Старик тоскливо посмотрел на Молотова. Потом он стал говорить о завещании, - это самая бывает трудная и мучительная минута для присутствующих, когда человек актом, на гербовой бумаге совершенным, отказывается от всех прав собственности и власти, какие успел приобрести во всю жизнь свою… Молотов рыдал, а старик говорил, что у него есть статьи, приказывал отослать их в Москву, деньги за них назначил на раздачу нищим, велел поминать Евдокию, сестру его, умершую давно уже, и давал предсмертные увещания:
- Честно живи, Егорушка… богу молись… старших почитай…
Потом больной велел принести образ и, благословивши своего воспитанника, забылся на время. Молотов отошел к окну и долго смотрел бессмысленно на улицу. Чувство сильного горя и одиночества охватило душу восемнадцатилетнего юноши. "Один во всем мире!" - эта мысль подавляла его душу, жала мозг его. Но… настала развязка старой жизни. Молотов подошел к постели: старик лежал неподвижно; глаза были открыты…
- Добрый мой учитель, - прошептал Молотов, поцеловал его в лоб, поцеловал его руку и закрыл глаза.
Долго он смотрел в лицо мертвому - оно было спокойно и безответно.
На третий день похоронили профессора. На похоронах была все ученая братия, всё старики, один лишь молодой человек - Молотов, и ни одной женщины. Помянем добрым словом человека доброго и немало потрудившегося на веку своем…
Наследства Молотов получил около четырех тысяч ассигнациями, большую часть мебели он продал, переехал на новую квартиру, где и повесил портрет старика над диваном. На новой квартире скучно проходили каникулы. Молотов пошел однажды к товарищу, Череванину, о котором говорили, что он "с философским направлением" (мы с ним встретимся еще), и у которого любили собираться студенты. Здесь он встретился с Негодящевым. В душе Молотова шевельнулось все доброе старое, слезы стали к горлу подступать. Негодящев отвернулся в сторону. Молотов первый заговорил:
- Андрей, полно злиться…
Что, если бы его оттолкнул Негодящев? Но этого быть не могло. Возвращение от вражды к дружбе было внезапно. Негодящев бросился на шею к Молотову. Они поумнели, вспомнили вражду, хохоту было немало.
- Андрей, - сказал Молотов, - мы теперь будем осторожнее.
- А что?
- Опять поссоримся.
- И помиримся опять - вот и все.
- Опять переедаться будем?
- Будем.
- Ну, как хочешь.
Тем и кончили. Быстро понеслось время. Теперь только, на втором курсе, Молотов сошелся с товарищами. Его полюбили. Молотову прекрасными людьми представлялись товарищи - бодрые, смелые, честные, за общее благо готовые на все жертвы, оригиналы. Не думалось тогда Егору Иванычу, что многие из них потеряют и бодрость, и смелость, и оригинальность, и способность к жертвам, а некоторые даже… и честность. Но тогда верилось и жилось хорошо. Вообще он мало знал жизнь; у него было мало знакомых: знаком он был с семейством Негодящева и с семейством еще одного чиновника, Игната Васильевича Дорогова, с купцом, у которого учил сына, да с хозяйкой своей квартиры. Он жил товарищеской и университетской жизнью. Между тем Молотов никогда не имел претензий на ученую или художественную карьеру; ему придется действовать в чисто практической сфере, одному, без друзей, без родни, без знакомых, без ясного сознания цели в жизни, но с детски ясным взглядом на мир божий. Как-то он будет жить в людях с подобною подготовкою?
По окончании курса Негодящев уехал в губернию на службу. У Молотова от наследства остались кое-какие крохи, и он несколько времени промышлял в столице дешевыми уроками и вот уже три месяца живет у помещика Аркадия Иваныча Обросимова.
С балкона барского дома открывается во все стороны прекрасный вид: деревня в яблонных и липовых садах; направо, налево виднеются еще деревушки; на горе церковь, отовсюду леса, пашни и луга; к западу бежит речка - небольшой приток Волги. Тишина стоит в воздухе; природа облита заревом вечернего солнца. На балконе Егор Иваныч Молотов и Елена Ильинишна Илличова - молодой человек и молоденькая, хорошенькая девушка; значит, повесть начинается. Они смотрят на дорогу, на дорого поднялась пыль, слышны голоса животных, идет стадо с поля; с другой стороны шлепает огромное стадо гусей и уток - все это повалило мимо барского дома. Леночка имела полное право оказать:
- Какая поэзия!.. прелесть!..
Молотов молчал.
- Посмотрите же, Егор Иваныч…
- Где поэзия? - спросил он.
- Да вот - стадо.
Молотов усмехнулся.
- Ну какие вы! - сказала Леночка.
- Что же?
- Тут чувство нужно, а нечего умничать.
Молотов уклонился от разговора о поэзии. Он, несмотря на то что был юноша двадцати двух лет, не часто говорил об интимных предметах и важных материях. "Говорить о таких вещах, - думал он, - так говорить серьезно". А серьезно говорить приходилось редко. Он боялся фразерства и потому не проповедовал новых идей, не кричал о прогрессе, редко позволял себе нежные слова и возвышенные речи, хотя в университетском кружке, а особенно с Андреем, он, бывало, спорил до слез и до глубокой ночи о том самом, о чем теперь он смалчивал. Он стеснялся завести с женщиной разговор о ее призвании, о поэзии, о любви; он никогда не был влюблен, читал о любви, слышал, размышлял о ней, но сознательно не понимал любви и потому боялся наговорить о ней вздору. Он вообще не любил петь с чужого голосу, проповедовать заученное, кидаться из стороны в сторону, находясь под влиянием только что прочитанной статейки. Заговорят, например, о любви, и кто-нибудь обратится к нему за мнением, он всегда как-то съежится и неловко уклонится от ответа, не потому, чтобы считал разговор о таком предмете пустым или неприличным, а по какой-то непонятной застенчивости, робости и стыдливости, хотя он и не был тем, что называется "красною девушкою". Боясь инстинктивно говорить о высоких предметах, он в то же время не мастер поддерживать дамский вздор и дребедень, хотя бы и не прочь от того: "Что же, не все серьезное: наука, да искусство, да восход солнца", а потому в обществе держался ближе к мужчинам и пожилым дамам. Самая фигура его показывает, что он не создан дамским кавалером. Егор Иваныч был среднего роста, плотно сложен и широк в плечах, несколько сутуловат; его нельзя назвать красавцем, но выражение лица доброе, и в серых огромных глазах светился ум; лоб большой, ноздри широкие, крупные губы плотно сжаты, подбородок выдался вперед. Он казался мужественнее своих лет. Егор Иваныч имел большие руки, сильные и мускулистые, с толстыми пальцами и коротко остриженными на них ногтями; ступня ноги была большая. Внешние приемы его не были безукоризненны: походка тяжеловата, с перевалом и крупными шагами; французский язык знал, но имел плохое произношение, потому и воздерживался от этого элегантного диалекта; он смеялся слишком громко, стеснялся при женщинах в первую минуту, а потом говорил с ними, как с мужчинами, вставляя часто словцо, нетерпимое в дамских речах. Но он не был циник, был опрятен и чистоплотен, любил порядок и немало сокрушался о своих внешних недостатках. Но эти недостатки обнаруживались сами собою, особенно когда он, увлекшись, не вытерпит и заговорит, как прежде, в кружке товарищей: тогда, в монологах, его голос поднимался несколькими нотами выше, но лишь только ему возражали, он выслушивал спокойно, отвечал хладнокровно, и чем более направляли на него насмешек и острот, тем он становился хладнокровнее, заметно сдерживая себя и сосредоточиваясь. Он в этих случаях был очень деликатен, на остроты не сердился: смешно, так и сам смеялся, но терпеть не мог, когда не давали человеку высказываться. "Зачем говорить с человеком, если его самого не выслушивать? он тогда ничего не поймет", и потому голос его тогда лишь поднимался, когда его была череда говорить. Он не любил горлом брать. Однажды к Обросимову заехал один помещик, человек с авторитетом и во всем околотке считавшийся умным. Он разговорился с Молотовым, скоро напал на современную тему, взял молодого человека за пуговицу и целый час развивал свои идеи. Молотов целый час усиливался вставить свое слово; авторитет закричит: "Помилуйте, как этого не понять?" Молотов продолжает слушать, но лишь улучит минуту и вставит свое слово, помещик опять кричит: "Помилуйте, как этого не понять?" - и продолжает сыпать снова. Наконец авторитет истощился, и последние слова его были: "Кажется, ясно?" Молотов ответил: "Ясно, но у меня есть свои возражения". - "Помилуйте, какие же могут быть возражения?" - "Может быть, неосновательные, но если они останутся, то я все-таки…" - "Могут ли они быть основательными?" - перебил его помещик и перешел к новой теме. "Зачем же он говорил со мной?" - думал Молотов и назвал его в душе болваном, хотя помещик говорил неглупо и с этим соглашался и Егор Иваныч. Зато с самим Егором Иванычем говорить было легко… Леночка не первый день знакома с Егором Иванычем. Она часто бывает у Обросимова, своего крестного отца, и не раз проводила время с Молотовым; он тоже бывал в гостях у матери Илличовой. Леночке случалось слышать, как Молотов, подавив в себе застенчивость, увлекался разговором. Она однажды прямо ему сказала: "Я люблю, когда вы говорите", после чего он постарался замять разговор. У Леночки и сегодня явилось невинное желание вызвать Молотова на разговор. Желание не исполнилось.
На балкон вышел Аркадий Иваныч с дочерью Лизаветой Аркадьевной. Лизавета Аркадьевна была женщина высокая, стройная, красивая. Она года полтора назад лишилась мужа, директора одного из петербургских департаментов. Вдова приехала к отцу гостить весну и лето. Скоро вбежал на балкон Володя, сын Обросимова, а наконец явилась и сама хозяйка, Марья Павловна. Аркадий Иваныч предложил прогулку на воде; все были согласны и минут через двадцать сидели в лодке. Молотова просили гресть. Под его руками лодка пошла быстро. Речка бежит среди липового леса и яблонь, отряхивающих розовые цветы в ее тихую воду.
- Вы устанете, - заметила Марья Павловна.
- Ничего-с, - ответил Молотов и в один прием подвинул лодку на полсажени.
- Я люблю быструю езду, - сказала вдова, - она - как все сильное, энергичное, выходящее из ряда обыденных…
В это время лодка на повороте реки обогнула угол, и неожиданно из-за яблонь солнечные лучи ударили прямо в глаза гребцу, что заставило его опустить весла. Когда женский страх прошел, все стали смеяться.
- Вам солнце мешает, - сказала Леночка и защитила его зонтиком.
Леночка быстро овладела разговором, с удивительною легкостью переходила с предмета на предмет; рассказала, как она тонула однажды; что у них новый дьячок; про козу свою рассказала; от козы перешла к дяде, к няне, подругам; после этого ей ничего не стоило заговорить о цветах, о новом платье; а чрез несколько минут она говорила, что терпеть не может пауков и тараканов, что она любит толстые пенки на сливках, клубнику и запах резеды. Черноглазая болтунья была неистощима. Лизавета Аркадьевна смотрела на Леночку пристально, наблюдала ее, изучала, как любила выражаться, нарочно вызывала на болтовню, причем и делала тонкие иронические замечания. Егор Иваныч видел, что Обросимовы об Илличовой имели понятие как о девочке пустой и легкой. Только отец поддерживал свою крестницу и гостью и, казалось, понимал ее иначе. Леночка не догадывалась, что над нею смеются и с намерением заставляют говорить.
- Я завидую легкости вашего характера, - сказала Лизавета Аркадьевна с едва заметною улыбкою.
- Я веселая!.. - отвечала простодушно Леночка и при этом ударила в ладошки.
Проехали еще около версты и потом положили вернуться домой. Молотов повернул лодку; ее понесло вниз по теченью. Он сложил весла.
- Папа, позвольте мне править.
Обросимов уступил дочери руль. Она довольно верно повела лодку. Когда доехали до деревни, где жила Леночка, она просила остановиться. Высадили ее на берег, простились и отправились дальше. Немного погодя Лизавета Аркадьевна сказала:
- Кисейная девушка!
- Лиза! - начал с упреком отец…
- Да что, папа! - перебила Лизавета Аркадьевна. - Ведь жалко смотреть на подобных девушек - поразительная неразвитость и пустота!.. Читали они Марлинского,- пожалуй, и Пушкина читали; поют: "Всех цветочков боле розу я любила" да "Стонет сизый голубочек"; вечно мечтают, вечно играют… Ничто не оставит у них глубоких следов, потому что они неспособны к сильному чувству. Красивы они, но не очень; нельзя сказать, чтобы они были очень глупы… непременно с родимым пятнышком на плече или на шейке… легкие, бойкие девушки, любят сантиментальничать, нарочно картавить, хохотать и кушать гостинцы… И сколько у нас этих бедных, кисейных созданий!..
- Ты Леночку не знаешь, - сказал отец, - оттого и говоришь так. Она девица очень добрая.
- Добрая? - ответила дочь с досадою. - Знаю, очень хорошо я это знаю. Они все у нас добренькие: всегда спасут муху из паутины и раздавят паука…
- Я тебе советую познакомиться с нею покороче; тогда ты ее полюбишь…
- Я ее и теперь люблю, папаша, разумеется, как можно ее любить… как птичку… цветок… как хорошенький узор… не больше… Она не способна отвечать на привязанность глубокую, на страсть сильную…
- Держи от берега дальше, Лиза: там очень мелко.
- Хорошо, папа… Скажите, чем можно привязать ее? подарить фунт конфет? шелковое платье?
- Жениха хорошего, - сказал Обросимов.
- Что, папа?
- Хорошего жениха… только не дари ты ей портрета Жорж Занда.
- Вы, пожалуй, правду сказали. Да, для этих девушек одно спасенье - в женихе… Пока не замужем, они мечтают… вы думаете, об идеале? нет, о душках, и между тем очень хорошо понимают, что вся цель их стремлений - жених, о чем и хлопочут мамаши и папаши… душка сам по себе… Да и к душкам своим эти девушки имеют какие-то странные отношения: они не способны ни к какому решительному шагу, они не полюбят без позволения папаши…
- У ней, Лиза, нет отца.
- Все одно - мамаши.
- Мамаши она не боится, потому что командует всем домом. Как же это, Лиза, не зная человека, говорить о кем? Могла ли ты так скоро понять Леночку?
- Она дала мне три сеанса - этого довольно: ее портрет я могу написать во весь рост… Я пыталась развить ее…
- В три сеанса?
- По крайней мере понять, может ли она развиться. Бывают натуры нетронутые, а эти? Кисейная девица, девица-душка!
- Лиза, ведь ты бранишься, - сказал отец. Лизавета Аркадьевна вспыхнула.
- Я знаю Леночку лучше тебя, - продолжал Обросимов, - она умная и добрая девица, только необразованная и держать себя не умеет - в этом не она виновата… Наконец, ты не имеешь права говорить так резко о Леночке…
- Почему же, папа?
- Потому что ей жених нужен, пойми ты это.
- Фи, какие понятия!
- Самые здравые понятия. Ведь она неспособна к страсти глубокой? да? сама сказала, что для таких девушек - одно спасенье в женихе… Так не сбивай же ее, пожалуйста, с толку, не навязывай ей того, к чему она неспособна!.. зачем это?.. Оставь ты ее в покое… А то ведь "кисейная девушка", "душка" - это такие выражения, что могут испортить ей репутацию…
- Но, папа, могу же я иметь свое понятие о ней?
- Не совсем…
- Как так?
- О девушке не только мужчина, но и женщина должна выражаться осторожнее; между девушкой и женщиной большая разница.
- Разумеется, большая: девушке жениха нужно.
- Непременно-с…
- Отчего же, папа, после этого не сказать и так: о мужчине не только женщина, но и мужчина не должен говорить худо, потому что ему невеста нужна?.. То же самое, папа!..
- Совсем не то, нисколько не похоже… Впрочем, Лиза, оставим этот разговор…
- Отчего же, папа?
- Ну, мне неприятно продолжать разговор… оставь, пожалуйста…
Лизавета Аркадьевна замолчала. Близко была Обросимовка.
- Этак говорить нельзя, - прибавил отец, - и твоего Жоржа Занда можно на смех поднять.
- Ведь мы оставили, папа, этот разговор…
Отец замолчал. Лодка причалила к берегу. Все отправились домой. Но Обросимов не утерпел и прибавил еще:
- Тебе хочется жить по-своему, и другим хочется. Что тебе за дело до Леночки? пусть живет как знает…
- Ах, папа!.. это скучно наконец, - ответила дочь.
Тем и кончили. Обросимов пошел с женой и сыном, а Лизавета Аркадьевна подошла к Молотову. Молотов был согласен с принципами вдовы, но не хотел согласиться относительно Леночки. "Она, кажется, не такая, - думал он, - если она неразвитая, так развейте; не можете, нельзя, так не троньте". Так он сумел согласиться с обоими спорившими…
- Какой чудный вечер! - сказала Лизавета Аркадьевна, и, начав с этого, она незаметно разговорилась, припомнила другие вечера, проведенные ею некогда в Италии; потом вспомнила Жорж Занда, а там перешла к Татьяне Пушкина - Татьяну побранила за то, что она не отдалась Евгению, который оттого и погиб. Много о чем говорила вдова… Егор Иваныч больше молчал; Лизавета Аркадьевна не то чтобы разговаривала с ним, а больше поучала его, хотя он и не догадался о том. Когда они расстались, Молотов подумал: "Какая разница бывает между женщинами - Леночка и Лизавета Аркадьевна!.. Положим, Илличова - кисейная девушка, а эта? Не знаю. Только с каждым дном я убеждаюсь, что попал к добрым людям…"