Ровно 10 месяцев спустя, 8 сентября 1869 года при схожих обстоятельствах погибает городовой 2-го участка Спасской части Антип Самсонов. В 11 часов 30 минут, при проезде по Большой Садовой улице курьера Министерства внутренних дел, лошадь его понесла и, снеся по дороге несколько лотков, врезалась в легковые дрожки. Кучер дрожек бросился помогать удерживать курьерскую лошадь, оставив свою без присмотра, и та, напуганная произошедшим столкновением, понесла по Чернышову переулку в сторону Екатерининского канала. На углу переулка и канала на своем посту нес дежурство Антип Самсонов. Он бросился останавливать несущиеся дрожки, но получил сильный удар в висок, а затем, сбитый и смятый лошадью, скончался на месте…
Эта готовность пожертвовать собой для других, пусть не самых достойных людей нашла свое отражение в рассказах "Не щадя живота своего" и "Семен".
В русском обществе последней четверти XIX – начале XX в. отмечался большой интерес к полицейской службе и сыскному делу. Этому способствовали не только освещаемые в газетах успехи столичных сыщиков, руководимых И. Д. Путилиным, но и ряд громких судебных процессов, прокатившихся по стране. Также этому способствовало общее развитие науки и техники, приведшее к новым достижениям в криминалистике и судебной медицине.
Всё это не могло оставить равнодушным молодого уездного врача Антона Павловича Чехова, и полицейская тема в его творчестве занимает непоследнее место. В этом сборнике представлены два произведения: уголовный рассказ "Шведская спичка" и рассказец "Не в духе", подписанный им своим ранним псевдонимом А. Чехонте.
"Шведскую спичку" Антон Павлович задумал и исполнил как пародию на заполонившие многие печатные издания произведения уголовно-авантюрного жанра. Вот какую оценку давал писатель этому явлению: "Страшна фабула, страшны лица, страшны логика и синтаксис, но знание жизни всего страшней… Становые ругаются по-французски с прокурорами, майоры говорят о войне 1868-го года, начальники станций арестовывают, карманные воры ссылаются в каторжные работы и проч… У публики становятся волосы дыбом, переворачиваются животы, но, тем не менее, она кушает и хвалит…"
В итоге у Чехова получилась занимательная история раскрытия пропажи и затем возможного убийства местного помещика и о том, к каким неожиданным результатам может привести следствие по делу.
Второе произведение – или рассказец, как сам определил его форму А. Чехов, "Не в духе" – краткая зарисовка образа мыслей и действий азартного, не очень образованного и вместе с тем профессионального руководителя территориального подразделения сельской полиции – станового пристава.
Юмор и тонкая ирония чеховских произведений получили свое продолжение в работах признанных мастеров слова начала XX века Аркадия Аверченко, Власа Дорошевича, Надежды Тэффи.
Теме духовного спасения, глубине и непознанности человеческой души посвящены рассказы "Баргамот и Гараська", "Виноват", "Победителей не судят". Если произведение Леонида Андреева давно и хорошо известно в разных стран мира, то с рассказами авторов, скрывших свои имена под псевдонимами, отечественный читатель может познакомиться впервые после долгого перерыва.
Злободневная тема борьбы с революционным терроризмом и экстремизмом, смертельную борьбу с которой вела русская полиция в годы Первой русской революции 1905–1907 годов, нашла свое отражение в таких рассказах, как "Герои будничной жизни", "Победителей не судят", "Один из многих" и др.
В своих "Воспоминаниях" один из авторов рассказов, действующий офицер полиции, чье имя скрыто псевдонимом Эль-де-Ха, дает следующую яркую и эмоциональную оценку того времени: "Оглядываясь назад, на прожитое тяжелое лихолетье, как-то даже не верится, откуда брались силы вынести все то, что выпало на нашу долю в эти ужасные 1905–1906 и 1907 годы. Это был какой-то сплошной кошмар, что-то необычайно жестокое, но, казалось, непреодолимое в своем роковом, стихийном движении.
Тяжело идти человеку на верную смерть, но когда знаешь, что, может быть, будешь сегодня жив, а может быть, и нет, когда кругом тебя валятся от предательских пуль и бомб товарищи, когда из-за каждого угла, дерева, окошка, ночной тьмы на тебя глядит, осклабясь, безобразный призрак смерти, глядит и сегодня, и завтра, и так изо дня в день годы – то, право, и названия подыскать этому ужасу, этому постоянному умиранию нет возможности. Говорят, что люди, побывавшие раз-другой в бою, осваиваются с опасностью, что и понятно: там знаешь откуда и какая тебя смерть может ждать, а тут – полная случайность, подчас самая невероятная, нелепая, а в результате калечество или смерть".
Свой последний бой русская полиция встретила на улицах Петрограда в феврале – марте 1917 года в противостоянии с озверевшей солдатской массой взбунтовавшегося гарнизона и тысяч уголовных преступников, нежданно обретших свободу и кинувшихся уничтожать тех, кто на протяжении долгого времени охранял законность и правопорядок в обществе. Мученическую смерть принимали полицейские, страшно погибали их семьи: "Врага нашли. Этот враг – городовой "фараон". Да! Да, городовой, вчерашний еще деревенский парень, мирно идущий за сохой, потом бравый солдат, потом за восемнадцать рублей с полтиной в месяц днем и ночью не знавший покоя и под дождем и на морозе оберегавший нас от воров и разбойников и изредка бравший рублевую взятку…
Во дворе нашего дома жил околоточный; его дома толпа не нашла, только жену; ее убили, да кстати и двух ее ребят. Меньшего грудного – ударом каблука в темя".
В последнее время отечественное искусство имеет тенденцию изображения дореволюционной России, это модно, с экранов, со страниц художественных произведений все чаще сходят растиражированные образы чинов российской полиции, однако эти персонажи, созданные современными деятелями культуры, имеют мало общего с реальными событиями, людьми, их делами, такие образы искажают роль и значение полицейской службы в государстве и обществе, продолжают культивировать стереотипы, сложившиеся в советскую эпоху. Это издание призвано если не разрушить их, то хотя бы существенно восполнить пробел в понимании этой стороны жизни русского общества.
Комментарии и словарь чинов и званий русской полиции позволят даже неискушенному в истории читателю познакомиться с тонкостями полицейской службы и представить яркие образы русских полицейских.
Издание этих произведений преследует собой цель познакомить всех людей, интересующихся различными аспектами истории нашей Родины, с жизнью чинов полиции дореволюционной России, принимая во внимание, что все изданное на эту тему подвергалось до недавнего времени постоянной идеологической обработке, которая зачастую лишала исследования в этой области объективности и правильного понимания происходивших событий.
Можно с уверенностью сказать, что эта книга порадует каждого, кто интересуется историей правоохранительных органов и любит русскую литературу. Надеемся, она поможет в непростом процессе восстановления исторической преемственности между чинами русской и сотрудниками вновь возрожденной российской полиции, ведь, как справедливо отмечал в начале XX в. русский философ Сергей Булгаков: "Если русское общество действительно еще живо и жизнеспособно, если оно таит в себе семена будущего, то эта жизнеспособность должна проявиться прежде всего и больше всего в готовности и способности учиться у истории. Ибо история не есть лишь хронология, отсчитывающая чередование событий, она есть жизненный опыт, опыт добра и зла, составляющий условие духовного роста…"
Дмитрий Кудрявцев
Робер Очкур
М. В. Шевляков
Дореформенная полиция
Дореформенная полиция, по словам Путилина, была курьезна. Иван Дмитриевич знал ее хорошо, так как в ее составе и начал свою деятельность. Продолжительное время служил он квартальным в самом бойком "апраксинском" околотке и долго пребывал под начальством знаменитого Шерстобитова, когда-то наводившего страх и ужас вообще на обитателей своего участка, и в особенности на так называемый подпольный элемент. Шерстобитов пользовался славою искусного сыщика, и в уголовной хронике Петербурга недалекого прошлого имя его занимает видное место…
Нрав всякого полицейского прежних времен был необычайно крут. Точно нарочно, словно на подбор, полиция набиралась из людей грубых, деспотичных, жестоких и непременно тяжелых на руку. В квартале царил самосуд безапелляционный. От пристава до последнего будочника включительно всякий полицейский считал себя "властью" и на основании этого безнаказанно тяготел над обывательским затылком и карманом.
На первых порах своей службы Путилин проявил было гуманное обращение с посетителями "полицейского дома", но своевременно был предупрежден начальством, внушительно заметившим ему:
– Бей, ежели не хочешь быть битым!
Новичок недоумевал, но, будучи в небольшом чине, протестовать не осмеливался.
"Начальство" так мотивировало необходимость кулачной расправы:
– Кулак – это вожжи. Распусти их – и лошади выйдут из повиновения. Отмени сегодня кулак – и завтра тебя будет бить первый встречный. Нас только потому и боятся, что мы можем всякому в любое время рыло на сторону свернуть, а не будь этой привилегии – в грош бы нас не стали ценить, тогда как теперь ценят целковыми…
Последняя фраза имеет глубокий смысл. Действительно, в старину обыватели делали оценку полиции денежными знаками. Взяточничество было развито до крайних пределов. Взятки брались открыто, бесцеремонно и почти официально. Без "приношения" никто не смел появляться в квартале, зная заранее, что даром ему ничего не сделают. Относительно приношений предусмотрительные полицейские придерживались такого мнения:
– Копи денежку на черный день. Служба шаткая, положение скверное, доверия никакого. Уволят, и – пропал, коли не будет сбережений. Ведь после полицейской службы никакой другой не найдешь, поэтому благовременно и следует запасаться тем, "чем люди живы бывают"…
В этом сказывается весь полицейский с неизбежным "черным днем". Свою службу он не осмеливался называть беспорочной и поэтому никогда не рассчитывал на долгоденствие своего мундира. Он ежедневно ожидал увольнения, темным пятном ложившегося на всю его жизнь. У отставного полицейского уже не могло быть никакой служебной перспективы. Для него все потеряно; ему не поручат никакой должности, не дадут никакого заработка, инстинктивно опасаясь его. И не потому всюду отказывались от услуг отставного полисмена, чтобы хоть поздно, но отплатить ему за все, что претерпевалось от него, а потому, что все трепетали пред его "опытом", пред его "крючкотворством". Всякий рассуждал так:
– От такого "искусившегося" человека можно ожидать всего.
Вот какова была репутация всего состава дореформенной полиции, о которой, слава Богу, остались лишь только смутные воспоминания.
Путилин уморительно рассказывал, как в старое время в квартале производился обыск вора, пойманного с поличным.
Являются понятые, потерпевший.
– Ах ты, негодяй! – грозно набрасывается на мошенника некий пристав N. – Воровать?! Я тебя в остроге сгною!.. В Сибирь законопачу! Каторжной работой замучу! Я тебе покажу!!! Эй, сторожа, – обыскать его.
Ловкие и привычные держиморды с опереточным рвением накидываются на преступника и начинают шарить в его карманах, но после тщательного обыска у заведомого вора не находится ничего. Сторожа успевают искусно перегрузить из его карманов в свои все, что могло бы послужить уликой.
Потерпевший удивленно пожимает плечами, вор же принимает победоносный вид.
Пристав выдерживает томительную паузу, уничтожающим взглядом смеривает с головы до ног потерпевшего и спрашивает его, отчеканивая каждое слово:
– Вы продолжаете поддерживать обвинение?
– Конечно… но странно… куда он успел спрятать… я видел собственными глазами…
– Гм… но мне еще страннее, как вы решаетесь обзывать поносным именем того, который перед правосудием оказывается невиновным?
– Но ведь я собственными…
– Ах, что вы меня уверяете! – нетерпеливо перебивает пристав оторопевшего заявителя. – Мало ли что может показаться! Вон мне тоже показалось, что ваше заявление правдоподобно… Я вам должен заметить раз навсегда, что в моем околотке воровства не существует… Однако я должен снять с вас показания и обнаружить на всякий случай вашу личность. Потрудитесь пройти ко мне в кабинет.
В кабинете разговор был другого рода.
– Ты оклеветал невинного человека, – мгновенно переменял тон пристав. – Он тебе этого не простит! Ты надругался над его честью и за это жестоко поплатишься…
– Но я могу принять присягу!
– Кто твоей присяге поверит? Она будет так же вероятна, как вероятен этот вор… Ты скандалист, ты бунтовщик – тебе место в Сибири! Ты бесчестишь непорочных и беспокоишь правительство.
– Правительство? Чем это?
– А что ж я, по-твоему, обыкновенный человек, что ли?
После сильнейшей нотации, когда потерпевшему становится ясным, что ему не миновать каторги, если только не большего, он начинает заискивающе поглядывать на пристава. Тот смягчается.
– Уж коли так… то, конечно… Бог с ним…
– Этого-с мало. Он так твоего облыжного заявления не оставит… Он тебя по судам затаскает…
– Что ж мне делать?
– Откупиться надо…
Начинается торговля. После многих скидок и "надбавок" приходят к соглашению.
– Деньги эти оставь у меня, я их ему передам и уговорю его не поднимать дела… Прощай! Да напредки, смотри, будь поосмотрительнее…
Потерпевший, кланяясь и рассыпаясь в благодарностях, удаляется. Сейчас же в кабинете появляется вор.
– Ах ты, мерзавец! – принимается кричать на него пристав, поспешно упрятывая в карман деньги. – Опять? Опять попался? На этой неделе уже в двенадцатый раз? Ну какой ты вор – дурак ты, не больше… Тебе, кажется, скоро придется бросить воровство и приняться за работу. Никогда, брат, из тебя путного вора не будет…
– Нечайно-с… А вы бы, ваше скородие, приказали сторожам хоть один кошелек отдать мне, а то без гроша остаюсь…
– Чего? Назад отдать? Ах ты, каналья! Да разве я виноват, что ты попадаешься?.. С какой же это стати я тебе вещественные доказательства буду возвращать?.. Ведь я за это перед законом могу ответить?.. Вон!
Пристав этот нажил большое состояние и был уволен "без прошения". Впоследствии он жаловался на несправедливость начальства и любил хвастнуть, что его обожал весь околоток за порядок следствия и за умелое умиротворение…
А как в старину производилась охранительная опись имущества? О, это очень характерная картинка.
Умер, например, богатый купец, оставивший много ценного имущества, для охранной описи которого быль назначен Иван Дмитриевич. Явясь на квартиру покойного, Путилин приступил к тщательному осмотру и аккуратнейшим образом все переписал. Когда эта опись попала в руки ближайшего его начальства, последовал строгий выговор:
– Что это за нововведение? Что это за безобразная опись? Как могли найтись у него золотые и серебряные вещи, дорогие меха, редкости?
– Да ведь это богач…
– Знаю-с, что богач, но это не наше дело… Он мог быть богатым и в то же время скрягой… Он мог есть медными ложками, носить железную цепочку при высеребреных часах и кольца с фальшивыми камнями…
– Да, но у него нет ничего поддельного, все очень дорогое, несомненно, настоящее…
– А вы почем знаете?
– Я все внимательно осмотрел; кроме того, на всех металлических вещах есть проба…
– Проба? Ха-ха-ха! Какой вы наивный человек!.. А точно ли вы уверены, что эти пробы не фальшивые?
– Да, я уверен…
– Вы не знаете полицейской службы… Наш брат ни в чем не может быть уверен… Ведь эти ценности не в вашем кармане будут охраняться, а потому нельзя поручиться за то, что все это, теперь, несомненно, настоящее, через день не превратится в поддельное… Нужно оберегать, прежде всего, собственную шкуру, а поэтому предусмотрительно все обесценить, чтоб не было препирательств с наследниками. Представьте себе, что ложки, показавшиеся вам серебряными, или часы, которые вы нашли золотыми, по тщательном исследовании окажутся медными, – что вы станете делать? Ведь того, что написано пером, – не вырубишь топором…
– Но как же это может случиться?
– Случалось, батенька… должно быть, ни одна подобная опись не обходилась без курьезов и превращений…
– Что же мне делать?
– А то, что, пока бумага не подписана понятыми, поскорее перепишите ее… Я исправлю ваши ошибки, как старый и опытный служака.
Путилин принужден был приняться за переписку. Опись, оказавшуюся непригодной, начальник взял в руки и стал ее перефразировать:
– "…Иконы в золотых ризах". Гм… это рискованно… быть может, ризы-то только вызолочены? Пишите: "в позлащенных ризах"… Затем: "серебряный чайный сервиз". Это вещь дорогая, упаси Боже, ежели она окажется ненастоящею. Нужно быть осторожным и скромно пометить сервиз "старым, белого металла, похожим на серебро"…
– Чего там, похоже! Настоящее серебро…
– Уж не воображаете ли вы себя чиновником пробирной палаты? Откуда у вас такие знания? Вы говорите серебро, а я утверждаю – медь! И вы не спорьте, я лучше знаю, потому что третий десяток лет в полиции служу…
– Ну все равно, пусть будет белого металла, похожего на серебро…
– Так-то вернее. Нагрянут наследники, наткнутся на медь, олово, железо – и пикнуть не посмеют, потому что все своевременно удостоверено… Ну-с, дальше: "шейная для часов цепь червонного золота"… Это что за глупость? Почем вы знаете, что червонного золота, а не пикового… то есть такого, из которого пики для казаков куются?
– Опять-таки проба…
– Вздор-с! Я вам таких проб на меди наставлю, что вы ошалеете от удивления. Пишите проще: "шейная цепочка какого-то дешевого металла, вызолоченная"… А это что: "камчатский бобер"?
– Мех…
– Знаю, что мех, а не ананас! Но как вы узнали, что бобер камчатский, а не иной какой-либо?
– Это сразу видно.
– Видно?! Что вы за зоолог? Это даже уж возмутительно! Ведь вы в Камчатке не бывали?
– Нет!
– Так откуда ж вы тамошнего бобра знаете? Мех-то может быть от дворовой собаки, а вы его в камчатский бобер возводите… Пишите короче: "потертый, линялый мех, по старости неузнаваемый, какой именно"…
И все было переправлено и перемечено таким же образом. Ничего не подозревавший Путилин поверил, что это делается исключительно из предосторожности, чтобы действительно отвлечь от себя порицания, очень возможные со стороны наследников в случае обнаружения каких-либо неточностей в описи. В этом очень хорошо убедил его начальник, горячо ссылавшийся на свой многолетний опыт.