* * *
Мария Ильинична была на сносях. Боярыня Анна Вельяминова, обслуживающая царицу, никого к ней не подпускала на пушечный выстрел. И одеться, и умыться, и прическу сделать - во всём помогала государыне сама.
Сегодня утром Анна Григорьевна, как обычно, приводила в порядок царицу, которая готовилась к встрече грузинской гостьи. Когда всё закончили, Мария Ильинична осталась довольна. Из зеркала на нее смотрела юная красавица.
- Да я и в молодости такой не была! - воскликнула она. - Ты просто волшебница, душенька! - похвалила она Вельяминову. - Теперь не стыдно людям показаться…
Грузинскую царицу Анну Семеновну государыня принимала в своих покоях, на женской половине дворца. Всё проводилось по этикету: при въезде в Москву высокую гостью встречали знатные боярыни - Анисья Хилкова и Мария Волконская; в центре города - Настасья Ромодановская и Мария Львова. На красном крыльце Кремля с хлебом-солью стояла Екатерина Трубецкая. Она приветствовала гостью с Кавказа теплыми и льстивыми словами, выразив радость по поводу встречи и восхищение красотой царицы. Окружающие согласно кивали, улыбались и низко, в пояс, кланялись ей. Да и как не восхищаться далекой царицей - лицом и статью удалась, не сыщешь лучше и совершенней. Словно белая лебедь плывет.
И вот наконец Мария Ильинична встретила гостью в своей светлице. Здесь всё по-царски пышно и богато: пол застелен персидским пестрым ковром, стены обиты бирюзовым шелком. На правой стороне во всю стену - иконостас, лики икон сияют в пламени множества зажженных свечей. Держась за руки, обе царицы опустились на колени. Сначала надо воздать Господу за благополучное завершение долгого пути. Только потом сели за стол.
Потчуя гостью московскими яствами: груздями солеными, квашеной капустой с брусникой, мочеными яблоками, блинами с черной и красной икрой, пирогами с рыбой, запеченным поросенком, сладкой бражкой, ядреной медовухой и многим другим, Мария Ильинична успевала спрашивать о тифлисском житье-бытье. Так требовали законы гостеприимства. Хотя она знала, что Анна Семеновна с гораздо большим интересом слушала б о московских новостях. Но об этом у них будет время поговорить после обеда.
Женщины и их свита перешли в залу, где на широких мягких скамьях и в удобных креслах они могли отдохнуть и побеседовать. Мария Ильинична велела служанкам принести сундуки с тканями и шкатулки с украшениями. Парча, бархат, шелк, бисер и жемчуг растопят сердце любой женщины. Гостья по настоянию хозяйки выбрала себе понравившиеся вещи. Подарки сложили в отдельные сундуки и отнесли в покои, отведенные грузинской царице. Особый интерес обеих женщин вызвал жемчуг, имевшийся в запасах Марии Ильиничны в большом количестве. Был он и речной (из великой Волги), и озерный (из Ильмень-озера), и морской (из Азовского моря). Оттенки тоже разные - от нежно-розового до голубого. Гостья была им щедро одарена. И пока благодарила русскую царицу, вошел дворецкий и сообщил: царь прибыл в столицу и после отдыха вечером дает пир в честь высокой гостьи.
Грузинки, составлявшие многочисленную свиту царицы, околдовали московских бояр. Своими плавными движениями, тонкими гибкими станами, жгучими глазами и загадочной гортанной речью они так отличались от русских женщин, что мужчины теряли самообладание. Сам царь, говорили, попал под влияние чар Анны Семеновны. Глядит на нее - не наглядится. С восторгом и завистью описывали пир.
Накрытые кумачовой парчой столы сверкали от обилия серебряной и золотой посуды. И угощения были поистине царскими: сурская стерлядь, волжские осетры, астраханская икра, гуси-лебеди на больших блюдах, горы восточных сладостей и фруктов. Гости мало ели и пили, больше на приезжих смотрели да гусляров слушали. Что и говорить, красивая женщина, как молитва, настраивает на высокий лад.
Один только человек не терял голову на этом пиру. То был Патриарх Никон. Он зорким настороженным взглядом следил за грузинской царицей. И более других видел за ее красотой хищные повадки горной орлицы. Она словно высматривала жертву и выжидала момент, когда броситься на нее, разорвать в клочья, а потом отнести куски пожирнее в свое гнездо голодному выводку орлят.
Никон что-то шептал Государю в ухо. Несколько раз до близсидящих доносилось слово "дьявол". Алексей Михайлович продолжал ласково смотреть на грузинскую царицу, отмахиваясь от Никона как от назойливой мухи. Под конец пира сказал Патриарху с едва скрываемым раздражением:
- А теперь, святейший, подтверди-ка нашей гостье, что мы любим ее. Ты один тут остался с трезвой головой. Да обещай от нашего имени: о чем просит, всё получит, всё исполним обязательно.
Ничего не оставалось Никону, как покориться и исполнить приказ царя, сменив гнев в своих глазах на притворное почтение. В душе же он скрипел от злости зубами.
* * *
Промза расписывал новую церковь, прилепленную к Казанскому собору, около трех месяцев. Руки парня, Аввакум не ошибся, действительно оказались умелыми. Кисти и другие необходимые инструменты сам мастерил, сам готовил и краски. Такие оттенки получались - глаз не оторвать.
Жил он в Сидоровой светелке. Сам Сидор - соборный сторож - приходил редко, в Москве у него был свой дом. Светелка - с воронье гнездо, да и это хорошо, все не на улице ночевать приходиться. Работал Промза с рассвета до заката. А иной раз даже и при зажженных свечах. Часто оставался здесь и ночевать.
И вот пришел тот день, когда на его работу прибыл посмотреть сам Патриарх. Был он не один: привел с собой князя Хованского и двух архиереев. Церквушку со всех сторон окружили стрельцы и монахи. Внутрь никого больше не пускали.
Только Никон вошел, только глянул на стены и на церковный свод, как глаза его потемнели. На него смотрели отовсюду не бесполые ангелы и бестелесные херувимы, а обнаженные юные девы, с полными грудями, пышными бедрами.
- Что сие намалевано? - грозно загудел под сводами голос Святейшего. - Кого ты здесь изобразил, грязная твоя душа? - Никон пошел на Промзу яростно стуча посохом по каменному полу. - Святое место загадил, щенок!!! - Никоново горло хрипело, из темных глаз сыпались искры. Он поднял посох и стал тыкать им в росписи на стене. - Это что такое, я тебя спрашиваю? Отвечай, или язык, дурень, проглотил? - Патриарх гневно глядел на богомаза, который оцепенев от страха, молча стоял у входа, готовый дать стрекача. - Ты, собачий хвост, девок в церковь приводил?!.
Промза наконец кинулся к двери. Но стрельцы схватили его, скрутили руки и, сопровождаемые грозными приказаниями Патриарха, отволокли во двор, бросили в новый колодец. Над головой несчастного с грохотом закрылась крышка, свет померк. К счастью, в колодце было сухо, до воды так и не докопались. Промза потер ушибленные бока и коленки, сел поудобнее и тяжко вздохнул.
Никон не ошибся: все лики икон он рисовал с живых людей, больше всего с женщин, с которыми иногда ночевал в церкви. Приводил он их с Варваровского базара, горячих, жадных до любви. Про это ведали только церковный сторож да сам Господь, смотрящий на всё это из-под купола глазами Сидора. Вспоминая женщин, Промза и сейчас, в колодце, испытывал сладкую истому и блаженство.
В полночь Сидор отодвинул каменную крышку и бросил ему вожжи. Сидя потом за столом в сторожке и потягивая бражку, он, подобно Патриарху, стучал об пол своей клюкой и, извергая ругательства, поучал Промзу:
- Безбожник ты, парень! Антихрист тебе, неумному, хозяин! Язычник! В костер за свою ересь попадешь! А ведь молодой ещё, жалко жизнь твою загубленную… - По сморщенным, заросшим щетиной щекам его текли пьяные слезы. - А пошто внучку мою, Фроську, на стене нагую намалевал? И ее, бесстыдник, ночевать приводил?..
- Нет, дедушка Сидор, - соврал, жалея старика, Промза. - Я ее в соборе видел…
- Ух ты, жеребец не кладенный, а ещё богомаз называешься! Тебе не в церкви, а в трактире самое место.
Сидор всё зудел и зудел, сердясь, похоже, уже не на Промзу, а на самого себя, старого и немощного, у которого безвозвратно прошли молодая удаль, озорство и любовь к женщинам.
Утром Промза пошел проститься с Аввакумом. Но протопопа дома не оказалось. Анастасия Марковна встретила его радушно, накормила горячими блинами.
- Батюшка с Нероновым к Вонифатьеву отправился с утра пораньше, - сообщила она гостю и шепотом добавила: - тайный сход хотят провести…
Промза не стал задавать лишних вопросов, и она перевела разговор на другое.
- Набедокурил, говоришь, в церкви? Кто ж теперь тебе за работу заплатит? На что жить будешь?
- Какая плата, матушка! Хорошо ещё, жив остался, на кол не посадили…
Анастасия Марковна в ужасе перекрестилась и, оглядываясь на дверь, добавила:
- Господь тебе судья, парень! И остальным он тоже воздаст по заслугам.
Она благословила Промзу, дала на дорогу ковригу теплого подового хлеба и проводила на крыльцо. Куда он отправлялся, Промза и сам не знал. Русь большая, церквей в ней видимо-невидимо. Где-нибудь да найдется для его рук дело.
* * *
Было воскресенье, в Благовещенском соборе только-только закончилась заутреня, и Стефан Вонифатьев шел домой. Под своими окнами увидел Патриарха, сердце его дрогнуло. Но он сумел сдержать свое волнение и с благоговением приблизился к Никону, по обычаю приложился к протянутой руке Святейшего, покорно прося благословения. Никон с величайшей важностью проделал это.
Вонифатьев, не так давно бывший соратником Никона по кружку "боголюбцев", не забывал, что он также был и соперником его в обладании патриаршего престола. Кто знает, что думает теперь об этом Патриарх?
Стефан пригласил высокого гостя в дом, усадил в большой горнице под иконами, позвал женщин на стол собрать. Когда жена с кухаркой, кланяясь и шурша черными сарафанами, молча удалились на кухню, стал подобострастно восхвалять Патриарха, почтившего его своим приходом.
- Оставь это, - прервал его Никон. - Тебе ли, учителю нашему и наставнику благоверия, мне похвалу расточать. Наоборот, это я, раб божий, обязан тебе счастьем носить патриарший саккос. Потому и пришел спросить - чем я могу отплатить за твою любовь?
- Святейший! Даже не помышляй об этом. - Старик опять почувствовал, как сильно и тревожно забилось сердце. - Мне всего достает. Вот взгляни, - он повел рукой по горнице, уставленной шкафами с богатой посудой, резными скамьями, покрытыми коврами, богатым иконам в красном углу. - Государь и так наградил меня всякой всячиной. Что ещё мне желать?.. Разве только… - Вонифатьев словно в омут с головой нырнул. - Сделаешь великое дело, если из рук твоих вручишь золотой крест Неронову с Аввакумом и дьякона Федора Иванова иереем поставишь. И моление двуперстное вернешь… Иначе, чую, гибнет церковь православная!
- Нет! - Никон даже вскочил со скамьи. Лицо его в миг переменилось, стало суровым и гневным. - Не исполню твоей просьбы, хоть и чту тебя, как отца Церкви. Не бывать больше двуперстному молению на Руси!
- Как же так, Святейший, - не выдержал, воскликнул Стефан. - Сам-то ты ещё недавно двоеперстно крестился!
- Крестился, это верно. Но кончились те времена. И больше не вернутся. Церковный Собор утвердил троеперстное крестное знамение. Государь тоже стоит за это. Вместе с греческими Патриархами одобрил и другие перемены: хождение во время крещения против солнца, пение аллилуйи трегубую, а не сугубую, замену земных поклонов на поясные и, наконец, исправление богослужебных книг.
- Но ведь так мы всю веру православную разорим. Всё, на чем она стояла, разрушим. Так молились святой Филипп, преподобный Иосиф Волоцкий, Патриарх Гермоген. Значит, и от них отказаться?
- Мы ничего не разрушаем, святой отец! Как была наша вера православной, так и останется. Только различия в символах веры между нашей и греческой церковью надобно устранить. Нельзя жить в мире и согласии, пока не будет единства веры.
- Значит, веру в Господа можно подстраивать под свои мирские потребности? Это же ересь, прости, Господи!..
- Христову церковь никак не отделишь от земного существования. - Сказал это Никон и вышел вон из горницы, не оглядываясь и не прощаясь.
У крыльца, садясь в легкую повозку, столкнулся с теми, за кого просил его царский духовник: с Аввакумом, Нероновым, Федором Ивановым и Лазарем.
"Ну, слетелось воронье в одно гнездо!" - оскалил зубы Никон и велел вознице гнать лошадей.
Пара гнедых быстро домчала его в Кремль. За повозкой еле успевали трое верховых стрельцов. Дома Патриарха ждал Ртищев, главный постельничий царя.
- Давненько ждешь, Федор Михайлович? - ласково спросил Никон.
- Только вошел, святейший. За советом к тебе явился. В прошлом году я привез из Малороссии певчих для Андреевского монастыря. Покойный Иосиф не разрешал никаких иных песнопений во время служб. Однажды за это Стефана Вонифатьева проклял.
- Так ему и надо. До сего дня не может принять новое моление.
- Так-то оно так, да многие не знают, как пострадал от этого "нового" архимандрит Сергиево-Троицкого монастыря Дионисий. Службу вел по греческому чину. Так митрополит Иона позвал его в Москву, четыре дня держал взаперти, а на пятый приказал привязать Дионисия к хвосту лошади и таскать его по улицам.
- Слыхал про это, слыхал, - холодно отозвался Никон и добавил зло: - Враги как только нас не оболгали! Весь народ взбаламутили, не разобравшись, где правда.
- Вот в том и зло всё. Темен народ, зло на нас держит, еретиками называет.
- Аль боишься, Федор Михайлович, за певчих на лошадином хвосте покататься?..
- Упаси Бог, Светлейший! Я ж как лучше хотел…
- Ладно, ступай с миром, никто тебя не тронет. А певчих твоих я слышал - их голоса за душу берут…
Когда Ртищев ушел, Арсений Грек, бывший в соседней комнате и всё слышавший, сказал Никону:
- Святейший! Нельзя отступать нам! Если прекратим выпуск новых книг, то никогда не добьемся союза с Украиной. Мне не веришь - спроси у Артамона Сергеевича Матвеева, он в нашей типографии следит за печатаньем новых книг. Все восхищается плодами разума.
После огорчительной беседы с Вонифатьевым и мелочных сомнений Ртищева Никону захотелось пролить "бальзам на раны" души, и он велел позвать Матвеева, чтобы вместе с ним порадоваться успешными результатами книгопечатания. Однако вместо утешения Патриарх получил новую головную боль. Артамон Сергеевич, служивший в Посольском приказе, поведал неприятную новость:
- Помнишь, святейший, как два года назад в Польшу ездили боярин Григорий Пушкин и дьяк Гавриил Леонтьев? Они возили жалобу королю Яну Казимиру на его печатников, порочащих в своих книгах московского Государя. Казимир обещал все те книги предать огню. Но теперь стало известно, что в Польше и Ливонии ходят те книги. Многие были тайком ввезены в нашу страну. Король, видно, решил посмеяться над нами.
- А что по этому поводу Богдан Хмельницкий говорит? - взволнованно спросил Никон.
- Малороссия разорена войной. Кровь рекой льется. Хлеб сеять некому, травы косить некому. Гетману не до книг.
- Из Киева какие вести?
- Хуже не бывает. Радзивилл город на разграбление отдал. В церкви Богородицы, что в Посаде, конюшни устроили. Из Печерского монастыря все иконы и утварь выкрали.
- Спаситель! Прости грехи наши, не ведаем, что творим! - воскликнул Никон. - Неужели правда это?
- Да, Святейший, истинная правда. По велению Богдана Хмельницкого нам Выговский обо всём написал. Просят Алексея Михайловича взять их под свою руку, иначе придется искать защиты у турецкого султана. Казаки не хотят стать ляховскими рабами.
Никон давно уже встал со своего места и ходил из угла в угол, нервно перебирая в руках четки и обдумывая что-то. Наконец сел и в наступившей тишине громко сказал:
- Завтра соберем боярскую думу. Ты там, Артамон Сергеевич, обо всём этом и поведай боярам.
* * *
После ухода Никона настроение Стефана Вонифатьева совсем упало. Тут и явившиеся сотоварищи ещё больше разожгли его злость на Патриарха. Разговор их, как всегда, первым начал протопоп Аввакум. Столкнувшись с заклятым врагом во дворе, он потерял душевное равновесие и уже не мог говорить спокойно:
- Патриарх нам новую подножку ставит, - почти в бешенстве кричал он. Изба дрожала от его мощного голоса. - Третьего дня в Успенском соборе опять как пес цепной на священников кидался. Винил их и в лености, и в безграмотности, и в старых привычках…
- Что и говорить, всех он нас обидел, - подхватил Неронов. - Только и знает пальцем тычет: "Все вы, попы, пьяницы и развратники!"
- Я вам давно говорил: еретик он! Самый что ни на есть еретик! - тряхнул нечесаной гривой дьякон Федор, левая рука Вонифатьева. - Еретик вроде Лютера. Я учился в Сергиевой лавре у самого Логгина. Он ещё при Шуйском был хозяином печатного дела. Такой опыт имеет… А этот мужик возомнил, что лучше святые книги делать может.
- Правда твоя, Федор! - поддержал его Стефан Вонифатьев. - Мы сами главы церквей, у каждого, считай, свои храмы и приходы. Лазарь - в Зюзине хозяин, Данила - в Костроме, Логгин - в Муроме, Никита - в Суздале. Да и среди архиереев у нас друзья имеются. Пусть Никон на нас руку не поднимает.
- Знаю я, какая заступница у нас появилась на Москве, - впервые вступил в разговор Лазарь. - Боярыня Федосья Прокопьевна. Очень смело за старую веру стоит, благочестивица.
- Ее бы в наши ряды ввести. Она бы многих боярских жен на нашу сторону перетянула, - высказал свою мысль Вонифатьев. Ему, царскому духовнику, лучше всех известно, как много значат для успеха дела богатство и связи.
- Как и предсказывали апостолы в Священном писании, времена антихриста настали! - вскричал Аввакум. - Знамения ждите, святые отцы!.. А боярыне Морозовой ты, Лазарь, так скажи: костьми ляжем, но рушить старые устои не позволим. Веровали и будем веровать по тем книгам священным, кои Петр, Филипп и Иов писали.
Аввакум позвал Лазаря в боковую комнатку-кладовку. Она была полным-полна старых икон в золоченых окладах. Их собрали по храмам, когда никониане развесили там новые.
- Придет время, опять их на прежние места вернем, - обещал Аввакум Лазарю.
Когда заговорщики уходили, Вонифатьев, крадучись, следил за ними из окна горницы, боялся, не видят ли соседи его гостей.