- Ладно ли, Иван? Что старец сказал?
Муж улыбнулся в ответ:
Ладно, Настя, очень ладно. Многое он сказал, не всё и понял, но понял главное.
- Что?
Иван развёл руками:
- Пока и вымолвить не могу, только знаю, что как всё обдумаю, так и стану великим властителем!
Царица была довольна, если мужу хорошо, то и она рада. Кроме того, рядом не было надоедливого Сильвестра, которому не нравится всё, никаких развлечений не приемлет. Саму царицу корит за то, что часто тяжела ходит, мол, царя совращает на грех плотский! А как не рожать детей, ежели они с Иваном венчаны? И любят друг дружку. Только деткам Бог жизни не даёт, две доченьки были, но обе умерли, и слова "мама" не вымолвив. Одна надежда на сыночка Дмитрия да на тех, что ещё родятся. Они с Иваном молоды и крепки телом, дети ещё будут, и сыночки, и дочки, что бы там ни пел себе этот противный поп! После тех дней, когда царь был между жизнью и смертью, а Сильвестр попросту, как считала Настя, предал и его, и её с сыном, царица тихо ненавидела благовещенского попа. Только и знает, что укорять плотским грехом, а сам!.. До царицы уже доходили слухи, что содомскому греху подвержен Сильвестр. Может, и лгут, но дыма без огня не бывает. Противен ей поп, ох как противен. Точно чувствует Анастасия, что от него исходит дух предательства.
Да что чувствовать, если предал! После той злополучной ночи, когда решался вопрос, кому клятву верности давать, и сам Иван к Сильвестру переменился. Слушать его слушает, вроде и голову преклоняет, но взгляд уже не тот. И на исповедь к другому ходит. А царица уж тем более. Раньше, завидев Сильвестра, всё к ручке под благословение торопилась, чтоб осенил крестным знамением святой отец, а ныне и глаза в сторону отводит. Если б не любил без памяти Иван свою царицу, то давно бы ту со света сжили.
И всё шло хорошо, помолились от души, умных, святых людей послушали, Иван, кажется, голову выше держать стал, ведь услышал от Вассиана то, о чём сам втайне думал. Теперь торопился скорее в Москву.
Беда случилась на берегу Шексны, когда встали на ночной привал. На берегу уже были готовы столы со снедью, с ладьи скинули мостки, чтобы сошли на берег царь с царицей. Поначалу хотели маленького царевича оставить с мамкой на ладье, но потом кто-то распорядился нести и его. Иван сошёл под руку с братом Юрием, за ним следом царица со своей ближней мамкой, потом Адашев, ещё кто-то из бояр. Последней на сходни ступила мамка с царевичем на руках, завёрнутым в одеяльце. Её под руки поддерживали братья царицы.
Что случилось, никто и понять не мог. Только вдруг раздался треск и... сходни проломились под ногами женщины. Мамка полетела в воду, всё так же держа царевича на руках! Следом тут же метнулись стоявшие на берегу гриди, вытащили и женщину и младенца быстро, но если мамку ещё откачали, то мальчика не спасли. На Анастасию было страшно смотреть, она стояла, беспомощно разведя руки в стороны, безумными очами обводя остальных, точно спрашивая: "Как же это? Как такое возможно?"
Сам Иван тоже окаменел, он сидел, опустив голову и плечи, не желая говорить ни с кем. Только много позже, когда уже отпели младенца и, завёрнутого в саван, увезли и Москву, царь вдруг произнёс сиплым голосом, обращайся" к жене:
- Сами виноваты... Не велели отцы святые ехать, а мы не послушали...
Анастасия вскрикнула в ответ:
- Нет! Чем Дмитрий виноват? Он младенец совсем!
- Моя вина... моя!.. - застонал царь, схватившись за голову.
Давили мысли одна черней другой. Был сын Дмитрий, кровь от крови, плоть от плоти его, и нет! За что?! И ведь наказан как - не там, за земным порогом, не в бою, а просто и легко, на мостках, по которым до того прошли множество ног, в вяло текущей воде спокойной реки явилось это наказание!
Снова и снова стонал царь:
- Ослушался!.. Ослушался!..
Анастасия впервые не согласилась с мужем. Она не поверила в такое Божье наказание и даже ходила смотреть мостки сама. Но подломленные доски быстро убрали, заменив новыми. Адашев дивился:
- К чему тебе, государыня? Я уже наказал тех, кто худые сходни сделал.
- Я хочу с ними поговорить...
- Да их уже и в живых нет! За гибель царевича взыскано строго!
Вернувшись в Москву, Иван переписал своё завещание, определив наследником, если сыновей больше не будет или они умрут во младенчестве, Владимира Старицкого. А если государь оставит за собой слишком малыми детей, то быть князю их опекуном.
Это порадовало Сильвестра, но озадачило Адашева. К чему такая прыть у царя? Алексея Адашева Владимир Старицкий не слишком жаловал, в отличие от Сильвестра. Адашев только пробурчал:
- Перестарались...
А Иван преклонил колена перед Сильвестром, просил прощенья за своё ослушание, обещал впредь не перечить. Священник был немало доволен, хотя Иван и повидал Вассиана в его обители, говорил с опальным монахом, да только всё равно по их с Адашевым воле повернуло. И ведь как кстати погибель царевича подвернулась, прости Господи! Адашев зубами скрипел на глупого попа: везёт же дуракам! Грех Адашева, а польза вон Сильвестру.
Сам поп всё больше забирал власть над государем. Иван уже жил по его "Домострою". Царица против? Так ведь она мужнина жена, а коли муж священника слушает, то куда Анастасии деваться? Но между царицей и Сильвестром не просто чёрная кошка пробежала, та тихо ненавидела священника, мучаясь своей нелюбовью.
Но Господь сжалился над царской четой, года не прошло - родился второй сын - Иван. После доченька Евдокия, а потом и ещё сынок - Фёдор.
А у царя новый советчик. Узнав про него, бояре совсем взвились. Адашев и сам не больно знатен, а уж Ивана Пересветова привёл так вовсе из долговой ямы! Только таких в царских покоях не хватало! Чем взял царя Ивана этот должник?
Просто в своих челобитных о том, как устроить государство и власть царскую, советчик точно попал в мысли самого Ивана. Пересветов умён, немало повидал на своём иску, он доказывал, что Османская империя победила Византию потому, что та давно управлялась бестолковыми и ленивыми чиновниками, в отличие от сильного единовластного правления Магмет-салтана. Тех же, кто мешает сильной власти, надо огнём жечь, даже не вызнавая их вины! "Царь на царстве грозен и мудр, царство его ширеет, и имя его славно по всем землям". А ради этакой правды еретиков и супротивников можно и на кострах жечь, и в пыточной кровь пускать... И вину их спрашивать не обязательно, виновны уж тем, что против помыслили.
Могли быть лучший бальзам на душу Ивана в тот миг? Нет, он не стал немедля вешать или пытать бояр, больше того, остался в послушании у Алексея Адашева и Сильвестра, но зерно было посеяно в подготовленную почву. Это зерно даст такие всходы, от которых содрогнётся Русь, а руки царя Ивана омоются кровью многих людей, вины которых никто не спрашивал, по тому как виноваты уже только своими мыслями...
Иван Пересветов очень дельно изложил молодому государю проект реформы всей Руси, особенно военной реформы. Через несколько лет он ляжет в основу опричнины, словно Иван Васильевич на досуге вспомни т записки своего тогдашнего советчика. Может, так и было?
Сильвестр отнёсся к прожектам Ивана Пересветова спокойно, как относился ко всему, что не угрожало его влиянию на царя. Благовещенский священник доделывал "Домострой", и его больше занимала семейная жизнь Ивана, устройство царского быта. Вот в этом поп преуспел, Иван всё больше тяготился его мелочной опекой, но противиться не смел, хорошо помня исполнившееся страшное пророчество. Однажды он пожаловался жене:
- Живу точно сетью какой опутанный. Перед каждым шагом думаешь, одобрит ли это Сильвестр.
Анастасия вздохнула:
- А я и того хуже. Не люблю я этого попа, после его предательства невзлюбила. Что он всё карой грозит за любое непослушание?
- А может, прав он? Один раз не послушали, и вон какая беда...
- Что ж теперь, всё по его велению делать?
Вопрос остался без ответа, Иван и сам не знал, как быть.
Но шли год за годом, постепенно забывалось страшное, распрямлялись плечи молодого государя, опущенные после гибели первенца, зато всё чаще возвращалась мысль к словам старца Вассиана и к челобитным Ивана Пересветова. Особенно когда стало ясно, что Сильвестр больше как на мелочные придирки не способен, а Адашев не всегда прав в своих военных советах... Но пока благовещенский поп крепко держал молодого царя в подчинении своими пророчествами и угрозами беды его дорогим людям.
Освободиться от этой зависимости Иван не мог. И Анастасия не понимала почему. А ведь всё было просто...
К государю спешил невысокий человек, одетый в поношенное платье и стоптанные сапоги. Левой рукой, потемневшей от весеннего солнца, он прижимал к груди какие-то свитки, а правой размахивал при ходьбе, точно помогая себе. Космы если и были чесаны, то давно, поутру, но в них, видно, не раз за день лазили в задумчивости пальцы, разорванный на локте кафтан зашит через край явно не женской рукой, его хотя и чистили, но совсем вытрясти пыль не смогли, во многих местах так и остались потёртости... Лицо человека было задумчиво, он словно советовался мысленно сам с собой, временами губы начинали шевелиться, а рука и вовсе выписывала какие-то выкрутасы, очерчивая в воздухе что-то, видное ему одному. Куда ж такому к царю? Но стража даже не остановила идущего, да и он внимания на рынд не обратил, шёл себе как шёл.
Иван Васильевич ждал Барму. Год назад на площади напротив Кремля царь повелел заложить новый собор в честь взятия Казани. Сначала поставили обетную церковь, вокруг неё постепенно росли семь новых храмов, как бы охватывая уже готовый и забирая под себя. Такого на Руси не видывали. Строитель был, конечно, странен, но дело своё знал хорошо. Сейчас он нёс государю чертежи с исправлениями, которые неделю назад Иван Васильевич одобрил. Барма мыслил, что собор, стоящий чуть не посреди площади, должен сам стать центром Москвы за пределами Кремля.
Государь появлению строителя обрадовался:
- Входи, входи. Показывай, что принёс...
Историки до сих пор не могут решить: Барма и Постник - это два человека или всё же один? Первую церковь, каменную, построили в 1553 году, остальные, сначала деревянные, вокруг неё в 1555-1560 годах. По названию первого храма Покрова назван был и весь храм - Покрова-на-Рву. Позже, когда в 1588 году пристроит придел, в котором похоронили останки Василия Блаженного, храм получил нынешнее название. Сначала он выглядел довольно строго - красный кирпич и белый камень. Позже получил свой яркий облик и стал центрам площади, имевшей во времена Грозного совсем другое название - Пожар.
* * *
На пристани Гринвича переполох. Три корабля английского Общества купцов-искателей для открытия стран, земель, островов, государств и владений, неведомых и доселе морским путём не посещаемых, "Бона Эсперанта", "Бона Конфиденция" и "Эдуард Бонавентура", 1 июля 1553 года уходили в далёкое тяжёлое плавание. Никто не знал, что находится там, куда они плывут. На картах за Норвегией белое пятно. Морякам во главе с Хьюго Уиллоби и Ричардом Ченслором предстояло разведать новый путь в Китай, а заодно открыть для английской короны новые земли. Льды холодных морей оставляли мало надежды встретить на побережье кого-нибудь, кроме дикарей в шкурах, но всё же моряки везли с собой грамоту короля Эдуарда VI с обращением к возможному владыке Полярной империи. Подозревая, что в диких краях за Норвегией живут орды, похожие на те, какие накатились пару веков назад на бедную Европу и едва не опустошили её подчистую, англичане захватили с собой двух потомков Батыевой рати. Королевский совет всерьёз полагал, что все дикие племена непременно должны понимать татарский язык. Откуда взялись эти люди в Лондоне, объяснить не могли даже они сами. Они плохо говорили по-английски, немногим лучше и по-татарски, но кто мог это проверить?
Отплывавшие прощались так, словно видели родные берега в последний раз. Для многих так и было. Норвежское море оказалось негостеприимным для английских кораблей, даже в июле их трепал один шторм за другим. Особенно сильным оказался тот, что захватил за Норвегией. Вот когда возглавлявшие поход Хьюго Уиллоби и Ричард Ченслор поняли, почему не слишком стремятся плавать в этих водах даже стойкие северные моряки. Но суда были хорошо оснащены, а команда жаждала открытия пути в Китай. Не всё же испанцам новые земли открывать, англичане тоже знали, что Земля круглая! И всё-таки им пришлось туго.
"Эдуард" хотя и самый большой из кораблей, но он же самый тихоходный. Ченслору не угнаться за двумя другими. Когда Хьюго Уиллоби приказал ему, пытаясь перекричать бурю со своего капитанского мостика, чтоб догоняли, Ричард даже руками развёл: ну что он мог поделать? Так и ушли два быстроходных "Бона" вперёд неведомо куда.
Когда буря наконец утихла, моряков на "Эдуарде" охватил ужас: ни "Бона Эсперанта", ни "Бона Конфиденция" на горизонте не было видно. Сильный шторм раскидал три корабля далеко друг от друга. Где их теперь искать или хотя бы сколько ждать, не знал никто, даже штурман Ричард Ченслор.
Стоявший у руля Джон Хаббот нахмурился, ему совсем не нравилось и отсутствие двух других судов, и мрачный вид штурмана. Если Хьюго Уиллоби и его людей попросту смыло или разбило о берег, то надежды спастись и им самим маловато... Берега у Норвегии негостеприимны, а уж когда её обогнули, так началось что-то совсем немыслимое. Их корабль "Эдуард Бонавентура" тоже изрядно потрёпан, но он на плаву и команда цела. Пара переломанных ног и рук да помятые из-за волн рёбра не в счёт.
Штурман хмурился потому, что просто не знал, где находится корабль. Небо затянуто серыми тучами, а без солнца или звёзд местоположения не определить. И два других корабля как в воду канули. Мысль о воде заставила Ченслора вздрогнуть: что, если они одиноки в этом неведомом море? Не зря ли Джон Кабот затеял всё это плавание? Сам сидит в Лондоне и пьёт пиво, а они где-то на краю земли...
Но как опытный моряк Ричард не мог позволить ни себе, ни кому другому запаниковать, паника на корабле, особенно вдали от берега, опасней даже пожара. Потому он сделал вид, что более всего обеспокоен отсутствием двух других судов. Не случилось ли с ними чего дурного?
Один из моряков был спешно отправлен наверх в бочку, посмотреть на горизонт. Хаббот хотел сказать, что только что лазили и ничего не увидели. Но и он не первый год в море, а потому хорошо понимал - то, что не видно сейчас, может появиться на горизонте через минуту.
Но матрос ничего не увидел. Просидел в бочке, пока не окоченел совсем, спускался, с трудом перебирая негнущимися пальцами канат. Следующего одели теплее, дали перчатки и большой запас рома, наказывая, однако, не перебирать, не то заснёт и... Что будет с моряком, если он "и...", Ченслор не договорил, но этого не требовалось. Ричард слов на ветер не бросал. Моряк со вздохом начал карабкаться вверх, кляня погоду, ледяной ветер и "этих дурней, которые забрались невесть куда и теперь не видны путным людям".
Они уже почти две недели болтались на месте, но потерянных кораблей не видно. Само место Ченслор определил, на карте оно выглядело не просто пустым, его не было! И, конечно, никаких берегов поблизости. Ночью шёл сильный дождь без особого ветра, потому удалось набрать немного пресной дождевой воды, по сколько продлится это плавание без берегов?
За ужином кто-то из моряков высказал мысль, что два других корабля, быть может, уже давно ушли вперёд и все земли откроют сами. Джон в ответ фыркнул во всеуслышание:
- Где тот перед?
Ему не ответили, но стало ясно, что у команды зреет недовольство. Ченслор решил тоже двигаться на восток, вдруг оба "Бона..." и впрямь далеко впереди? Хотя они и договаривались ждать друг дружку, но шторм был так силён, что отсутствие его корабля могли принять за гибель и двинуться, не останавливаясь. Или ждали их где-то восточнее неделю, а потом... Этого тоже достаточно, чтобы сильно опередить, тем более никто не ведал, что там дальше...
Солнце высоко в небе и опускаться, кажется, не собирается. Северные широты дают о себе знать. Там по полгода солнышко с небес не сходит, но полгода и не показывается. Холмогоры южнее, здесь хотя и не теплее, но всё же солнышко свой ход соблюдает, августовские ночи тёмные.
С ночи на реку лёг тяжёлый холодный туман. Он плотно укутал берега, спрятав в молочном мареве лес и полоску песка, скрыв границу воды и берега. Но с рассветом ветер разорвал туман в клочья и разогнал вдоль реки, а утром солнышко, хотя и не слишком жаркое, быстро расправилось с его остатками.
В августе на Северной Двине бывает уже очень зябко, по ночам даже подмораживает, потому люди на берегу возились со своими снастями тепло одетыми. Вокруг крутились вездесущие мальчишки, то присматриваясь к работе отцов, то попросту шаля. Вдруг один из них закричал, показывая в сторону устья реки. Поначалу от него отмахнулись, но повернувший голову Василий Рябой выпрямился и тоже позвал товарищей:
- Глянь-ко, никак плывёт кто?
Оторвались от работы и остальные. По реке плыл невиданный корабль. То есть он похож на свейский или немецкий, но всё же отличался от них. На флагштоке развевался спешно поднятый командой незнакомый флаг.
От стен монастыря на берег уже спешили монахи во главе с келарем Иовом. Тот, хотя и толст непомерно, двигался шустро, по пути покрикивая на работников:
- Чего встали? Ну чего встали? Кораблей чужих не видывали, что ли?
Но покрикивал скорее по привычке, самому было любопытно, кто таковы прибывшие.
Судно одно, видно, изрядно потрёпано штормом, но и на таком всё, что можно, начищено и блести т. Заметив это, келарь ругнулся на своих:
- Видали, дьяволы, каково чистить надо? Чтоб искрилось.
Судно бросило якорь неподалёку от монастыря Святого Николая, но ни на какие крики или жесты толком не отвечало. Моряки, вооружившись, стояли вдоль борта и настороженно озирали окрестности.
- Чего это они? - подивился Степан Рыжий. - Ровно людей никогда не видывали... - Не выдержал и крикнул: - Эй, вы чьи будете?
Похоже, что на корабле вопроса не поняли.
Степан недовольно махнул рукой с топором в сторону судна, показывая приятелю:
- Глянь, и пушечки на нас наставлены. Дурьи головы... Мы это ваше судёнышко по щепке разнесём, ежели что!
По весне в половодье Двина разливается широко, а потом разом мелеет и она, и десятки других речек и озёр. Потому колья для привязи лодок торчат по всему берегу, подальше от воды те, которые остались с весны, и в самой воде нынешние. К лодке, качавшейся на привязи, спешили два монаха. Один из них махнул рукой Степану:
- Поди сюда.
- Чево? - нехотя набычился тот. Хотя чего уж спрашивать, сейчас придётся грести, везти этих двух бугаёв к судну.
Приятель хмыкнул:
- Вечно ты, Стёпка, вылезешь поперёк батьки...
С борта настороженно наблюдали за подплывающей лодкой, но трап не выкинули. Монах Пафнутий, который и звал Степана, покачал головой:
- Пуганые, видать...