбунтовались, в Семиречье своё царство устроили. Словом, как у нас говорят, куда ни кинь, кругом клин.
Берды сдвинул тюбетейку с макушки на лоб, почесав затылок. Он был явно обескуражен услышанным и пытался понять что к чему. Клычли принёс чай, миску в шурпой, подсохший чурек, но Берды даже не притронулся к ним. С сомнением поглядев на Сергея, он спросил:
- Если столько врагов против нас идёт, зачем напрасно сопротивляться? Есть у нас сила, чтобы победить их?
- Сто мышей ещё не лев, хоть и зубы у них остры, - ответил Сергей, наливая в пиалу чай. - Есть у нас сила, Берды, могучая сила!
- Где она?
- Ты про Ленина слыхал?
- Слыхал.
- Вот он и есть наша сила.
- Хе! - разочарованно сказал Берды. - Ленин большой человек, однако самый сильный пальван трёх, ну пускай пятерых побороть может, а их - во-он сколько! Сказал тоже! Я тебя серьёзно спрашиваю, а ты смеёшься. Потом смеяться будешь!
- Я не смеюсь, Берды! - строго и торжественно сказал Сергей. - Я тебе правду сказал - Ленин и есть самая большая сила: мудрость его, прозорливость его, авторитет его. Он не один борется. Все рабочие и крестьяне объединились вокруг Ленина, весь парод, понимаешь? Наро-од! А народ, который борется за свою свободу и идёт за таким вождём, как Ленин, Победить нельзя, даже если бы врагов было в десять, в сто раз больше, понял?
- Понял, - охотно согласился Берды, - теперь всё понял, хорошо понял. Значит, можно не волноваться?
- Пока ещё нельзя, дорогой товарищ, - качнул головой Сергей. - Ты случаем в Мары не заезжал по пути?
- Нет.