- Еще не до конца загнул… Чико и подпольщиков, конечно, выпустят, формально против них здесь ничего нет. Тебя трогать нельзя, хотя нашу связь давно засекли… Выручать тебя, в случае чего, немедленно прискачет группа московских художников-пейзажистов, назовем их так… А это совсем не в интересах местных и, конечно, Дубровина… Дубровину мешает только один человек. И этот человек - я, Ефим!
- Потому что продолжение твоих действий приведет к тому, что тайное станет явным и конец его карьере, ты это хочешь сказать?
- Это ты все хочешь и хочешь чего-то сказать! А сам уже сказал… Я вот только хотел бы теперь знать - кто сдал Чико Дубровину? Кто мог сообщить киллеру, куда ты собрался со мной, где и с каким прикидом нас перехватывать? Кому ты говорил о затеянном культпоходе? Только одному человеку. Тому же самому…
Голова разболелась зверски. Определенно контузия, подумал я.
С возрастом все чаще случается то, что уже случалось. Полтора десятка лет назад сорвавшаяся переборка ударила меня в затылок, когда "Фокке-Вульф" бирманской авиалинии, обстрелянный партизанами, промахнулся с посадкой у Пагана и ухнул в коричневую Иравади. Пачки купюр в моем саквояже были запаяны в пластик и, слава богу, не подпортились. Крокодилов, торпедами выскакивавших из-под коряг, отогнали выстрелами спасатели.
В Пагане я отлеживался в гостинице, обкладывая голову льдом, завернутым в полотенце. "Почту" я сдал и мог не торопиться домой в Бангкок. Наслаждался бездельем.
Теперь, в Таллинне, работа едва началась, до покушения оставалось меньше двух суток, а меня уже достали.
Будь проклят день и час, когда, вопреки собственным незыблемым правилам, я из чистой корысти согласился на оперативную работу! Я попрал клятву, которую дал на отпевании отца: умереть не раньше тех, чье благополучие и судьба зависели от моей живучести, тех, заботу о которых он передал мне.
- Давай зайдем в какой-нибудь кохвик, - предложил я Ефиму. - Хоть отковырну второй каблук. Невозможно глупо…
Выйдя из какого-то переулка, мы оказались на Ратушной площади возле старой аптеки. Напротив магазина антикварных книг светилось ночное кафе. Три столика из четырех занимали констебли. Они держали на коленях штурмовые автоматы.
- Вот нам и охрана, - сказал Ефим.
Они замолчали, наблюдая, как мы садимся.
- Два двойных ликера "Старый Таллинн" и два кофе, пожалуйста, - сказал я буфетчику.
- Что ты собираешься теперь делать? - спросил Ефим.
В широкое окно было видно, как с площади в переулок втиснулся "Вольво-640" с полицейской раскраской на бортах. Двое в цигейковых куртках неторопливо выбрались с заднего сиденья и, толкнув стеклянную дверь, вошли в заведение. Я инстинктивно почувствовал, как что-то словно дернулось внутри того, кто входил первым. Он слишком старался не смотреть на меня и Ефима, когда с порога обшаривал глазами помещение.
Констебли задвигали стульями, поднимаясь.
- Он в подвале теперь, собирается переодеться, - сказал злобно вошедший первым. - Когда закончите, отвезите к себе, нам в центральной он не нужен, оформляйте самостоятельно. Это просто псих…
- Выспаться, - сказал я Ефиму. - А перед этим пообещаешь выполнить две мои просьбы?
Констебли и штатские исчезли, "Вольво" укатил.
- Какие?
Буфетчик равнодушно наблюдал, как я снимаю сапог, достаю складной нож, открываю лезвие-пилку и отделяю каблук у неповрежденного сапога.
- Ефим, сделай так, чтобы все работающие по делу Бахметьева убрались с дороги Чико. Это - первая. И чтобы они убрались с моей дороги. Вторая. Тогда и только в этом случае появится шанс, что Тургенев лично и в то время, когда мы ждем, и в том месте, где мы устроим засаду, выйдет на линию огня. Я перейду ему дорогу. Я знаю как, я знаю где и знаю когда… Если Чико не освободить из-под опеки, он заляжет на дно и будет доставать генерала через дублеров, которые нам неизвестны. Ситуация уйдет из-под контроля. Единственный способ сохранить Чико в поле зрения - дать ему возможность работать всласть. И устранить физически за секунду до покушения… Но до начала второй половины этой секунды никто не должен трогать и меня!
- Такие дела квалифицируются как убийство. Ты хочешь на него санкцию? Это парадокс!
Дверь снова открылась. Вошли двое. Круглолицый парень без шляпы и в сером пальто услужливо поддерживал под локоток старушку в очках с оправой, выполненной в виде птичьих крыльев.
- Хорошо. Я сделаю это не за секунду, а за полсекунды до того, как Чико нажмет кнопку электронного взрывателя, - сказал я. - Самооборона в чистом виде.
- Так мало достойных молодых людей, - вещала по-английски старушка. Они не хотят наслаждаться окружающей средой, не понимают радостей жизни… Они не видят прекрасного города. Все, что им требуется, это хаотичные извивы в дискотеках и пустая болтовня в кафе!
- Конечно, мэм, блестящее наблюдение! - сказал круглолицый. - Хотите кофе? А себе я попрошу пиво, если не возражаете.
- У нас нет пива, - сказал буфетчик. Он дергал желваками на скулах, вызывающе, в упор, разглядывая жиголо, нанятого божьим одуванчиком. В буфетчике кипела злоба из-за того, что констебли не заплатили. Оставленные ими пустые чашки из-под кофе, некоторые с окурками, в беспорядке стояли на трех из шести столов кохвика. Мытья посуды не оберешься…
Но секунду спустя это уже не имело никакого значения. На седые букли сыпались осколки люстры, за стойкой оседала срезанная автоматной очередью зеркальная полка, лицо бармена разлеталось серо-розовыми ошметками, а из игрального автомата струей потекли монетки.
Старуху снесло прямым попаданием, а жиголо, кажется, оставался ещё живым, когда мы валились под столик. Думаю, эти двое и послужили нам прикрытием.
Ефим, ерзая на боку, волосатыми руками, вылезшими из манжет, с которых отскакивали пуговицы, выставлял свой нелепый "Стечкин". И во время. От дверей, вприсядку, на нас пятился парень в цветном студенческом картузике и с роликовой доской, закинутой на ремне за спину. Дергая обтянутой джинсами задницей и локтями в замшевых налокотниках на рукавах фуфайки, он бил трассирующими - подумать только! - из настоящего американского "Уивера" в сторону букинистического магазина, откуда, по всей вероятности, и прошивали кафе из штурмовых автоматов констебли. Такая удача для парочки в цигейковых куртках: одним ударом два шара в лузе - загнать моего ликвидатора-неудачника в кохвик, где меня им Бог послал, и огнем констеблей уничтожить обоих… Мой труп списывается под перестрелку с сумасшедшим.
Слава богу, Ефим вспомнил про предохранитель после того, как два или три раза безуспешно вдавил спусковой крючок своего монстра. Парень тихо поник, словно присел на ступенях забегаловки, прислонившись в задумчивости картузиком к рекламе "херши-колы". Мой "ЗИГ-Зауэр" я и сам не услышал, такая шла пальба с улицы.
- Уходим, - сказал я Шлайну, - за бар и через подсобку…
Он кивнул.
- Мы достали его!
- Ты уже доставал его полчаса назад… Если быть точным, достал его я, пока ты вспоминал про предохранитель, - осадил я Ефима. - Слава богу, что ещё не достали меня…
- Нас!
- Так куется боевое братство, - съехидничал я.
Мы перескочили через стойку и вышибли закрытую на ключ дверь в подсобное помещение. Без второго каблука двигаться было легко.
- Парня сделали, - сказал Ефим, оглядывая помещение. - Дурачок был крайним от того, кто заказал ему нас на сегодняшний вечер. Констебли орудие ликвидации ликвидатора…
- Ты, как всегда, прозорлив!
Мы не торопились. Полицейская стрельба по трупам не ослабевала.
В подсобке на разделочном столе коробился кусок ватмана с надписью по-русски фломастером: "Срочно и дешево полдома в центре Лампешциемса, в Латвии. Соседей нет. Телефон - Тукумс 24544, с 26 по 29 ноября звонить или спрашивать здесь".
- Рождество не за горами, декабрь приближается, - сказал я. - Вот бы купить… Не знаешь, хорошо там зимой?
- Иди ты с этим Тукумсом или как там, мать его…
- По-моему, у них кончаются казенные боеприпасы, пальба затихает, как считаешь? - спросил я.
- Каждый труп в зале трижды убили, наверное… Согласен, пора, сказал Ефим.
Выстрелом я погасил жужжавшую лампу дневного света, приоткрыл дверь черного хода. Она выводила в узкий дворик, где к каменному забору приткнулся трехколесный грузовичок. Ефим двигался за мной, пятясь, прикрывал.
Железные ворота поверху опутывала колючая проволока, кованый засов намертво приржавел к висячему замку. С кузова грузовичка мы перелезли на ограду, утыканную бутылочными осколками, и спрыгнули.
Опять двор! С мусорных контейнеров пришлось забираться на грохочущую крышу амбара и уже с неё скатываться на улицу.
Свет в окнах обыватели притушили. Гангстерское представление удобнее просматривалось из темных комнат.
- Связь по запасному варианту, - сказал Шлайн.
- Сдержи обещание, Ефим Шлайн! Свободу Тургеневу!
И мы разошлись.
Когда я садился в "Форд", носки были мокрыми насквозь, в сапогах хлюпало. Где взять среди ночи ботинки?
Голова разламывалась.
Но оставалось ещё одно дельце. Доведу до конца рабочий день и высплюсь, подумал я, включая зажигание. Высплюсь. А утро, тем более солнечное, бог даст, окажется мудренее вечера.
Управление разведывательными операциями начинается с ясного, исключающего двусмысленность определения цели - что именно и к какому сроку требуется сделать или разузнать.
А затем разверзается хаос.
Считается, что оперативные действия ведутся или данные собираются по намеченной схеме, но это внешне, а на деле продуманная система немедленно разлаживается. Работа попадает в зависимость от сложившихся агентурных и иных источников, внутриконторских интриг, привычек, в том числе вредных, капризов и дури младшего персонала, а главное - от чувствительности бюджета. Половина информации тормозится в приемном отстойнике, где свирепствуют случайности в виде недо - или перепроявленных фотокопий документов, стертых компьютерных дискет или халтурных действий при дешифровке. Руководство, как правило, заигрывает с оперативниками, сколько бы ни вуалировалось это разносами, указаниями или приказами. Постепенно задача самоприспосабливается под окружающую среду. То есть цель подгоняют под возможности конторы. Как следствие, заказчику навязывают ненужный товар, и складывается обстановка, когда, как говорится, хвост виляет собакой.
Рутинная бюрократическая псевдожизнь.
Какой суп варили Шлайн, Дубровин, Воинова и группа, приехавшая из Москвы под предлогом обустройства представительства петербургской фирмы, мне было неведомо. Но в том, что на московской кухне творится то же, что и на всякой другой аналогичной, я не сомневался. К тому же "исходное сырье" варева - Чико со свитой, Гаргантюа Пантагрюэлевич, калининградские сепаратисты, местное пророссийское подполье и все остальное представлялось аморфным и непредсказуемым. Кривая могла, конечно, вывезти, только - куда?
На Алексеевских курсах надежность источников классифицировалась латинской алфавитной последовательностью - А, В, С и так далее. Качество поступавших сведений обозначали цифрами от единицы и выше, при этом "единица" означала проверенные и подтвержденные данные, а "тройка" возможно достоверные.
Мои сведения о Чико Тургеневе я бы оценил А-2.
Соображения о Дубровине стоило классифицировать А-1, хотя они были лишены подтверждающей информации и практически основывались на сопоставлении косвенных фактов и интуитивной догадке.
Каким бы продуктом бюрократической системы Ефим Шлайн не являлся, он со своим опытом работы мог бы, имей достаточно времени, докопаться до предательства Дубровина. Или Марты Воиновой. Или и Дубровина, и Воиновой. Или оправдать обоих и покаяться в душе перед ними.
Обычно составляется повременная карта с анализом сведений и оценкой их достоверности о том или ином периоде жизни проверяемого. Временные куски, сведения о которых оцениваются низко, проверяются ещё раз по результатам операций, к которым подозреваемый привлекался. Такие сопоставления выявляют самые сомнительные периоды в жизни человека. По этим периодам далее проводят углубленную проверку. К предателю, таким образом, подбираются, может быть, не столь быстро, как хотелось бы, но неотвратимо.
Это грязная работа. Охотник за предателями превращается в параноика, становится ущербной личностью. Одаренные достигают совершенства в искусстве ладить со всеми, выставляться искренними и откровенными. На деле же самый одаренный в силу этой одаренности и подозревает абсолютно всех. День ото дня, не жалея сил и времени, он превращает себя в законченного мерзавца. Если разведка просто грязное ремесло, то контрразведка - ещё и гниющая помойка, где завоняют любые святые мощи.
Шлайн мог оказаться предателем. А Дубровин - героем. Хотя пока все представлялось ровно наоборот. Что в этом особенного? Круги, доверяющие или не доверяющие Дубровину, поручили ему одну часть игры в отношении Бахметьева, а Ефиму Шлайну, которому они тоже доверяют или не доверяют, другую часть той же игры. Это и есть подвох, с мрачными предчувствиями из-за которого Шлайн явился на встречу со мной в Банном переулке. Только и всего.
Такие вот мысли на исходе дня и перед решающим, как говорится, сражением.
…Я бы многое отдал за перемену обувки. Сапоги я снял, включил обогрев в салоне "Форда" на полную мощность и направил струю теплого воздуха на ступни в мокрых носках. Господи, не хватало ещё простудиться. Впору разуть прохожего.
Я попытался рассмотреть в зеркало заднего вида кончик своего горевшего уха. Комок запекшейся крови висел на мочке серьгой.
Подвальные окна пансионата светились, когда я парковался на стоянке, где не оказалось ни одной машины. "Форд" одиноко торчал на площадке, освещаемой оранжевым фонарем с выгнутого дугой столба. Задубевшие остатки сапог мне едва удалось натянуть на влажные носки.
Я проверил "ЗИГ-Зауэр", переложил запасную обойму в нагрудный кармашек сорочки под пиджаком.
Дежурная в вестибюле смотрела телевизор и не обратила внимания на мою обувку.
Спускаясь в теплую влажную котельную, ещё на узкой лестнице я услышал голоса. Из каморки Линька Рэя какая-то женщина визгливо кричала по-русски:
- Нет, нет, раз он такой эстонец, пусть сыграет теперь "Вильяндисского лодочника"! Вот пусть сыграет! Вот тогда и посмотрим, какой он эстонец!
- И сыграю…
Квадратная голова Линька Рэя торчала над сверкающим перламутровым аккордеоном, размером с поставленное на попа пианино. Рэй смотрел красными, в темных кругах, глазами на дверь, которую я открыл, и меня не видел. Шевелил толстыми губами, припоминая то ли мотив, то ли слова заказанной музыкальной пьесы. Или песни?
Тощая женщина в черной кружевной кофточке с просвечивающим малиновым бюстгальтером одной жилистой рукой удерживала на весу стакан с бренди, а другой, скрытой столешницей, возможно, шарила у Рэя в штанах.
Вполоборота к двери восседал, судя по оранжевому комбинезону, напарник Линька в засаленной пилотке с кокардой советской армии. Он впихивал маринованный гриб в пасть коричневой собачки, извивавшейся на его коленях.
- Не станет Мукки жрать твой деликатес, парень, - сказал я.
Услышав кличку, Мукки повел влажным носом в мою сторону, шевеля крупитчатыми ноздрями. Я угадал. Это он мотался под ногами, когда я выходил из Домского собора, чтобы увидеть как подсаживают в "Лендровер" Чико. И сказал женщине, приоткрывавшей от удивления рот в размазанной губной помаде:
- Здравствуйте, мадам. Кто бы мог подумать, такая богомолка - и вот на тебе: пьянка с мужиками. Ай-яй-яй! Опрометчивое поведение, крайне! Я могу наябедничать кюре…
Меха аккордеона сжались, издав рев и шипение.
- Господин Шемякин? Вот нежданный гость-то… Заходите. Мы ваш коньяк испытываем. На женщине! Ха-ха! Действует!
Тощая выдернула руку из-под стола.
Я сделал указательный палец крючком и поманил котельщика.
- Поговорить нужно.
- Можно, отчего же…
Он поставил аккордеон на табуретку. "Пассионата" - значилось латиницей на перламутровом корпусе.
- Вы тоже, - сказал я женщине.
- Я вас первый раз вижу.
- В котельной, - ответил я. - А в Таллинне вы рассматривали меня часа три, последний раз в Домском соборе, не далее как вчера. Не припоминаете?
- Ерунду-то не городи! Глаза налил?
- Вставай и пошли, - сказал я ей.
Линьк разбирался с рукавами засаленной дубленки.
- Оденьтесь, - приказал я тощей. - Прогуляемся через бор.
- К брату? - спросил Линьк.
Я кивнул. Показал пальцем на свою обувку.
- Сними ботинки и отдай господину, - приказал Линьк напарнику.
Второй котельщик расшнуровал и стащил с ног армейские говнодавы. Лягнув одной, потом второй ногой, я сбросил свои опорки. Ботинки подошли.
В эту ночь сосновый бор стоял тихо.
Луна высвечивала коричневые прогалины, усыпанные прошлогодними иголками. Мукки, с которым хозяйка, наверное, не расставалась никогда, тянул поводок и норовил задрать лапку на пеньки.
Нас ждали. Огни виллы вовсю горели за соснами. Определенно, Линьк мигнул напарнику, и упреждение о моем приходе поступило.
- Господин Шемякин, здравствуйте, - сказал Гаргантюа Пантагрюэлевич, спускаясь к крыльца и протягивая руку. - Приятно иметь дело с людьми, которые блюдут финансовые обязательства. Деньги передали. Чем могу быть полезным еще?
- Многим, - сказал я, пытаясь определить, сколько человек находится у него в доме.
Мукки, натянув поводок, становился на дыбки, сучил лапками в воздухе, снова опускался на землю и внюхивался в штанины спортивного костюма с не застегнутыми молниями на икрах и белые, казавшиеся грязными даже ночью, кроссовки Ге-Пе. На плечи толстяк накинул плед, свисавший, как бабий платок.
- Смотрите-ка, - сказал Ге-Пе, - она меня так обнюхивает…
- Проверяет, не тебя ли произвела на свет божий, - сказал я.
- Вы хотите сказать, что…
- Что ты - сукин сын, ваше превосходительство.
- Смело!
- А куда деваться? Я дал тебе пять штук зелеными. Ты показал Тургенева, а когда я взял след, ты умышленно пугнул его. Сдал через нашего общего знакомого полиции и упрятал, таким образом, в изолятор, где мне его не достать. А потом побеспокоился и обо мне. Во что тебе обошелся парень с "Уивером" и роликовой доской, а? Посчитал, что он грохнет меня, а его грохнет полиция, которой ты его и меня сдал через того же нашего общего знакомого? А? Удивительно, что ты ещё разговариваешь со мной. Ведь я, по твоим расчетам, покойник. Так?
Женщина оттащила Мукки, Линьк Рэй растворился в темноте.
- Не переигрывайте, господин иностранец, - сказал тихо Ге-Пе. - Вы заплатили за показ. Вам и показали. Об остальном не договаривались.
- Не договаривались, что стукнешь на Чико Дубровину? - спросил я, доставая "ЗИГ-Зауэр" и напирая на Ге-Пе, пятившегося к черной яме пустого бассейна. - Что по заказу Дубровина ты устроишь, чтобы меня грохнули из "Уивера"?
На крыльце зажгли галогенный прожектор. Толстяк вытягивал меня на свет. Выставлял перед окном для кого-то за шторой?
- Что ж, не тогда, так теперь, - сказал он ещё тише. - Вам конец теперь и сейчас.