Пьер снял очки, и глаза его сверх той общей странности глаз людей, снявших очки, глаза его смотрели испуганно-вопросительно. Он хотел нагнуться над ее рукой и поцеловать ее, но она вдруг быстрым движением головы перехватила его губы и свела их с своими. Лицо ее в эту минуту поразило Пьерa своим вдруг изменившимся неприятно-растерянным выражением. "Теперь уже поздно, все кончено, да и я люблю ее", - подумал Пьер.
Через полтора месяца он был обвенчан и поселился с женой в большом петербургском доме графов Безуховых.
II
После обручения Пьерa с Элен старый князь Николай Андреевич Болконский получил письмо от князя Василия, извещавшего его о своем приезде вместе с сыном. ("Я еду на ревизию, и, разумеется, мне сто верст не крюк, чтобы посетить вас, многоуважаемый благодетель, - писал он. - И Анатоль мой провожает меня и едет в армию, и я надеюсь, что позволите ему лично выразить вам то глубокое уважение, которое он, подражая отцу, питает к вам".)
- Вот и вывозить не нужно, женихи сами к нам едут, - неосторожно сказала маленькая княгиня, услыхав про это. Князь Николай Андреевич поморщился и ничего не сказал.
Через две недели после получения письма, вечером, приехали вперед люди князя Василия, а на другой день приехал и он сам с сыном. Старый Болконский всегда был невысокого мнения о характере князя Василия, но в последнее время, когда князь Василий далеко пошел в чинах и почестях, и особенно, судя по намекам письма и маленькой княгини, поняв намерение сватовства князя Василия, невысокое мнение перешло в чувство недоброжелательного презрения. Он постоянно фыркал, говоря про него. В тот день, как приехать князю Василию, князь Николай Андреевич был особенно недоволен и не в духе. Оттого ли он был не в духе, что приезжал князь Василий, или оттого он был недоволен приездом князя Василия, что был не в духе, но люди, имеющие с ним дело, уже по одному лицу его и походке знали, что в этом состоянии он сердит, лучше избегать его. Как обыкновенно, он вышел гулять в своей бархатной шубке с собольим воротником и такой же шапке. Накануне выпал глубокий снег. Князь пошел в сад, как предполагал управляющий, с тем чтобы придраться к чему-нибудь, но дорожка, по которой хаживал князь Николай Андреевич в оранжерее, была уже расчищена, следы метлы виднелись на разметанном снегу, и лопата была воткнута в рыхлую насыпь снега, шедшую с обеих сторон дорожки. Князь прошел по оранжереям. Все было хорошо. Но на постройках он рассердился на архитектора за то, что крыша нового флигеля не была кончена, и несмотря на то, что это было известно ему вчера, разбранил Михаила Ивановича. Он уже подходил к дому, сопутствуемый управляющим.
- А проехать в санях мoжнo? - спросил он. - Княгине прокатиться.
- Глубок снег, ваше сиятельство, я уж по прешпекту разметать велел.
Князь одобрительно наклонил голову и входил на крыльцо
- Проехать трудно было, - прибавил управляющий. - Как слышно было, ваше сиятельство, что министр пожалуют к вашему сиятельству.
Князь вдруг повернулся всем телом к управляющему.
- Что? Какой министр? Кто велел? - крикнул князь своим пронзительно-жестким голосом. - Для княгини, моей дочери, не расчистил, а для министра… У меня нет министров.
- Помилуйте, ваше сиятельство, я полагал…
- Ты полагал, - закричал князь все более и более разгораясь, но и тут он еще не ударил бы Алпатыча, ежели бы он не успел своими словами раздразнить себя до последней степени. - И кто тебя выучил тому, чтобы за меня делать почести людям, которых я знать не хочу? Для дочери моей нельзя, а для кого-нибудь можно. - Этой мысли уж не мог вынести князь.
Перед обедом княжна и мадемуазель Бурьен, знавшие, что князь не в духе, стояли, ожидая его. Мадемуазель Бурьен с сияющим лицом, которое говорило: "Я ничего не знаю, я такая же, как всегда", - и княжна Марья - бледная, испуганная, с опущенными глазами. Тяжелее всего для княжны Марьи было то, что она знала, что в этих случаях надо поступать, как мадемуазель Бурьен, но не могла. Ей казалось: "Сделаю я так, как будто не замечаю (кроме того, что я не могу лгать), он подумает, что у меня нет сочувствия, сделаю я так, что я сама скучна и не в духе (что и правда), он скажет, как это и бывает, что я нос повесила, дуюсь и т. п.".
Князь взглянул на испуганное лицо дочери, фыркнул.
- Дура, - проговорил он и обратился к мадемуазель Бурьен.
"И той нет, уж насплетничали", - подумал он про маленькую княгиню, которой не было в столовой.
- А княгиня где? - спросил он. - Прячется?
- Она не совсем здорова, - весело улыбаясь, отвечала мадемуазель Бурьен. - Она не выйдет. Это так понятно в ее положении.
- Воображаю, - проговорил князь и сел за стол.
Тарелка ему показалась не чиста; он указал на пятно и бросил ее. Тихон подхватил. Маленькая княгиня была не нездорова; но она до такой степени непреодолимо боялась князя, что, услыхав о том, как он не в духе, она решила не выходить.
- Я боюсь за ребенка, - говорила она мадемуазель Бурьен. - Бог знает, что может сделаться от испуга.
- Несомненно, несомненно.
Вообще маленькая княгиня жила в Лысых Горах постоянно под чувством страха и антипатии; антипатии она не сознавала в себе к старому князю, потому что страх так преобладал, что она не могла чувствовать ее. Со стороны князя была та же антипатия, но заглушалась презрением. Княгиня полюбила особенно мадемуазель Бурьен, проводила с нею дни, просила ее ночевать с собой и с нею часто говорила о свекре, судила его.
- К нам приезжают гости, князь, - сказала мадемуазель Бурьен, своими розовенькими руками развертывая белую салфетку. - Его сиятельство князь с сыном, сколько я слышала? - вопросительно сказала она.
- Гм! Этот excellence - мальчишка, которого я тогда отвез и определил в Коллегию, - оскорбленно сказал князь так, как будто мадемуазель Бурьен хотела унизить его. - А сына для чего он везет, я не могу понять. Княгиня Лизавета Карловна и княжна Марья, может, знают; я не знаю, к чему он везет сюда этого франта. Мне это не нужно. - И он посмотрел на покрасневшую дочь. - Что с тобой? Ты нездорова, что ли? От страха министра, как нынче мне этот болван Алпатыч сказал.
- Нет, отец.
- Послать ко мне Алпатыча.
Как ни неудачно попала мадемуазель Бурьен на предмет разговора, она не остановилась и болтала о оранжерее, о красоте новой постройки, и князь после супа смягчился, как она думала, от ее речей, в сущности же от того, что он поел супу и желудок начал варить.
После обеда он прошел к невестке. Маленькая княгиня сидела за маленьким столиком и болтала с Машей, горничной. Она побледнела, увидав свекра.
- Не нужно ли чего?
- Нет, спасибо.
- Ну, хорошо, хорошо.
Он вышел и дошел до официантской. Алпатыч, в положении приговоренного к смерти, стоял в официантской.
- Закидана дорога?
- Закидана, ваше сиятельство, простите ради бога, по одной глупости…
Князь перебил его и засмеялся своим неестественным смехом.
- Ну, хорошо, хорошо. - Он протянул руку, которую поцеловал Алпатыч, и прошел в кабинет.
Вечером приехал князь Василий. Его встретили на прешпекте кучера и официанты, с криком провезли его возки и сани к флигелю по засыпанной снегом дороге.
Князю Василию и Анатолю были отведены отдельные комнаты. Анатоль был совершенно спокоен и весел, каким он и бывал всегда. Как на всю жизнь свою он смотрел как на веселую прогулку, которую кто-то такой почему-то взялся и обязан доставлять ему, так он и смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице. Все это могло выйти, по его предположениям, очень хорошо и забавно, ежели обеды будут хороши и вино будет, да и женщины могут подвернуться красивые. "А отчего ж не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает", - так думал Анатоль. Он ущипнул забежавшую хорошенькую горничную княгини и, громко смеясь, принялся за свой туалет.
Он выбрился, надушился с тщательностью и щегольством, сделавшимися его привычкою, и с прирожденным торжествующе-победительным выражением, выпячивая вперед грудь и высоко неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около князя Василия хлопотали его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и весело кивнул входившему сыну, как будто он говорил: "Так, таким мне тебя и надо!"
- Нет, без шуток, батюшка, она очень уродлива? А? - спросил он, как бы продолжая разговор, не раз веденный во время путешествия.
- Полно, глупости! Главное дело - старайся быть почтителен и благоразумен с старым князем.
- Ежели он будет браниться, я уйду, - сказал он. - Я этих стариков терпеть не могу. А?
- Милый мой, я не хочу выслушивать твои шутки по этому поводу. Помни, что для тебя от этого зависит все.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном, но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
"Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это, ведь этого не может быть, - говорила она себе, взглядывая в зеркало. - Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама собою". И одна мысль о взгляде насмешки ее отца приводила ее в ужас.
Маленькая княгиня и мадемуазель Бурьен, получив все нужные сведения от горничной Маши, подвернувшейся Анатолю, о том, какой чернобровый красавец был министерский сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как орел, по три ступеньки за ним пробежал. Получив сведения, маленькая княгиня с мадемуазель Бурьен, еще из коридора слышные своими приятными, оживленно переговаривавшимися голосами, вошли в комнату.
- Они приехали, Мари, вы знаете? - сказала маленькая княгиня, переваливаясь своим животом, подходя и падая в кресло. Она уже не была в той блузе, в которой сидела за обедом, а на ней было одно из лучших ее зеленое шелковое платье; голова ее была тщательно убрана, и на лице было оживленье, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На мадемуазель Бурьен тоже появилось уже незаметно какое-то усовершенствование наряда, которое придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
- Ну, а вы остаетесь в чем были, княжна, - заговорила она. - Сейчас придут сказать, что они вышли. Надо будет идти вниз, а вы хоть бы чуть-чуть принарядились.
Маленькая княгиня подняла свою короткую верхнюю губку над белыми зубами, сама поднялась с кресла, позвонила горничную и поспешно и весело принялась придумывать наряд для княжны Марьи и приводить его в исполнение. Княжна Марья чувствовала себя оскорбленной в чувстве собственного достоинства тем, что приезд обещанного ей жениха волновал ее в тайне ее души, она стыдилась этого и старалась перед собою даже скрыть это чувство. Они же (ее золовка уже нарядилась) прямо говорили ей, что она должна сделать то же, предполагая это в порядке вещей. Сказать им, как ей совестно было за себя и за них, это значило выдать свое волнение; кроме того, отказаться от этого наряжания повело бы к продолжительным шуткам и настаиваниям. Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, некрасивое лицо покрылось пятнами, и с тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливающимся на ее лице, она отдалась во власть мадемуазель Бурьен и Лизы. Обе женщины заботились совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивою. Она была так дурна, что ни одной из них не могла прийти мысль о соперничестве с нею; поэтому они совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин, что наряд может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.
- Нет, право, мой дружок, это платье нехорошо, - говорила Лиза, - вели подать, у тебя там есть масака. Право. А это нехорошо, слишком светло, нехорошо, нет, нехорошо.
Нехорошо было не платье, но лицо и вся фигура княжны. Этого не чувствовали мадемуазель Бурьен и маленькая княгиня; им все казалось, что, ежели приложить голубую ленту к волосам, зачесанным кверху, и спустить голубой шарф с коричневого платья и т. п., то все будет хорошо. Но они забывали, что испуганное лицо и фигуру нельзя было изменить, и потому, как они ни видоизменяли раму и украшение этого лица, само лицо портило все. После двух или трех перемен, которым покорно подчинялась княжна Марья, в ту минуту, как она была зачесана кверху (прическа, совершенно изменившая и портившая ее лицо), в голубом шарфе и масака нарядном платье, маленькая княгиня раза два обошла кругом ее, маленькою ручкой оправила тут складку платья, там подернула шарф и посмотрела, склонив голову, то с той, то с другой стороны.
- Нет, это нельзя, - сказала она решительно, всплеснув руками. - Нет, Мари, решительно это нейдет к вам. Я вас лучше люблю в вашем сереньком ежедневном платьице, пожалуйста, сделайте это для меня, - сказала она горничной, - принеси княжне серенькое платье, и посмотрите, мадемуазель Бурьен, как я это устрою, - сказала она с улыбкой предвкушения артистической радости.
Но, когда Катя принесла требуемое платье, княжна Марья неподвижно все сидела перед зеркалом, глядя на свое лицо, и в зеркале увидала, что в глазах ее стоят слезы и что рот ее дрожит, приготовляясь к рыданиям.
- Ну, княжна, - сказала мадемуазель Бурьен, - еще маленькое усилие.
Маленькая княгиня, взяв платье из рук горничной, подходила к княжне Марье.
- Нет, теперь мы это сделаем просто, мило, - говорила она.
Голоса ее, мадемуазель Бурьен и Кати, которая о чем-то засмеялась, сливались в веселое лепетанье, похожее на пенье птиц.
- Нет, оставьте меня, - сказала княжна.
И голос ее звучал такой серьезностью и страданием, что лепетанье птиц тотчас же замолкло. Они посмотрели на большие, прекрасные глаза, полные слез и мысли, ясно и умоляюще смотревшие на них, и они поняли, что настаивать бесполезно и даже жестоко.
- По крайней мере, перемените прическу, - сказала маленькая княгиня. - Я вам говорила, - с упреком сказала она, обращаясь к мадемуазель Бурьен, - что у Мари одно из тех лиц, которым этот род прически совсем нейдет. Перемените, пожалуйста.
- Нет, оставьте меня, оставьте меня, все это мне совершенно безразлично, - отвечал голос едва удерживающей слезы княжны Марьи.
Они пожали плечами, сделали жест удивления, признаваясь теперь, что княжна Марья в этом виде была очень дурна, хуже, чем всегда; но было уже поздно. Она смотрела на них с тем выражением, которое они знали, выражением мысли и грусти. Выражение это не внушало им страха к княжне Марье, - этого чувства она никому не внушала. Но они знали, что, когда на ее лице появлялось это выражение, она была молчалива, и скучна, и упорна в своих решениях.
- Вы перемените, не правда ли? - сказала Лиза и, когда княжна Марья обещала это сделать, вышла из комнаты.
Когда княжна Марья осталась одна в комнате, она не исполнила обещания Лизе и не взглянула даже на себя в зеркало, а бессильно опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж - сильное, ясное и непонятно-привлекательное существо, принадлежавшее ей одной. Ребенок, свой маленький ребенок, такой, какого она видела вчера у дочери кормилицы, представлялся ей у груди, и опять тот же муж представлялся ей обнимающим ее.
А она стыдливо и радостно взглядывала на него.
- Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, - сказал из-за двери голос горничной. И этот голос разбудил ее.
Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. "Это слишком невозможно, - подумала она. - Это счастье, которое не дается на земле". И прежде чем идти вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадкой черный лик большого образа Спасителя, простояла перед ним со сложенными руками несколько минут и, вздохнув и перекрестившись, вышла.
В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В мысли о браке княжна Марья мечтала и о семейном счастье, о детях, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтой была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его и выказывать другим и даже самой себе как совершенно победившей это чувство. "Боже мой, - говорила она, - как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда, от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю?" И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: "Не желай ничего для себя, не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Ежели Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить его волю". С этою успокоительной и радостной мыслью (и с надеждой на исполнение своей запрещенной земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло все это значить в сравнении с намерениями Бога, без воли которого не падет ни один волос с головы человека.
Когда она вошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной с маленькой княгиней и мадемуазель Бурьен. Когда она вошла своей тяжелою походкой, ступая на пятки, мужчины и мадемуазель Бурьен приподнялись; и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: "Вот Мари!"
Княжна Марья видела всех, и подробно видела. Она видела лицо князя Василия, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством и страхом на лице старого князя впечатление, которое произведет на него Мари. Она видела и мадемуазель Бурьен с ее лентой и красивым лицом и оживленный как никогда взгляд мадемуазель Бурьен, устремленный на него; но она не могла видеть его, - не могла решиться взглянуть, и ежели и взглянула, то ничего не разобрала, кроме чего-то очень большого, яркого и прекрасного.
Сначала она поцеловала плешивую голову князя Василия, наклонившуюся над ее рукой, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. "Это я знаю, - подумала она, чувствуя запах табаку и старости, - это вроде отца". Потом к ней подошел и Анатоль. Она почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее, почувствовала запах духов и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Она взглянула на него и была поражена его красотой. Анатоль, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад - спиною, отставив и покачивая одной ногой и слегка склонив голову, молча весело поглядел на княжну, видимо, совершенно о ней не думая.