- Молись за меня! - И Мулло Фаиз, чтобы скорее отвязаться от дервиша, подкинул ему еще несколько подвернувшихся грошей, не заметив, что с ними попали и еще две серебряные капельки.
Мулло Фаиз, растерянно озираясь, еще не успев сообразить, с чего начинать спасение своих сундуков, заметил приказчика, скромно присевшего в сторонке.
- Ну?
Приказчик не без предосторожностей, чтоб посторонним ушам не услышалось, сообщил:
- Слух верен. Есть караван.
- А что везет?
- Это неизвестно.
- А почем?
- И это неизвестно, ежели неизвестно что…
- А сколько?
- Не говорят.
- Ах, боже мой! - Но гнев Мулло Фаиза не успел войти в оболочку слов, как Мулло Фаиз вдруг понял, что надо спешить, пока весть о таком потоке кожи не дошла до ушей базара. Тогда цены на кожи настолько упадут, что весь склад Мулло Фаиза станет дешевле одной лавчонки сапожника.
- Беги на базар! Слушай, выпытывай, не надо ли кому кож. Из кожи лезь, - сбывай кожи!.. Нет, стой! Пойду сам.
Торопливо, но стараясь сохранить степенность, отчего еще больше путался в полах своих раздувающихся халатов, он кинулся по рядам.
В кожевенных рядах купцы дивились, глядя, как Мулло Фаиз сам снизошел до их лавчонок.
- Не надо ли кому кож? - спрашивал он.
Но торговцы удивлялись: если 6 им понадобились кожи, всякий нашел бы Мулло Фаиза. И догадывались: что-то случилось, если Мулло Фаиз сам побежал распродавать свой склад. Он увеличил сомнения и любопытство, приговаривая:
- Недорого отдам. Уступлю против прежнего.
- А почем?
- По сорок пять вместо прежних пятидесяти.
- Обождем.
- А ваша цена?
- Мы не нуждаемся.
Но Сабля, спокойно восседая с краю от своих жалких товаров, небрежно спросил:
- Кожи, что ли, Мулло Фаиз?
- Продаю.
- Дорого?
- Сорок пять против прежних пятидесяти.
- Почему скинули с пятидесяти?
- Хочу товар перевести в деньги. Жду товаров из Индии.
- Все ждем. Везут!
- В том-то и дело.
- Садитесь.
- Некогда.
- Садитесь, говорю.
- Берете?
- Смотря по цене.
- Я сказал.
- Шутите? Цена пятнадцать.
- Это не дратва. Лучшие кожи: волжские есть, есть монгольские.
- Против индийских, думаю, это дрова, а не кожи.
- Индийских?
- Вы разве не слышали?
- А вы уже пронюхали?
- О чем?
Мулло Фаиз спохватился и деловито спросил:
- Берете или шутите?
- Зачем шутить? Цена пятнадцать.
"Неужели уже знает?" - покосился кожевенник на Саблю. Но ответил с прежним достоинством:
- Скину до сорока.
- Больше пятнадцати не дам.
- Тридцать пять! - воскликнул Мулло Фаиз, сам не слыша своего голоса, оглушенный твердостью, с какой Сабля называл эту небывалую, ничтожную цену.
- Я не толковать, не торговаться пригласил вас, Мулло Фаиз, - солидно, как первейший купец, осадил Сабля богатейшего кожевенника Самарканда, - я беру, плачу наличными. Цена - пятнадцать. Завтра будет десять. Но завтра кож ни у кого не останется, а мне надо взять.
- Разве другие уже продали?
- Кто еще не продал - продаст. Пятнадцать лучше десяти, не так ли?
- Да?..
- Если говорить о кожах, а если о грехах, - десять лучше пятнадцати!
- Мне не до шуток.
- Потому я и держу деньги наготове.
- Двадцать! - вдруг решился Мулло Фаиз.
- Больше пятнадцати не дам.
Отказ от такой неслыханной уступки и небывалая на самаркандском базаре твердость Сабли убедили Мулло Фаиза, что дела плохи и надо спешить.
- Берите!
- Сперва глянем, хорош, ли товар. Да и сколько его там?
На душе у кожевенника стало еще тревожней. Товар был хорош, он всю жизнь торговал кожами. Дело это перешло к нему от отца, семья их занималась этой торговлей исстари: сказывают, прадед еще от Чингиза кожи сюда возил. Мулло Фаиз плохими товарами не торговал, лежалого сбывать не мог: тогда от него ушли бы покупатели, а большой купец без покупателей - как голова без туловища. Прежде он не дозволил бы чужому человеку даже через щель заглядывать к себе на склад и тем паче рыться у себя на складе, но теперь и весь склад отдан, и товар продан весь, до последнего лоскута, и уже не выгонишь чужого приказчика со своего склада.
Сабля, между тем, позвал:
- Эй, Дереник!
Из-за лавчонки высунулась голова длинноволосого армянина. Сабля распорядился:
- Огляди-ка товар у купца, - каков, сколько.
- Не долго ли он будет ходить? - встревожился Мулло Фаиз, заметив, что к Сабле направляется остробородый, худой, как костяк, старик Садреддин-бай, опережая своими костями раздувающийся легкий халат.
- Слыхал, кожи берете? - спросил, подходя, Садреддин-бай у Сабли, мраморными глазами вглядываясь в ненавистного ему Мулло Фаиза.
- Если цена подойдет! - ответил Сабля.
- А почем положите?
- Сегодня пятнадцать! Завтра десять.
Старик так резко сел на край лавки, что раздался треск то ли досок, то ли костей.
- Почем? - переспросил он, и показалось, что ухо его вытянулось, как хобот, к самому рту Сабли.
- Как взял у Мулло Фаиза, так и вам предложу: пятнадцать.
Садреддин-бай осипшим голосом просвистел Мулло Фаизу:
- И вы отдали?
С достоинством, гордо и даже как будто весело, не желая терять лица перед извечным соперником, Мулло Фаиз подтвердил:
- Отдал!
- Зачем?
- Деньги получить.
- Зачем?
- Чтобы спасти их! - с отчаянием признался Мулло Фаиз.
Садреддин-бай, известный на весь Самарканд своей скаредностью, торопливо просипел:
- И я отдам. Но по той же цене. Меньше не возьму.
- Пятнадцать? Не много? - как бывалый купец, подзадорил старого купца Сабля.
- Окончательно!
- Ну, уж ради первой сделки… ладно! - согласился Сабля.
От Сабли пошли вместе, удивляя этим весь базар, никогда до того не узнававшие в лицо друг друга Садреддин-бай и Мулло Фаиз.
- Куда теперь деть эти деньги? - размышлял Мулло Фаиз. - Я, кроме кож, ничем не торговал.
- Отец мой торговал с Индией…
- Чем?
- Нашим шелком.
- Так и сделаю! Закупаю наши шелка. А вы?
- Надо спасать деньги! Предлагаю складчину. Закупим наших шелков на всю наличность, пока базар не опомнился.
Мулло Фаиз решительно согласился.
На одном из складов с шелковым товаром они долго торговались, но, несмотря на уступчивость шелковщика, денег у них достало лишь на несколько жалких кип.
После покупки скаред Садреддин-бай пригласил Мулло Фаиза к себе в гости, и, прежде считавший ниже своего достоинства ходить по чужим домам, Мулло Фаиз радостно принял приглашение, как единственный просвет за все это хотя и солнечное, но столь страшное утро.
Теперь им оставалось ждать дней, когда Индия предъявит спрос на полосатые бекасамы Самарканда, и тогда заработать по сто за десять. Тогда дело пойдет еще веселей, чем шло до сего времени.
После полуденной молитвы по всему базару толковали и шептали, что Сабля скупил за утро все кожевенные запасы по всему городу.
- Сабля? Постой, постой… Откуда у него деньги?
- Платил наличными!
- Сабля? Наличными? За всю кожу в городе? Тут что-то не то!
Но как ни прикидывали, не смогли распутать этого узелка.
А Сабля пришел к Мулло Камару и отчитывался в своих покупках, возвратив хозяину опустелый сундучок.
Мулло Камар обстоятельно допросил своего приказчика, не ускользнул ли хоть один крупный кожевенник из их рук.
- Нет! - твердо отвечал Сабля. - И мелких-то почти всех опорожнили.
- Ну вот видишь, как помогает испуг торговле! - пробормотал, запрятывая свой сундучок, Мулло Камар.
В Кожевенном ряду, тревожась за свои товары, обувщики избрали двоих почтенных купцов и просили их выведать, какие кожи везут из Индии, какая ожидается на них цена и когда их можно ждать.
Весь базар к этому времени уже знал, что накануне из Бухары прибыл армянский купец и остановился, по обычаю всех армян, в караван-сарае у Тухлого водоема.
К нему и направились послы Кожевенного ряда порасспросить о бухарских делах. У Левона узнали, что армянин еще никуда не выходил: с утра мучила его лихорадка, а теперь отпустила, и он пьет кумыс.
Армянин, заслышав голоса у ворот, сам вышел из низкой дверцы. Глядя обувщикам навстречу, он стоял в черном высоком шерстяном колпаке. Длинные волосы вились из-под колпака пышными завитками, и темные до синевы кудри мешались с кудрями яркой, голубой седины. Его узкий синий кафтан был перехвачен широким малиновым кушаком, а из-под широких распахнутых пол кафтана сверкали радостными, как праздник, узорами толстые шерстяные чулки. Весь он, маленький, коренастый, упругий, казался мягким и легким. Его бородатое лицо, большие, как у верблюжонка, глаза, круглые, темные губы все гостеприимно улыбалось обувщикам, и он словоохотливо заговорил с ними.
После долгих поклонов и добрых пожеланий, как это всегда бывает между людьми разной веры, чтобы убедиться во взаимном расположении, обувщики спросили о караванах из Индии.
Левон насторожил ухо.
Армянин, не таясь, попросту признался:
- Я сам видел первые два каравана.
- Два? И велики?
- По сотне верблюдов.
- Ну, не так велики! - успокоился один обувщик.
- У нас ходят и по тысяче! - гордясь перед чужеземцем размахом самаркандской торговли, воскликнул другой.
- Невелики-то невелики, да и товар таков.
- Каков? Кожи ведь!
- Кожи? Из Индии?
- А что?
- Откуда ж там кожи? Никогда Индия кожи не вывозила; сама брала.
- Это верно! - переглянулись купцы. - Об индийских кожах слыхивать не приходилось.
- Да их там и не было! Мы же ей через Хорезм закупали, - восклицал армянин, - еще отцы наши. А я за ними до Волги, даже до Москвы езжу.
Армянина явно разморила лихорадка, а может быть, и кумыс.
- А что ж везут?
- Шелк.
- Шелк?
- В Индии ведь теперь лет на сто о шелках забудут: до шелков ли ей! Вот и вывозят. Здесь сбывать.
- У нас свои есть.
- Свои теперь задаром никто брать не станет: вы индийских шелков разве не видели?
- Видывать-то видывали, да цена-то на них - не приступишься.
- Ну, теперь только бери. Даровое не жалко.
Обувщики снова переглянулись; каждый подумывал, не встретить ли на полпути такой караван, да и перекупить. А где достать денег? Да и выжидать придется, пока цена станет. До году выжидать. И то если взять весь товар, тогда можно цену удержать, иначе расчета нет…
Головы их быстро работали, а языки говорили что-то совсем другое.
- Так вы ведь обувщики! - сказал армянин, разгадав их мысли, заслоненные водопадом слов.
- А что?
- А кожевенники у вас богаты товаром?
- Откуда? В прежние-то разы вы сами привозили кожу.
- Кожу? Кожу-то я везу, да я еще и у вас прикупил бы.
- По чему? - замерли обувщики.
- А какая у вас цена?
- Стояла по пятьдесят, да кончилась.
- Я взял бы хоть по семьдесят. Сколько бы ни было!
Обувщикам показалось, что снится им сон.
- Зачем?
- Ваш государь скоро пойдет в новый поход.
- Слух такой был. Сегодня с утра у него в саду послов принимали, а после совет собрался.
- Войскам, что из Индии шли, приказано остановиться. Тем, что до Аму дошли, велено через реку не переправляться. Тем, что дошли до Бухары, стоять в Бухаре. Остальным - остановиться там, где находятся.
- Верно. Из тех, что с повелителем сюда дошли, никого не распускают. Это похоже на новый поход.
- А кожи при чем? - любопытствовал другой обувщик.
- Ежели новый поход, понадобится новая обужа на всех. Так? - рассуждал совсем разомлевший армянин и сам отвечал: - Так! Ежели остановлены в Балхе, значит, поход не на север пойдет? Так? Так! А ежели не на север, придется обойтись той кожей, какая есть под рукой. Так? Так! Ведь босыми пятками вашим воинам сверкать негоже? Нет, негоже! А значит, сколько за нее ни спроси, возьмут. Так? Вот и цена!
- Такой не было!
- Такого и войска не было. Оно с каждым походом растет. Как русские поют: одного ордынца разрубишь, два ордынца встают. Теперь у вашего государя такая сила, что, стой она без войны, она все ваше царство съест. Теперь ей надо без передыха воевать. А чтобы ей идти, ей обужа нужна, а на обужу - кожа. Так?
Узнав о словах армянина, каждый попытался сохранить их для одного себя, втайне. Но мгновенье спустя знали уже все: на кожу будет небывалый спрос, а по спросу - и цена.
Осторожные обувщики и шорники припрятали свои скудные кожевенные запасы. Башмачники припрятали туфли и сапоги, оставив на полках и ковриках только каблуки и набойки, да и на эту мелочь оживился спрос.
Днем Геворк Пушок сколько ни толкался по тесным базарным переулкам, ни в лавках, ни в караван-сараях уже не видел он ни клочка кожи. И душа его возликовала, хотя и скрывал он ликование и нетерпение на своем лице.
Забрел он в караван-сарай и к Мулло Камару. Мулло Камар вежливо подвинулся на своей истертой коже, но Пушок побрезговал на нее садиться, присел на корточках и, будто невзначай, спросил:
- Не слыхали, не продает ли кто кож?
- Кож?
- Нет ли где продажных?
- А цена?
- Прижимать не стану.
- Да и не прижмешь. Сам бы взял, да нету.
- А почем бы взяли?
- У кого товар, у того и цена! - развел руками Мулло Камар.
- Семьдесят.
- Пятьдесят можно дать.
- По пятьдесят вчера было.
- А товару много?
Армянин объявил:
- Тридцать пять верблюдов.
- Он здесь? - оживился Мулло Камар.
- Нет, за городом.
- Как за глаза цену давать? По пятьдесят взял бы.
- Кожи ордынские.
- Из Бухары-то?
- В Бухаре лежали, а завезены с Волги. Сам за ними ездил.
- На самую Волгу?
- И до Москвы доезжал.
- Больше пятидесяти цены не было. Днем по пятнадцать брали.
- Ловко кто-то закупку провел.
- Ловко! - согласился Мулло Камар.
- Однако по городу кое-кто придержал! - забывая о своих интересах, не без злорадства похвастал Пушок своими сведениями.
- Каждый спешил продать; кто станет прятать? - насторожился Мулло Камар.
- Саблю знаете?
- Саблю? - переспросил оторопевший Мулло Камар и, чтобы скрыть тревогу, сделал вид, что с усилием припоминает: - Сабля… Сабля…
- Который дратвой…
- А что?
- Пятьдесят кип из покупки отобрал наилучших и велел припрятать.
- Кому ж это велел?
- Одному армянину.
- Ну, едва ли…
Пушку показалось обидным, что какой-то серенький торгаш не доверяет его осведомленности.
- Я-то знаю: его приказчик Дереник..
- Путает что-нибудь.
- Сам же он отвез к нему на двор.
И вдруг во просиявшему лицу Мулло Камара Пушок понял: не следовало бы говорить того, что сказано; того, что по молодости доверено Дереником Геворку Пушку, как соотечественнику; да и свой товар не так легко сбывать, если по базару пойдет слух, что в городе есть непроданные кожи…
- Лихорадка замучила! - вытер внезапно вспотевший лоб армянин. - Вот я и разговорился. Да вам-то я верю: вы человек тихий.
- А зачем шуметь? Базар шумит, а купцу надо помалкивать.
- Опять лихорадка! Пойду полежу! - И Пушок пошел, обмахиваясь влажным платочком.
А Мулло Камар, сидя на истертой козьей шкуре, терпеливо ожидая чего-то, известного ему одному, медленно перелистывал стихи Хафиза и некоторые из них читал нараспев, вслушиваясь в тайные созвучия давно знакомых газелл:
О, если та ширазская турчанка
Моим захочет сердцем обладать,
Не поскуплюсь за родинку на щечке
Ей Бухару и Самарканд отдать…
Третья глава. КУПЦЫ
Мулло Камар читал Хафиза, вслушиваясь в тайные созвучия лукавых газелл.
Базар кипел за воротами. Там пересекались дороги всего мира. Со всех сторон купцы тянули сюда свои караваны. Через пустыни и степи, через леса и горы везли сюда купцы все, чем красны самые дальние города, чем славны умелые руки мастеров в чужедальних странах.
На пути подстерегала купцов корысть иноземных владык, удаль разбойных племен, зной в безводных песках, волны в бездонных морях, скользкие тропы в горах над безднами.
Но купцы шли, шли и тянули свои караваны сюда, чуя за тысячи верст запах самаркандского золота, хотя и клялись простодушным, что деньги не пахнут.
Пахнут! Пахнут костями, истлевшими под сухой полынью степей; кораблями, сгнившими на песчаных берегах морей; падалью на караванных путях; удалью на званых пирах; тяжелой кровью земледельцев; ременной плетью землевладельцев; нарядами и усладами; жирной едой да чужой бедой.
Не радостен - горек и тяжел этот запах, не с веселым сердцем - с тревогой, с опаскою, нетерпеливо принюхиваясь, тянутся на его зов купцы по всем дорогам, сквозь все бездорожья вселенной на самаркандский базар.
И легко становится на купеческом сердце, когда ступят пушистые ноги каравана на землю амира Тимура, - далеко растеклась молва, что на его земле путь купцам безопасен: стоят на торговых путях крепкие караван-сараи с запасами воды, еды и корма. Никто тут не посягает на купеческое добро, никто не мешает торговым людям, - все открыто для них, завоеваны для них безопасные дороги во все стороны по всем землям Тимура.
День ото дня богаче становится город Самарканд, тяжелеют сундуки у вельмож и купцов самаркандских, а через них полнятся и широкие, окованные булатной сталью, тысячами мечей заслоненные сундуки Тимура.
Оттого и люден, и шумен, как сотни горных потоков, самаркандский базар.
Но упоенного стихами Мулло Камара отвлекла от книги внезапная тишина.
Он подсунул книгу под шкуру, встал, настороженный, и мелкими торопливыми шагами, как ослик, засеменил по двору к воротам.
Незадолго перед вечерней молитвой вдруг смолк весь базарный шум: расталкивая короткими палками народ, в широчайших кожаных штанах, расшитых пестрыми шелками, под большими шапками из красных лисиц, через базар бежали Тимуровы скороходы и, задыхаясь, оповещали:
- Амир Тимур Гураган!
- Амир Тимур Гураган!
В этот обычный день выезд повелителя в город был нежданным, он всех захватил врасплох.
Купцы кинулись наспех захлопывать свои лавчонки, люди полезли на крыши, на стены, сталкивая одни других, цепляясь друг за друга, прижимаясь к стенам улиц; рабы и купцы, иноверцы и дервиши, богословы и ремесленники, персы и армяне, русские и ордынцы, арабы и китайцы, хорезмийцы и хорасанцы, купцы из Яс, мастера из Тавриза и Ургенча - все перемешались, стиснутые в узкой щели позади пехоты, уже протянувшей перед собой бородатые копья, чтобы освободить проезд.
Все замерли, вытягиваясь друг из-за друга, чтобы хоть на мгновение взглянуть на того, кто после долгих дорог войны проследует сейчас здесь узкой базарной улицей.
Проскакали воины с красными косицами, спущенными со шлемов. И тотчас, не по обычаю, без передовых охранителей, без боковых стражей, один, проехал он сам.