- Вперед, за ним! - крикнул Тугар Волк и бросился к расщелине, в которой исчез зверь. Два боярина уже взобрались было на самый верх груды бурелома, уже подняли свои копья, стараясь размахнуться с такою силой, чтобы прикончить зверя. Тугар Волк, стоя в расщелине, пустил в него вторую стрелу. Зверь взревел еще громче и бросился бежать, но глаза его залило кровью, он не мог найти выход и ударялся о деревья. Копье одного из бояр впилось ему между ребер, но не нанесло смертельного удара. Дикий рев раненого медведя раздавался все сильнее. В отчаянии зверь поднимался на задние лапы, отирал кровь с глаз, вырывал и кидал перед собою сучья, но напрасно; один его глаз был пробит стрелой, а второй то и дело снова заливало кровью.
Мечась вслепую по кругу, зверь приблизился опять к Тугару Волку. Тот отбросил лук и, притаившись за вывороченным корнем, схватил в обе руки свой тяжелый топор; когда медведь ощупью пробирался к знакомой ему расщелине, Тугар со всего размаха хватил его сверху по голове с такой силой, что череп медведя раскололся надвое, как треснувшая тыква. Брызнул окровавленный мозг на боярина, и медленно, безмолвно зверь повалился наземь. Радостно взыграли трубы в честь первой победы.
Зверя вытащили из бурелома и содрали с него шкуру. Затем бояре двинулись глубже в чащобу. Солнце уже поднялось, и его лучи сверкали сквозь ветви, словно золотые нити и пряди. Охотники шли теперь гораздо веселее, похваляясь своей отвагой и силой.
- Хоть я только волк, мелкий зверь, а все еще потягаюсь с тухольским медведем! - говорил Тугар Волк радостно.
Максим Беркут слышал эти хвастливые речи и сам не знал, почему ему жаль стало тухольского медведя.
- Что ж, - сказал он, - глупый зверь этот медведь, в одиночку держится. Кабы они собрались вместе, кто знает, справилась бы с ними даже стая волков?
Тугар глянул на него гневно, однако не сказал ничего. Охотники осторожно продвигались дальше, пробираясь сквозь бурелом, перескакивая с пня на пень, проваливаясь иной раз по пояс в труху и валежник.
Среди этих руин величественной природы виднелись кое-где медвежьи тропы, проложенные в давние времена, узкие, но крепко утоптанные, густо усеянные побелевшими костями баранов, оленей и всякого другого зверья. Максим держался теперь позади бояр; он то и дело обходил стоянки, осматривал следы, стараясь установить, свежие они или нет; помогал, подбадривал утомленных - только сам не обнаруживал никакой усталости. С удивлением поглядывала на него Мирослава, когда он проходил мимо нее, и хотя многих доныне видывала она молодцов, и сильных, и смелых, однако такого, как Максим, который соединял бы в себе все качества сильного работника, рыцаря и начальника, - такого ей еще не случалось видеть.
Вдруг захрустел валежник, и грозно-яростно выскочил на ловцов громадный медведь. Он бежал, ступая на все четыре лапы, но, увидев перед собой врагов, поднялся на задние, а передними схватил отломленный бурею громадный буковый сук и размахивал им вокруг себя, испуская время от времени отрывистый, словно вызывающий рев.
Против зверя стояли два подгорских боярина, из тех, что особенно шумно хвастались и хотели всем показаться опытными охотниками. Увидев страшного противника прямо перед собой, они побледнели и задрожали. Но скрываться, бежать не подобало им, - надо было встречать опасность грудью во что бы то ни стало! Две стрелы слетели одновременно с двух луков, но одна пролетела мимо, просвистев над самым ухом медведя, а вторая попала медведю в бок, не ранив сколько-нибудь серьезно, а только разъярив безмерно. Медведь сделал громадный прыжок и швырнул в одного из охотников своим оружием - буковым суком, который со страшной силой грохнулся о дерево. Затем, не задерживаясь ни на миг и не давая противникам опомниться, медведь кинулся на того из них, который стоял на протоптанной им тропе. Копье блестело в дрожащей руке боярина - он хотел метнуть его в зверя.
- Не бросай! - крикнул тревожно Максим, подбегая и ведя на помощь находящимся в опасности боярам Тугара Волка и еще одного боярина. - Не бросай копья, а наставь его сбоку от себя и защищайся!
Но боярин не послушался и метнул копье в зверя. Размах был небольшой, рука боярина дрожала, медведь находился уже в каких-нибудь пяти шагах от него, и не удивительно, что копье лишь легко ранило зверя в переднюю лопатку. Медведь выхватил древко, сломал его и со страшным ревом кинулся на своего врага. Тот держал уже в руках прямой, обоюдоострый меч, называвшийся медвежатником, и готовился вонзить его лезвие в грудь зверю. Однако лезвие скользнуло по кости и застряло в лопатке, а зверь схватил боярина в свои страшные, железные объятия. Безумно вскрикнула несчастная жертва: захрустели кости под медвежьими зубами. Все это страшное, вызывающее дрожь событие произошло так внезапно, так неожиданно, что, когда Максим поспел на помощь, боярин, хрипя в предсмертных" судорогах, уже лежал на земле, а над ним стоял окровавленный медведь, оскалив свои страшные зубы. Он ревел на весь лес от боли.
Трепет охватил всех при этом зрелище: бояре стояли как вкопанные. Только Максим спокойно наложил стрелу на свой роговой лук, подошел на два шага ближе к медведю и, поцелившись с минуту, пустил ему стрелу прямо в сердце. Словно ножом отсеченное, оборвалось рычанье зверя, и он повалился замертво на землю.
Не ревели рога, не звучали веселые клики при этой новой победе.
Бояре, покинув свои охотничьи стоянки, сбежались к месту, где произошло несчастье. Как ни были они закалены в боях, как ни привыкли видеть рядом с собой смерть, но вид окровавленного, изуродованного и растерзанного тела исторг у всех из груди тяжелый стон.
Мирослава схватилась за сердце и отвела глаза. Тухольцы-загонщики уложили труп на сплетенные из ветвей носилки, а вслед за ним потащили и медведя. Унылое молчание воцарилось в отряде. Большая лужа крови блестела на солнце и напоминала всем, что здесь еще минуту назад стоял живой человек, отец своих детей, веселый, полный желаний и надежд, а теперь от него осталась лишь бесформенная груда кровавого мяса. У большинства бояр отпала охота продолжать облаву.
- Чур им, этим проклятым медведям! - говорили иные. - Пускай они тут живут или пропадают, - нам ли из-за них рисковать своей жизнью?
Но Тугар Волк, а еще больше Мирослава и Максим решительно настаивали на том, чтобы кончить раз начатое дело. Бояре в конце концов согласились, но очень неохотно возвращались на свои места.
- Позвольте мне, бояре, слово сказать, - обратился к ним Максим. - Мои товарищи-тухольцы замкнули выход и не выпустят ни одного зверя отсюда. Поэтому не отходите далеко один от другого. Лучше всего будет, полагаю, разделиться на два отряда и итти по самому краю пропасти, по обеим сторонам склона. Так мы сможем лучше согнать всех зверей на середину, а там вместе с тухольскими загонщиками окружим их густой цепью и перестреляем всех до единого.
- Ну да, ну да, так будет лучше! - закричал кое-кто из бояр, не замечая насмешливой улыбки, мелькнувшей на губах Максима.
Теперь охотники разделились. Одним отрядом предводительствовал Тугар Волк, а другим - Максим. Мирослава по собственному желанию присоединилась ко второму отряду, хоть и сама не могла бы объяснить - почему. Должно быть, искала опасности, ибо Максим ясно говорил, что путь второго отряда опаснее.
Вновь затрубили рога, и оба отряда разошлись в разные стороны. Охотники шли где парами, где поодиночке, то сходясь, то расходясь, чтобы отыскать тропу. Итти всем вместе было совершенно невозможно. Приближались уже к самой вершине; вершина была голая, но пониже тянулся сплошной вал из камней, бурелома и вывороченных пней. Пройти туда было наиболее трудным и наиболее опасным делом.
В одном месте груда обломков торчала, точно высокая башня. Валежник, камни и наметенная сюда с давних времен листва преграждали, казалось, всякий доступ к этой природной твердыне. Максим пополз над самым краем глубочайшей пропасти, цепляясь кое-где за мох и за обломки скал, чтобы отыскать проход. Бояре же, не привыкшие к таким непроходимым дорогам, на которых можно было сломать шею, пошли вдоль вала, надеясь найти подальше расщелину и обойти его.
Мирослава остановилась, словно что-то удерживало ее возле Максима; ее быстрые глаза всматривались зорко в щетинившуюся перед ней стену бурелома, стараясь отыскать любой, хотя бы самый трудный, проход. Не так уж долго вглядывалась она и смело начала взбираться на большие каменные глыбы и стволы деревьев, которые заваливали проход. Взобралась наверх и гордо огляделась по сторонам. Бояре отошли уже довольно далеко, Максима не было видно, а прямо перед нею находилось бесформенное нагромождение скал и бурелома, через которое, казалось, проход был невозможен. Но нет! Вон там, немного подальше, огромная пихта лежит мостом, перекинутым через этот ад - по ней можно безопасно пройти к вершине! Недолго думая, Мирослава пустилась по этому мосту. Ступив на него, еще раз оглянулась и, гордая своим открытием, приложила красиво выточенный рог к своим коралловым устам и затрубила на весь лес. Эхо раскатилось по горным пастбищам, рассыпаясь в дебрях и оврагах все более мелкой дробью, пока не замерло где-то в далеких, непроходимых чащах. На голос рога Мирославы откликнулся издали рог ее отца, а за ним рога остальных бояр. Еще миг колебалась Мирослава, стоя высоко на вывороченном с корнем дереве. Пихта была очень старая и насквозь прогнившая, а внизу, в непроглядной гуще бурелома, слышались, казалось ей, легкий хруст и ворчание. Прислушалась внимательней, - не слышно ничего… Тогда, она смело ступила на своеобразный мост. Но едва сделала шагов пять, как вдруг затрещала истлевшая пихта, подломилась под ногами Мирославы, и отважная девушка вместе с гнилыми обломками рухнула вниз, в гущу бурелома и камней.
Она устояла на ногах, не выпустив из рук оружия. Крепко сжимала окованное серебром копье; за плечами у нее висел тугой лук и колчан со стрелами, а за красивым кожаным поясом, который как литой охватывал ее стройный девичий стан, были заткнуты топор и широкий охотничий нож с костяным черенком. Свалившись неожиданно в темную пропасть, она, однако, ни на миг не испытала страха, а лишь начала озираться по сторонам, ища какого-нибудь выхода. Сначала она не могла ничего разобрать, но вскоре ее глаза привыкли к полумраку, и тогда она увидела такое зрелище, которое наполнило бы и самого отчаянного храбреца смертельным ужасом. Не далее, как в пяти шагах от нее, лежала громадная медведица возле своих малышей и сердитыми зеленоватыми глазами смотрела на незваную гостью. Мирослава содрогнулась. Вступить ли в борьбу со страшным зверем, или искать выхода и позвать на помощь? Но не легко было найти выход: вокруг щетинился бурелом и обломки скал, и хотя с большим трудом и можно было бы перебраться через них, но на глазах у дикого зверя это было бы крайне опасно. Не предаваясь долгим размышлениям, Мирослава решила не трогать зверя, а только обороняться в случае нападения, и тем временем дать тревожный сигнал и позвать на помощь. Но едва она затрубила, как медведица вскочила с места и с ревом кинулась к ней! У Мирославы не было времени хвататься за лук - зверь был слишком близко. Она сжала обеими руками копье и, упершись плечами в каменный выступ, наставила копье на медведицу. Зверь, увидев блестящее железное острие, остановился. Обе противницы стояли так долгое время, не сводя глаз друг с друга, не изменяя ни одним движением своей позы. Мирослава не решалась первой нападать на медведицу; медведица высматривала, с какой стороны лучше кинуться на врага. Вдруг медведица схватила лапами большой камень и, поднявшись на задние лапы, уже готова была швырнуть им в Мирославу. Но в ту самую минуту, когда медведица поднималась на задние лапы, девушка могучим движением всадила ей копье между передних лопаток. Страшно взревела медведица и опрокинулась навзничь, обливаясь кровью. Но рана не была смертельна, и медведица тотчас же снова вскочила. Из раны текла кровь, но, невзирая на боль, медведица вновь кинулась на Мирославу. Опасность была страшная. Разъяренный зверь лез напрямик, угрожая теперь своими страшными зубами. Единственным спасением для Мирославы было - вскочить на каменный выступ, о который она упиралась плечами. Миг - движение - и она уже стояла на нем. На сердце у нее стало легче - теперь ее положение не было таким угрожающим, - в случае нападения она могла разить зверя сверху. Но едва Мирослава успела взглянуть, что делает медведица, как зверь уже стоял неподалеку от нее на выступе, издавая грозный рев и разевая окровавленную пасть. Холодный пот выступил на лбу у Мирославы; она видела, что теперь настала решительная минута, что на этой узкой каменной плите должна разыграться борьба не на жизнь, а на смерть и что победа останется за тем, кто сумеет удержаться на этом месте и столкнуть с него противника. Медведица была уже близко; Мирослава пыталась заслониться от нее копьем, но медведица схватила древко зубами и рванула его с такой силой, что едва не столкнула Мирославу с выступа; копье выскользнуло из ее рук, и зверь швырнул его прочь, в бурелом.
"Теперь придется погибать!" - молнией пронеслось в голове у Мирославы, но смелость не покинула ее. Она сжала обеими руками топор и приготовилась к последней схватке. Зверь придвигался все ближе: жаркое его дыхание Мирослава уже чувствовала на своем лице; мохнатая лапа, усаженная острыми когтями, протянулась к ее груди, - миг, и девушке пришлось бы, растерзанной, окровавленной, упасть с выступа, так как топорище было слишком коротко по сравнению с лапами огромного зверя.
- На помощь! - крикнула в смертельной тревоге Мирослава, и в ту же минуту над ее головою блеснуло копье, и медведица с проколотым горлом колодой рухнула вниз с выступа. Среди каменных нагромождений, над головой Мирославы, показалось радостное, пылающее живым огнем лицо Максима Беркута. Благодарный взгляд спасенной девушки пронизал все его существо. Но не было произнесено между ними ни одного слова. На это не было времени. Медведица была еще жива и с ревом вскочила опять. Одним прыжком оказалась она возле своих детенышей, которые, не понимая значения этой страшной борьбы, резвились, кувыркаясь, в логовище. Обнюхав их, медведица кинулась вновь к Мирославе. К этому девушка была готова и, подняв обеими руками топор, одним взмахом раскроила череп медведице. Заливаясь кровью, зверь упал и, дернувшись несколько раз всем телом, издох.
Тем временем и Максим, продравшись сквозь завалы валежника, стал рядом с Мирославой. В глазах девушки сверкнули две жемчужных слезинки, и, не говоря ни слова, она горячо сжала руку своего спасителя. Максим, казалось, смешался, покраснел, потупил глаза и, запинаясь, проговорил:
- Я слышал твой тревожный зов… но не знал, где ты… Хорошо, что хоть теперь добрался!..
Мирослава все еще стояла неподвижно, держа руку красивого юноши в своей руке и глядя в его хорошее, солнцем обожженное и здоровым румянцем озаренное, открытое, честное лицо. В эту минуту она не чувствовала к нему ничего, кроме благодарности за спасение от неминуемой смерти. Но когда Максим, несколько осмелев, пожал ее нежную, но такую крепкую руку, Мирослава почувствовала, как что-то сладко защемило у нее в сердце, как лицо ее запылало стыдливым румянцем, - и она опустила глаза, а слово благодарности, которое уже готово было слететь с уст, замерло на губах и вспыхнуло в глазах дивным огнем первого разгорающегося чувства.
Максим первым овладел собой. В его сердце, смелом и чистом, как золото, сразу родилась светлая мечта, превратившаяся тут же в твердое решение. Это вернуло ему всю его смелость и уверенность в себе. Приложив рог к губам, он радостно затрубил в знак победы. Рядом, за стеной бурелома, откликнулись рога Тугара и других бояр. Ловкая, как белка, Мирослава быстро взобралась назад, на тот вал, с которого упала, и оттуда поведала всему охотничьему отряду о своем приключении и о помощи, оказанной ей Максимом. С трудом вскарабкался к ней Тугар Волк, а за ним и остальные бояре. Тугар долго сжимал дочь в объятиях, а увидев кровь на ее одежде, задрожал:
- И ты, ты, дочь моя, находилась в такой опасности! - И он опять и опять обнимал дочь, словно боясь утратить ее.
Затем он спустился вниз к Максиму, который возился около медведицы и маленьких медвежат. Малыши, еще не видевшие врага в человеке, мирно урчали и играли, как малые щенята; они позволяли гладить себя и совсем не боялись людей. Максим взял их на руки и положил перед Мирославой и Тугаром.
- Это ваша добыча! - сказал он. - Вы, верно, радушно примете в своем доме таких гостей.
Бояре, столпившись, то с радостью глядели на медвежат, то со страхом - на убитую медведицу, осматривали ее раны, дивясь силе и смелости Мирославы, которая отважилась вступить в борьбу с таким страшным зверем.
- О нет, - сказала, смеясь, Мирослава, - без помощи этого доброго молодца я бы теперь лежала, как эта медведица, растерзанная и окровавленная! Он заслуживает от меня великой благодарности.
Тугар Волк, казалось, с неохотой слушал эти речи своей дочери. Как он ни любил ее, как ни радовался ее спасению от величайшей опасности, однако он предпочел бы, чтобы спасителем его дочери был боярский сын, а не этот простой тухольский мужик, не этот "смерд", хоть этот смерд в конце концов сумел понравиться Тугару. Но все же ему, гордому боярину, который вырос и великих почестей достиг при княжеском дворе, трудно было при всех благодарить за спасение дочери - мужика. Однако делать было нечего… Сознание благодарности так глубоко укоренилось у наших рыцарских предков, что и Тугар Волк lie мог от него отмахнуться. Он взял Максима за руку и вывел его вперед.
- Молодец, - сказал он, - дочь моя, единственное мое дитя, говорит, что ты спас ее жизнь от великой опасности. У меня нет причины не верить ее словам. Прими же за свой подвиг благодарность отца, вся любовь и надежда которого заключаются в его детище. Я не знаю, чем мы можем отблагодарить тебя за это, но будь уверен, что если когда-нибудь это будет в моих силах, боярин Тугар Волк не забудет, чем он тебе обязан.
Максим во время этой речи стоял словно на раскаленных угольях. Он не привык к таким похвалам, вовсе не искал их и не желал. Он смешался при похвалах боярина и не знал, надобно ли отвечать на них или нет, а под конец произнес коротко:
- Не за что благодарить, боярин! Я сделал то, что каждый на моем месте сделал бы, - за что же тут благодарить? Пусть дочь твоя будет здорова, а никакой благодарности я не заслуживаю.
Промолвив это, он отправился сзывать своих тухольских товарищей. С их помощью медведицу быстро ободрали, а медвежат отнесли к месту сбора охотников, откуда весь отряд по окончании облавы должен был возвратиться в лагерь.
Солнце достигало уже зенита и заливало жаркими золотистыми лучами Тухольские горы; в лесу еще сильнее запахло разогретой смолой; горделиво и лишь изредка помахивая распластанными крыльями, плавал ястреб высоко над пастбищами в лазурном океане. Тишина царила в природе. Только на одном склоне Зелеменя раздавались звуки охотничьих труб и крики охотников. Облава закончилась, хотя и не вполне благополучно. На шестах впереди отряда тухольские юноши несли три медвежьих шкуры и в мешке двух медвежат, а на носилках из ветвей, позади отряда, несли боярские слуги окровавленный, уже окоченевший труп несчастного боярина, погибшего в медвежьих лапах.