"…В строках этого молодого, еще не окрепшего автора есть что-то от Л. Н. Толстого его первых времен…" - такую характеристику роману Юрия Львовича Слёзкина (1885-1947) "Бабье лето" (1912) дал один из современных ему критиков.
Содержание:
О Юрии Слёзкине и его романе "Бабье лето" 1
Бабье лето 2
Общий комментарий - (Ст. Никоненко) 36
Подстрочные примечания 36
Затекстовые комментарии и примечания 37
Юрий Слёзкин
БАБЬЕ ЛЕТО
О Юрии Слёзкине и его романе "Бабье лето"
До революции Слёзкин успел стать весьма популярным писателем, выпустил трехтомник своих произведений, его роман "Ольга Орг" вышел несколькими изданиями и был экранизирован.
Сын генерал-лейтенанта, участника Русско-турецкой войны 1877-1878, он не был ярым приверженцем существовавшего в России строя и, несмотря на близость многих своих родственников ко двору и вообще к высшим кругам общества (тетка его была фрейлиной ее императорского величества, а дядя, жандармский генерал, начальником жандармского управления Петербурга),- он стремился во всем разобраться сам, и потому одна из его первых повестей "В волнах прибоя" (1906) о революции 1905 г. была запрещена цензурой, а автор был осужден на год заключения в крепости, от чего его уберегли лишь родственные связи.
‹…›
Одним из первых учителей своих писатель считал Чехова. Но испытал на себе влияние и других великих предшественников. "В 1911 году весной,- вспоминает Слёзкин,- я начал писать… "Помещика Галдина", первый свой роман о живых людях, действующих тут рядом со мной… Пушкин в прозе, Мопассан - в них я видел учителей и старших братьев" .
‹…›
Появившийся в 1912 году на страницах журнала "Русская мысль" роман "Помещик Галдин" ‹…› затрагивал проблемы ‹…› глубинные и важные для России той поры. Он обнажал крушение, вырождение, бесперспективность старых правящих классов.
Несколько месяцев из жизни гусарского ротмистра Григория Петровича Галдина под пером Слёзкина превращаются в обобщающую картину безысходности и тупика, в который зашло дворянство и так называемая общественная жизнь власть имущих.
Тридцатидвухлетний ротмистр, выйдя в отставку, решает поселиться в своем родовом имении в Витебской губернии. Он крепок здоровьем, чист сердцем, честен и смел. Его представления о жизни, о назначении человека, о чести и порядочности просты и незатейливы. Его интересы ограниченны: он увлекается охотой, собаками, лошадьми. Галдин испытывает счастье просто от ощущения природы, хотя даже не задумывается над своим чувством.
Умело и тонко Слёзкин показывает, как все простое и близкое к природе радует Галдина и как ему претит все фальшивое, искусственное, пусть даже внешне кажущееся важным и значительным. Он рад деревенским мужикам и бабам, находит с ними общий язык, но его раздражает возня вокруг выборов в государственный совет, куда одна дворянско-помещичья партия хочет протащить своего ставленника черносотенца в противовес другой помещичье-дворянской партии, представляющей интересы местной шляхты.
Дикость, мерзости, подлости, которые творятся в этом тихом краю, Слёзкин дает несколькими штрихами, лаконично и метко - взяточничество, торгашество, сплетни видим мы в живых сценах и лицах.
Роман (так называл свое произведение Слёзкин, критики же предпочитали именовать его повестью) вызвал многочисленные и разноречивые отклики. Прогрессивная, радикальная печать оценивала роман положительно, реакционная консервативная увидела в нем подрыв устоев.
Помимо общественного звучания, рецензенты отмечали художественные достоинства произведения (реакционная печать, как правило, их не замечала и указывала на недостатки).
"…Какое наслаждение перелистать повесть Юрия Слёзкина "Помещик Галдин"! - говорилось в одной из рецензий.- Страшно сказать, но в строках этого молодого, еще не окрепшего автора есть что-то от Л. Н. Толстого его первых времен… Дай Бог! - Стосковалась душа по настоящему, простому, ясному и великому русскому слову…"
А вот что отмечалось в рецензии А. Басаргина в газете "Московские ведомости": автор оказался "настойчивым в проведении антипомещичьей тенденции: и сам Галдин, и все его соседи-помещики, русские и немцы, выступают в повести в достаточно отталкивающей обрисовке - как люди своекорыстные, бездельные, раболепно относящиеся к власть имеющим и высокомерно-пренебрежительно к серой мужицкой массе" .
Рецензия заключается следующим пассажем:
"…Оппозиционно-тенденциозное отношение к помещикам-землевладельцам дает себя в ней чувствовать довольно ощутительно - ко вреду и для повести, и для стоящего у нас теперь на очереди землеустроительного, да и вообще обновительного дела.
В итоге, на мой взгляд, партийная беллетристика, хотя, быть может, и хочет служить делу обновления, но подходит к этой серьезной задаче со средствами прямо-таки негодными" .
Как подлинный художник, Юрий Слёзкин не просто отражал те частные картины жизни, какие видел, но и пытался осмыслить происходящие процессы, выразить их существо, попытаться нарисовать тенденцию. И на этом пути, несомненно, важной вехой вслед за "Помещиком Галдиным" ‹…› стал его роман "Ветер", напечатанный в первых номерах журнала "Вестник Европы" за 1917 год. В этом романе он пытается ответить на вопрос, повисший в воздухе в повести "Помещик Галдин": что делать русскому дворянину, порядочному человеку, помещику, в современной ему России? Ответ - работать, быть хозяином, управителем на земле, развивать промышленность.
‹…›
Мировая война, революция, Гражданская война… Для многих дореволюционных деятелей культуры эти эпохальные события становились переломным моментом, а иногда и крахом. Не все смогли сразу осознать и суть происходящих событий, и их направленность, и их неизбежность, необходимость.
Не сразу пришел к полному пониманию и Юрий Слёзкин. ‹…› как многие представители старой интеллигенции, он проходит через чистилище сомнений, раздумий, ошибок и срывов. Коротко свой путь в первые послереволюционные годы Слёзкин представил так: "от сотрудничества в "Нашей газете" и "Вечерних огнях" - к "Крестьянской коммуне", от скепсиса - к революционной восторженности, от организации Союза деятелей художественной литературы - к бегству за белым хлебом в Чернигов, от заведования подотделом искусств (вполне искреннего - с отдачей себя целиком) - к глупейшему сотрудничеству в "Вечернем времени" и снова налево" .
‹…›
В 20-е годы Юрий Слёзкин пишет одно за другим произведения, посвященные недавним пережитым событиям и сегодняшнему дню,- роман "Столовая гора" (1922), повесть "Шахматный ход" (1923), роман-памфлет "Кто смеется последним" (1924); повести "Разными глазами" (1925), "Бронзовая луна" (1926), "Козел в огороде" (1927). В 1928 году выходит роман "Предгрозье" - первый вариант первого тома трилогии "Отречение".
В 1929-1930 годах на современном материале Слёзкин создает пьесы "Ураган" и "Пучина", поставленные в театре б. Корша и им. Е. Вахтангова.
Кроме того, за эти годы опубликовано десятка полтора рассказов.
‹…›
Затравленный рапповской критикой, которая видит в нем чужака, сомнительного попутчика, Слёзкин все-таки продолжает работать. С конца 20-х его перестают печатать. Издательства отклоняют его рукописи. Из репертуаров театров исключаются его пьесы, более пяти лет не издают его книги.
Он вынужден обратиться, подобно многим другим писателям, с письмом к Сталину. Слёзкин подчеркивает, что все его творчество отдано родине, народу, что хочет быть полезен. Неизвестно, получил ли это письмо Сталин, но резонанс все же был. Писателя пригласили в ЦК, и через некоторое время рукопись первого тома эпопеи "Отречение", произведения, которое Слёзкин считал главным делом своей жизни, была принята к печати.
В эпопее автор хотел отразить эпоху, XX век со всеми его потрясениями.
‹…›
Над эпопеей Слёзкин работал до конца своей жизни. В суровые годы войны он увидел свой патриотический долг в том, чтобы выдвинуть на передний план третьего тома фигуру Брусилова. Некоторые главы романа печатались во время войны. Отдельной книгой роман "Брусилов" вышел в марте 1947 года. В нем реализовалось все, к чему стремился Слёзкин на протяжении писательской жизни,- слились воедино мысль, идейная ясность, художественное мастерство.
Бабье лето
Светлой памяти моего отца
Осенние дни, когда особенно ярок прощальный солнечный свет, а по сжатому полю и меж червонных осин протягивают серебряную нить прожорливые и трусливые пауки, бегущие от близящегося ненастья,- дни ненадежные и обольстительно лживые, искушающие легковерных возвратом летнего зноя,- русский человек назвал, по обычаю своему - усмешливо и лукаво - б а б ь и м л е т о м.
1927 г. Вырица
I
Григорий Петрович Галдин, говорят, будучи гусаром, считался не только отличным, но и отчаянным наездником и стрелком. О его стрельбе в цель рассказывали нечто невероятное: будто он, будучи пьян до того, что едва стоял на ногах, без промаха попадал в часы, которые держал перед ним его денщик на довольно большом расстоянии. Никто из зрителей при этом не видел, чтобы у денщика хоть раз дрогнула рука: так он был уверен в искусстве своего барина. Говорили еще, что Григорий Петрович острием кинжала пробивал несколько монет сразу, а шашкою сносил головы трем баранам, поставленным рядом.
Кроме того, любил он будто бы выкидывать разные шалости и проказы. Но пуще всего занимали его лошади и собаки - верховая езда была его страстью, а охота - первейшим удовольствием. Из-за лошади же, поспорив с товарищем, Галдин дрался на дуэли и должен был за то оставить полк в чине ротмистра и приехать к нам в уезд Витебской губернии, где по завещанию матери своей он с братом Виссарионом - тоже офицером,- получил в наследство имение Прилучье.
Виссарион предоставил ему всецело распоряжаться хозяйством, так как сам не мог отлучиться в деревню, занятый службой своей, по которой подвигался очень успешно.
Григорий Петрович приехал в начале мая, ни с кем из соседей не познакомился, зажил совершенно один и продолжал увлекаться охотою, выездкою лошадей и стрельбою в цель. Былого молодечества в нем уже не замечалось, но сердцем он оставался так же прост и прям, так же радовался молодою радостью, любил жизнь и принимал ее, не задумываясь.
Ему тогда минуло, кажется, тридцать два года. Он смотрел молодцом - крепким, стройным, с карими живыми глазами и темными усами - настоящим красавцем.
Усадьба Галдиных стояла высоко на крутом берегу Западной Двины, как раз в том месте, где река поворачивала к северу, образуя прихотливую луку. Из окон барского дома видно было далеко вперед - низменный левый берег, серое селение, а дальше в тумане кресты костела и церкви местечка Черчичи.
Молодой фруктовый сад и старые липы обняли со всех сторон веселый двухэтажный господский дом и немногочисленные дворовые постройки - все было крепкое, хорошо прилаженное, чистое.
Мария Платоновна Галдина - покойная матушка молодого владельца - не даром прожила здесь десять лет,- сама перестроила дом, завела питомник фруктовых деревьев, взрастила племенных коров. Григорию Петровичу надлежало только поддерживать то, что ему досталось, чтобы жить припеваючи.
Но у молодого хозяина была страсть к собакам, и эти собаки влетали ему в копеечку. Двенадцать польских гончих держал он у себя на псарне и пару ирландцев в комнатах. Целыми днями он возился с ними. Иногда поднимал такой шум, что за версту можно было услышать, и тогда иному робкому могло показаться, что кого-то рвут на части озлившиеся псы.
Всем своим псам Григорий Петрович дал прозвища в честь разных полководцев и куртизанок. Здесь были и Помпадур , и Суворов, и Тамерлан , и Валевская , и Цезарь, и какая-то Занька. Легавые носили короткие и выразительные имена - Штык и Пуля.
Кроме того, у Григория Петровича стояли на конюшне великолепный гунтер , под верх, тонконогий, сухой, весь огонь - красавец Джек и пара вороных орловских .
Кормил Григория Петровича повар Никита Трофимыч - из денщиков. Готовил он на славу, всею душою был привязан к барину, но часто запивал и во хмелю никого к себе не подпускал близко.
Еще когда жива была Мария Платоновна и к ней в отпуск приезжал Григорий Петрович, между панычем и поваром установилось тесное согласие. Дело в том, что Галдина-мать терпеть не могла, когда за столом пили водку, а молодому корнету без водки весь обед казался пресным. Из-за этого у них происходили недоразумения. Однажды, перед обедом, проходя по двору мимо окон кухни, увидел Григорий Петрович повара, делающего ему какие-то таинственные знаки.
- В чем дело? - спросил изумленный корнет, подходя к окну.
- А идите-ка сюда, ваше благородие,- значительно и шепотом отвечал Никита Трофимыч.- Не угодно ли отведать…
Войдя в кухню, увидел Галдин накрытый белою салфеткою уголок кухонного стола, а на этой салфетке шкалик водки и тарелочки с закускою.
- Что это тебе в голову такое пришло? - спросил корнет, все еще недоумевая.
- Да что же, помилуйте,- оживился повар,- разве так можно? Нашему брату перед обедом не выпить, и обед не в обед покажется, а бабы - известное дело, вы уж извините,- ничего в этом не смыслят… и моя ведь скандалы мне устраивает… вот я, значит…
Повар замялся, а Григорий Петрович сразу же понял выгоду такого образа действий и, не мешкая, приступил как к водке, так и к закуске. Чтобы не обидеть старика и оживить трапезу, он предложил и ему выпить вместе. Трудно сказать, от таинственности ли и необычности обстановки, или действительно все было лучше приготовлено, чем обыкновенно, но водка показалась Галдину такою холодною, а закуски такими вкусными, что уж на следующий день он сам пришел к Никите Трофимычу и посещал его после того каждый раз в предобеденные часы. Мария Платоновна могла только удивляться перемене в нраве своего бедового сынка.
Когда же Григорий Петрович приехал к себе как неограниченный владелец, он, по старой памяти, продолжал закусывать на кухне у своего приятеля - это вошло у него в привычку.
Несмотря на то, что родился Григорий Петрович в деревне своего отца и жил там до самого поступления в корпус, несмотря на то, что и после он частенько наведывался туда, а потом и к матери своей - в теперешнее свое имение, но о хозяйстве он не имел ни малейшего понятия и разве только с трудом мог отличить рожь от ячменя. Поэтому, едва лишь ему пришлось вступить во владение, он сейчас же позаботился о приискании арендатора. Арендатор нашелся быстро - это был мещанин местечка Черчичи Мендель Гольдвейн. Собственно, его даже и не искал Галдин, а он сам пришел предложить свои услуги.
- Пфе-пфе - какой молодой помещик,- сказал Мендель сейчас же после приветствия.- Куда вам заниматься хозяйством! Вот у вас есть и коровки, а я могу взять пакт и дать хорошие деньги.
Галдин сначала отказывался, но другие арендаторы - мужики предлагали за землю так мало и такие у всех у них были угрюмые настороженные лица, что волей-неволей молодой помещик остановился на Менделе.
А Мендель, напротив, всегда был весел, разговорчив и действительно дал хорошую цену.
Он был маленький, худой, ходил в длинном сюртуке и черной шелковой шапке и приветливо улыбался, когда разговаривал с барином. Вскоре он стал своим человеком, и Галдин вечерами подолгу беседовал с ним о своих делах.