- Послание конфиденциальное, представитель "Экзобанка" не знает его содержания, запечатанный конверт можно у него и не брать, его вернут клиенту, который желает хранить инкогнито… Так?
- Не трудно догадаться… Советник усмехается и отвечает - что ж, будем считать конверт найденным на улице. Открывает, а на бумажке значится: вы нам - Вячеслава Вячеславовича, лефортовского сидельца и один миллион двести пятьдесят тысяч швейцарских франков, а также… Обрати внимание на это "а также"! А также бумаги на право распоряжаться полутора сотнями бочками красителей… Так они называют говно, которое превратит Балтику в тухлое болото… Мы же вам - генерала Бахметьева и избавление от бочек.
- Ах, ловкачи! - вырвалось у меня. - То есть они расплатятся с Чико за работу московскими же деньгами и заграбастают отраву бесплатно!
Ефим придержал бег и уставился на меня в упор.
- Есть чему поучиться и у тебя, Бэзил! Под этим углом я на дело не посмотрел…
- Тебе ясно теперь, что мой план имеет шанс?
- Один из десяти тысяч.
- Один на тысячу, - сказал я.
Ефим ринулся к морю.
- Черт с тобой, - сказал он. - Черт с тобой! Черт с тобой, и да будет проклят день, когда тебя принесло ко мне в Бангкоке!
- Давай дальше, - попросил я. - Мы теряем время. Перед иностранцами неловко…
- Какими ещё иностранцами?! - заорал Ефим, пытаясь сгрести блинообразной ладонью свалявшийся мех искусственной дохи на моей груди.
- Я про Пфлаума… Отпусти! Я ведь и врезать могу, Ефим! Не рукосуйничай, тут не Лубянка…
- На Лубянке не бьют, - ответил он спокойно. Праведный гнев, как и проявления эмоций всегда, у него был наигранным. - Так вот… "Экзобанк" выступает посредником-гарантом. Мы передаем банку наличные на депозит, а он - кому следует после возвращения нам Бахметьева, а им Вячеслава Вячеславовича и лефортовского сидельца. Обмен в море, координаты сообщают за четыре часа до процедуры. Если мы предпримем нечто непредвиденное, генерала Бахметьева взорвут, дело предадут огласке в том смысле, что Москва не стесняется сговоров с сепаратистами и бандитами… Вот так вот, Бэзил Шемякин.
- Дубровин знает о содержании нашего разговора?
- Дубровин, если ему нужно, под присягой отречется от всего, в том числе и от того, что вообще встречался с тобой.
- Тогда два вопроса, - сказал я. - Когда планируется обмен? И как можно обменять Вячеслава Вячеславовича, если он у эстонцев?
- Лефортовский сиделец уже в поезде, который идет в Таллинн. В этом же поезде группа, доставляющая наличность для депозита в "Экзобанке". Дубровин обещает договориться с эстонцами о выдаче ему Вячеслава Вячеславовича. По его мнению, и тут он прав, местные заинтересованы, чтобы вокруг случившегося с Бахметьевым особенно не шумели. Традиционные тихушники…
- Ты можешь раздобыть мне досье на "Экзобанк"? - спросил я Ефима, впавшего в задумчивость. Он словно не услышал.
- А может, латыши и поляки правы? - задал я другой вопрос.
- Может, и правы, - сказал Ефим вяло.
- Слушай, товарищ Шлайн! А тебе не кажется реальным такой вариант, что этот банк - на деле отмывочное корыто твоего Вячеслава Вячеславовича?
- Отмывочное корыто для чего?
- Для фальшивых денег, которые он производит где-то здесь! Один миллион двести пятьдесят тысяч швейцарских франков пойдут в некий фонд Вячеслава Вячеславовича и его структуры. С Чико же и его бандой, а также всеми остальными, включая Ге-Пе, подводников и кого там еще, может, и Дубровина, он рассчитается фальшивками…
- Насчет Дубровина полегче…
- И потом все же осрамит, заявив, что Москва ведет тайную дипломатию, пошла на освобождение Вячеслава Вячеславовича и лефортовского сидельца, то есть государственных преступников, да ещё заплатила ясак фальшивыми купюрами. А если не осрамит, то пригрозит осрамить и потребует ещё денег и уступок…
- Уходи! - заорал Ефим. - Уходи и делай то, что собираешься сделать!
Я взглянул на свои "Раймон Вэйл". Два пятнадцать. Солнце перекрашивало море из серого в светло-зеленое.
- Ефим, - сказал я. - Попроси Дубровина, когда он будет говорить с эстонцами относительно Вячеслава Вячеславовича, замолвить словечко и за меня. Необходимо, чтобы они все-таки оставили меня в покое. Я ведь чист перед ними, за исключением… ну, кое-каких незначительных телесных повреждений, вынужденно нанесенных… э-э-э… гражданам этой страны. На благо их же… э-э-э… молодой и независимой родины. А?
Он рассмеялся. Снял очки, дохнул потрескавшимися губами на стекла и принялся протирать концом пестрого шарфа.
- Запиши и мне эти слова на бумажке. Пригодятся в качестве последнего слова в здешнем суде, когда меня привлекут за соучастие в твоих делишках… Встреча вечером в представительстве. Это - приказ!
Ефим протянул мне руку.
- Это государственному-то преступнику? - сказал я.
Глава шестнадцатая
Окно в Европу
С моста через Саугу останков "Фольксвагена Пассата" на набережной я не увидел. Убрали. Место возможной героической гибели Бэзила Шемякина обозначали черное пятно на вспаханном асфальте и обгрызенный парапет. Кусты между набережной и площадью перед почтамтом выгорели, или их скосило взрывом. Ветер с реки прогибал оранжевые ленты полицейского ограждения. Любопытно, как там идет следствие… Я перекрестился и простил Гаргантюа Пантагрюэлевича.
Солнце растапливало лед, спрессовавшийся за зиму вдоль бордюров стоянки у торговой площади старого Пярну. Таксист, чернявый, явно не эстонец, хотя молчаливый и корректный, вырулил на сверкающие лужи, поискал, вытягивая шею, место посуше и развел руками.
- Знаю, - сказал я. - Дальше пешеходная зона. Ждите здесь.
Я испытывал удовольствие от прогулки по узкому тротуару вдоль старых двух - и трехэтажных домов. Милая архитектурная смесь некогда общей окраины двух исчезнувших империй - российской и германской. Я думал о том, что потерпел поражение, и о том, сколько таких же, как я, неудачников русских, немецких, эстонских и других разных, ограбленных или побитых, обманутых или обнищавших - торило пути-дорожки по этим тротуарам. С новыми надеждами на успех и победу, опять и опять возрождающимися вопреки всему…
И вдруг я приметил начальника пляжного кохвика в компании молодца в замшевой куртке. Они выносили из пивной два пестро расписанных баночных бочонка финского "Пиво Синебрюхов". Я прошагал за хмельной парочкой до амбара. За распахнутой дверью доставку угощения встретили воплями, по меньшей мере, ещё два человека помимо Дитера.
Рядом с "Рено", имевшим пропуск на проезд в пешеходную зону, стояла "БМВ" Толстого Рэя без пропуска. За рулем, подняв воротник куртки-пилота, Дечибал Прока делал вид, что дремлет. Я подошел к машине.
Боковое стекло поползло вниз.
- Здравствуйте, господин Шемякин, - сказал Прока.
- Кого привез? - спросил я, пытаясь понять причину выражения побитой собаки в цыганских глазах. Мучила совесть из-за участия в покушении на меня у почтамта? Вечный лейтенант, с него станется…
- Хозяин приехал, как вы хотели. И ещё Рауль Бургер.
Я не отходил.
- Почти два часа, - добавил он.
- Солнышко-то какое, - сказал я равнодушно. - Весна пробивается… И охота им пивом наливаться в сарайном полумраке?!
- Немец всех раскачал. Я, говорит, с похмелья… Сначала принесли две посудины с пивом. Потом снова две. Сейчас опять две. Зассали амбар кругом, - поддержал беседу Прока. Немного поколебался, открыл дверь машины и встал передо мной. - Извините, я думал вы внутрь уйдете, поэтому сидел…
- Я тебе не командир.
Прока откашлялся. Дернул голой шеей. Под курткой он носил синий свитер без рубашки.
- А если я попрошусь под вашу команду? - спросил он вкрадчиво.
- Хозяин с оружием? - ответил я вопросом.
- Все с оружием.
- Не хлопай дверью, садись за руль и подавай сигнал рацией, что я иду.
- Откуда вы знаете про сигнал?
Я подтолкнул его легонько в машину.
- Тебя чему учили на флоте? Сигнал подается при обнаружении противника. На земле, как и на море… Давай, давай, перебежчик…
Пластиковое полено рации висело на спинке сиденья "БМВ" в кожаном чехле. Прока придавил какую-то клавишу и кивнул мне. Я обошел амбар, приметил узкое окошко без решетки, потоптался немного, прислушиваясь к наступившей внутри тишине, вернулся к двери и открыл одну створку.
Все они смотрели на меня. Дитер тронул кончик галстука. Сигнал: с ним все в порядке. Напарник братался с противником. Даже перед тушей Гаргантюа Пантагрюэлевича, облаченного в дубленку, стояла кружка. Начальник кохвика как раз доцеживал ему из бидона свежего.
Я простер объятия Ге-Пе как лучшему братану. Толстяк, не мигая, глядел на меня снизу вверх с нескрываемой ненавистью. Не то, что воспитанные в спецшколах мой оператор Шлайн и резидент Дубровин полтора часа назад в буфете лохусальского пансионата.
- Мазохизм какой-то, - шепнул я в ухо Ге-Пе, вынужденному принять навязанную форму приветствия. - Прошлый раз ты обнимал меня перед тем, как взорвать. Теперь я тебя…
Он несколько раз приподнимал и опускал огромный зад, подтыкая полы длинной дубленки, прежде чем угнездился опять на картонном ящике с рисунком черепахи.
Рауль Бургер протянул вялую ладонь. Будто дал подержать дохлую крысу.
Остальные бандиты не смотрели на меня. Знали свое место.
- Все вон, - сказал Ге-Пе.
- Кроме Рауля Бургера, пожалуйста, - попросил я.
- Он и так не ушел бы, - сказал Ге-Пе, приметив, как дернулся угол рта подводного капитана.
Рогатый муж, подумал я, объелся груш. Было чему радоваться. Бургер обретался на берегу. "Икс-пять", таким образом, стояла на приколе. Транспорт для Тургенева задерживался. Я рассчитал верно: теперь Вячеславу Вячеславовичу, сидевшему в эстонской кутузке, хотелось, если перечислять по значимости, во-первых, обменять на генерала Бахметьева и швейцарские франки самого себя, а во-вторых, перебросить в Калининград или куда там картонки, меченые рисунком черепахи. То и другое - взаимосвязано. Чико же, сделавший свое дело, отходил на задний план. Ему не только уготовили расчет фальшивками. Его засадили в каком-то логове и заставляют ждать, когда промедление для него в полном смысле слова смерти подобно. Главные партнеры Вячеслава Вячеславовича отныне - два азерика. Эти устроят вывоз бочек с отравой теперь и без генерала, которого можно считать списанным. Эти двое отчего-то прямо-таки жаждут отравы… Клянутся, что вообще увезут её от России и Балтики, увезут далеко, может, и в Атлантику.
- Зачем вы это сделали, господин Шемякин? - спросил Ге-Пе.
- Толстый, - сказал я грубо. - Ты видишь эту Германию?
Дитер догадался, что говорят о нем, и важно кивнул.
Ге-Пе сопел, носком зимней кроссовки, на которую наползала штанина с расстегнутой молнией, катал пустой бидон на полу. Выглянув из-под кустистых бровей, почти шипя, сказал:
- И что же?
- Это не Россия. Теперь тебе конец. Если ты и Бургер не сделаете мне маленькое одолжение… Вы нашарите логово Чико Тургенева. И выведете на него. Или эти картонки двинутся из этого амбара совсем не в ту сторону, которая нужна Вячеславу Вячеславовичу. Да и сам он не сдвинется с места дальше тюрьмы в Вильянди. А уж про вас двоих, про тебя и Рауля, и подумать страшно, что будет!
Ге-Пе пнул бидон ногой. Тот укатился под ноги Дитера.
Рауль поерзал, поерзал и встал.
- Я выйду, пожалуй, действительно, - сказал он. - Не хочу слушать. Мое дело фрахт! Не тяните меня в дерьмо, господин Шемякин! Действительно!
- Я тебя не отпускал, - прикрикнул на него Ге-Пе.
Капитан сел и покорно протянул стакан в ожидании пива. Дитер не шелохнулся. Рауль налил себе сам. Я тоже взял стакан. Кивнул Бургеру, потом Ге-Пе и Дитеру: будем здоровы…
Когда я шел к амбару, сквозь отмытое до абсолютной прозрачности окно пивной мне кивнул старший из парочки носителей белесых бакенбард. Пошевелил расставленными указательным и средним пальцами. Спрашивал: идти следом? Я покачал головой: не нуждаюсь. Поле перед битвой занимали войска, не предполагавшие, что битва уже состоялась…
- Невозможно, - сказал Ге-Пе. - Логово Чико никому неизвестно. И узнавать никто не станет… На кону в этом случае не просто шкура, а все дело. Такое братва не позволит даже мне. Но…
- Но? - спросил я.
Не сговариваясь, мы все отхлебнули пива.
Ге-Пе рассмеялся.
- Мне бы намного легче жилось сейчас, если бы вас все-таки разнесло на куски, господин Шемякин!
- Увы! - сказал я. - Сожалею. Зажился. Действительно, как сказал бы наш капитан…
- Ты уломал их? - спросил Дитер по-французски.
- Уломал, - ответил я.
- Не торопитесь с выводами, - сказал Ге-Пе. - Смерть приходит вовремя… А тропиночку к Тургеневу я, пожалуй, со временем найду.
- Побыстрее бы, - сказал я. - Вы ведь хотите сохранить ваше предприятие? Хотите и дальше работать с капитаном Бургером? Так сохраняйте и работайте. И да поможет вам ваш бог не опоздать с хорошей новостью для меня! Я ведь через день, от силы два, размажу вас в слизь…
Бургер вскинул подбородок, рот иронически скривился.
Не раскаляйся, велел я себе.
- Я не знаю, где Чико, - сказал Ге-Пе. - Время отправки этих картонок зависит от него. А он подаст сигнал и объявится перед самым отплытием. Все, что я могу для вас сделать, это помочь прицепиться за кем-то из его людей. Они выходят в город. Продовольствие, кое какие контакты.
Толстяк поднял бидон и плеснул себе пива. Кружка была только у него. Шевельнул жирным пальцем в сторону Рауля Бургера, который немедленно подлил ему из плоской бутылки несколько капель виски. Ге-Пе длинным глотком выцедил "ерша", снова, уперев посудину с пивом в жирное колено, налил себе, дождался, когда капитан опять добавит виски, отхлебнул и вернул бидон на столик.
- И сколько времени понадобится? - спросил я.
- Может быть, уже нисколько, - ответил Ге-Пе. - Я догадывался, зачем вы ворвались в мой склад. И принял меры… Вы ведь заставили всю нашу компанию ждать себя три часа, не так ли?
Я почти физически почувствовал, как напрягся Дитер, когда толстяк откинул полу дубленки.
Ге-Пе набрал номер на мобильном телефоне, выслушал сообщение, закрыл аппарат и аккуратно запихнул его в кожаный футляр, висевший на металлической прищепке у бедра. Под мышкой матово сверкнула плоская рукоять пистолета в кобуре на перевязи.
- Можете ехать, - сказал толстяк. - Контакт в фойе гостиницы "Палас" через два часа. Они заказали обед на вынос… Вполне успеете добраться.
Я кивнул, и Дитер выложил на деревянный столик ключ от амбара.
- Сделаем так, - сказал я. - Немец уедет на моем такси в "Каякас". Я отправлюсь в Таллинн на вашей "БМВ". Прошу дать мне и водителя, этого… Проку.
- Хотите меня замазать окончательно? - спросил Ге-Пе. - Чико знает эту машину.
- Толстый! - рявкнул я. - Езжай тогда на виллу в Лохусалу. Вели братве рыть окопы полного профиля, а для себя оборудуй долговременную сортирную точку, куда будешь бегать от страха… Вместе с капитаном Бургером… Что тебе, твое толстое превосходительство, теперь до Чико? Спасай шкуру и деньги!
Я вскочил и, схватив в клещи согнутыми пальцами левой руки мясистый нос Ге-Пе, правой стянул вниз и назад воротник его распахнутой дубленки, пеленуя им толстяка до локтей. Отпустил нос и выдрал пистолет. Толчком отшвырнул Ге-Пе спиной на картонку.
Он тоже носил швейцарский "ЗИГ-Зауэр", но облегченную модель. Генеральскую - "пе-двести-тридцать". До пятисот граммов весом. Нажав на выброс обоймы и дав ей слегка выскользнуть, я определил, что все восемь патронов на месте, а патронник пуст. Вогнал обойму назад. Передернул затвор. Поставил на предохранитель.
- Взаймы, - сказал я привставшему с ящика Ге-Пе. Лицо его багровело от унижения. И добавил: - Если не потеряю…
Согнутый пополам Рауль Бургер торчал лицом в пол. Дитер держал на весу его завернутые за спину руки. Начальник кохвика и его напарник смотрели себе под ноги.
- Уходим, Москва? - спросил лучший кригскамарад в мире, подмигивая.
Капралом Москва меня называли последний год службы.
- Договорились обо всем, - сказал я Ге-Пе, невольно улыбаясь при напоминании о прозвище. - Твое превосходительство допивает пиво и ждет меня на лохусальской вилле.
- Не там, - ответил толстяк, - в Пирита. Дечибал Прока адрес и телефон знает.
Я показал Дитеру Пфлауму содержимое вскрытой мной раньше картонки. Он получил возможность посмотреть и потрогать поддельные банкноты, готовые к поставке на экспорт. Этим я втягивал Пфлаума в свои оперативные и, признаться, не вполне правомерные действия с дальним расчетом. Из "Каякаса" он подтвердит своей конторе, что ситуация такова, какова и есть на самом деле. Таким образом, блокирующее наблюдение со стороны открытой Балтики будет гарантировано в пограничных водах ещё на несколько часов.
Прока высадил меня, не доезжая "Паласа". Я велел ему ждать на шоссе, на расстоянии, с которого меня легко приметить, когда я выйду из гостиницы.
В лобби, перегороженном диванами, лампионами, креслами, пальмами в кадках и стойкой бара, пианист в сиреневом блейзере выбивал из клавиш белого рояля вальсы Шопена. Черная кавказская голова выделялась среди шевелюр каких-то латиноамериканцев или азиатов. Боксера, борца или качка легко определить - шея и загривок плавно переходят в затылок, голова тыквой. Да и знакома она мне была ещё с первой встречи в подпольном катране. Господин Вайсиддинов, моряк и правовед, а также кладбищенский подсобный рабочий. Победитель. Надо мной и Чико.
Я неторопливо двинулся в сторону лифтов, когда рядом с первой вынырнула вторая характерная голова. Второй победитель, тоже моряк и кладбищенский служитель, но физик, занимался развязавшимся шнурком. Господин Махмадов, собственной персоной. Какие люди! И, разумеется, с охраной. Третий, славянского обличья, держался чуть поодаль. Он сидел в кресле, развернувшись так, чтобы обеспечить сектор обзора.
Оба азерика, может быть, из-за черных шевелюр, казались необычайно бледны. Лица отдавали мучнистой серостью.
В сторону Махмадова от бара летел официант в эполетах из витых шнурков. И я понял, зачем наклонялся Махмадов. Не ради шнурка. Он уронил сэндвич и с автоматизмом голодающего человека потянулся за ним. Подбежавший официант согнулся в поясе - видимо, подбирал с пола кусок… Они голодали в своем логове?
На подносе, поставленном на столик перед Вайсиддиновым, тесным строем стояли высокие фирменные кульки с сэндвичами.
За мной непрерывно наблюдал портье в сером сюртуке и таком же цилиндре. Когда я входил, он вышколенно распахнул дверь, автоматически зафиксировав доху искусственного меха и потертые вельветовые брюки. Пришлось демонстративно, как бы уточняя время, отвернуть манжету и показать свои "Раймон Вэйл". Затем я взял с подставки французскую "Матэн", защемленную в деревянную палку, и уселся в белое кресло. Демократический интеллигент в ожидании, когда заграничный дядюшка спустится из гостиничных апартаментов. Что-то в этом роде.