Галдин ничего не отвечал ему. Пан пробощ прочел на лице ротмистра такое горе, такую безнадежность, для которых не могло быть утешения.
Они еще долго сидели вместе. О чем они оба думали? Не были ли их мысли одинаковы, не одна ли боль связывала их? Внезапно ксендз тяжело поднялся со своего места, положил обе руки на плечи Галдину и, глядя на него долгим, светящимся любовью и вместе твердостью взглядом, сказал:
- Ты дитя, у тебя простая душа, пан пулкувник… уходи отсюда… пока не поздно…
XLVIII
Когда Григорий Петрович вернулся домой, он сразу понял, что ему здесь не жить.
Он ходил из комнаты в комнату, и всюду ему казалось холодно, пусто. Он уже не мог жить здесь той жизнью, которою жил весной: отдаваться всей душой собакам, лошадям, курить трубку, сидя на башне, целовать Кастуську: нет, этого он уже не мог… Его не томила тоска или разочарование - просто он уже был слишком стар для этого, душа его состарилась и не могла радоваться одному тому, что она живет. Он это сознал там, в номере гостиницы, когда сидел с паном пробощем, он мгновенно почувствовал, что молодость его ушла. Физически он еще крепок, и такие же черные усы топорщатся над полной губой, но разве это когда-нибудь говорило о молодости души? Вот разве глаза стали строже и больше уже не сверкали беспечным блеском. Он, пожалуй, теперь более любил и понимал людей, но они его не радовали; он, пожалуй, по-прежнему любил жизнь, но он уже не видел в ней светлой дороги, по которой можно ступать легко, ни о чем не задумываясь. Только раз посетила его мысль о смерти, и душа его смутилась навсегда, он уже не мог принимать жизнь как лучший подарок, ниспосланный ему свыше. Нет, он чувствовал, что это не подарок, но еще не знал, что же в таком случае жизнь. Поэтому-то он решил оставить Прилучье и вернуться в полк; думал, что на старом месте скорее найдет покой.
Он нашел на столе свое неоконченное письмо к брату, перечел его и приписал: "Я уезжаю из Прилучья в полк; я убил на дуэли человека и придется отбыть наказание. Сюда я уже не хочу возвращаться. Напиши мне, как поступить с имением, если ты не в состоянии приехать, его можно будет продать. Все равно, какие мы помещики".
Отослав это письмо, Григорий Петрович зажил как будто бы так же, как и в первые дни своего пребывания в имении. Он выслушивал Менделя, курил трубку, даже закусывал на кухне у Никиты Трофимыча и раз поднялся к себе на башню. Там исступленно носился ветер, летели со всех сторон холодные брызги. Внизу трепались голые деревья, побуревшая река сердито пенилась. Григорий Петрович держался за фуражку, стоя неподвижно. Он замер на этой вздрагивающей от непогоды площадке, он застыл, забыв на мгновение все вокруг и самого себя; потом поспешно сбежал вниз.
Через несколько дней получился ответ от Виссариона: он предоставлял брату продать имение, приписав: "О причинах, побуждающих тебя покинуть усадьбу, не расспрашиваю, буду ждать твоего приезда. Помогай Бог".
Прилучье купил фон Клабэн. Григорий Петрович только в последнюю минуту узнал, кто настоящий покупатель - до этого он вел переговоры с одним евреем. Оказалось, что тот был подставным лицом. Карл Оттонович предпочел действовать через других, чтобы добиться успеха. Галдин только улыбнулся, когда тайна эта обнаружилась.
- Тем лучше,- сказал он.- Так нужно…
Он уезжал обратно в полк. Он оставлял своих собак, свою башню, Елену и Бернаську, свою молодость и свою былую любовь Карлу Оттоновичу фон Клабэну. Он сохранил только Джека и свои воспоминания. Конечно, он еще сумеет жить, но, наверно, ему уже не стать больше помещиком: всякому свое место. Где-то в глубине, на самом донышке сознания ощутил он свою ненужность, никчемность своего существования, несмотря на то, что был здоров, силен и все еще молод, может быть, даже именно потому, что был молод и здоров и не знал, куда применить и то и другое. Что изменится здесь, на этих просторах - в поле, в лесу, в хозяйстве с его отъездом? Ничего… Упал камень вглубь, и нет о нем памяти - гладкой лентой стелется река жизни. Горько сознавать это - особенно тогда, когда нет сил понять, где кроется причина - в тебе ли самом, в твоей ли глупости, в том ли, что не задалась любовь, что не хватило смелости зубами вгрызться в счастье или еще потому, что ты сын своей матери, сын своего века,- зеленеющая, но обреченная на увядание ветвь трухлявого древа, слишком широко размахнувшего свои лапы, слишком высоко поднявшего спесивую крону в надежде дотянуться до солнца и брезгливо оторвавшего корни от плодоносящей извечной матери-земли. Галдин не умел разобраться в своих чувствах. Он утешал себя, уныло повторяя: "Все это пройдет, все к лучшему…" Он вернется в полк, увидит прежних товарищей, Аделаиду Григорьевну, войдет в привычный круг интересов. Что же, если счастье и любовь не по нем… Надо жить как живется. Надо жить… Он не виноват, что не может идти туда, где мог бы быть покой, счастье и любовь - к панне Зосе. Люди часто любят то, что заставляет их страдать, и проходят мимо настоящего, должного. Поэтому, может быть, жизнь так и запутана… Панна Ванда тоже… нет, лучше не думать о ней, не произносить ее имени… Но как трудно исполнить это… Хоть бы война, что ли?
Галдин расцеловался с Никитой Трофимычем - они выпили вместе по чарке водки в последний раз; старик расплакался даже. Поцеловался ротмистр и с Еленой - она испуганно смотрела на него, спрашивая:
- Так вы совсем уезжаете?
Она не верила, что барин больше уже не вернется. Он поцеловал между ушей и своих любимцев, визжавших от радости - Штыка и Пулю. Антон ехал с ним вместе; кучер продолжал жаловаться, что здесь нет совсем ладных девок, и радовался переезду в город.
Ранним утром выехал Галдин из своей усадьбы. Иней покрывал озимые всходы; бодрящий холод овевал лицо.
Вот и Теолин с оголенным парком и маленькой киркой напротив. У въезда над рекой Григорий Петрович заметил новые срубы.
- Что это? - спросил он.
- А местечко строится,- отвечал Антон,- неужто барин не знал…
Галдин только теперь вспомнил:
- Как же, как же!..
Он улыбался, но внезапно улыбка замерла на его губах,- что-то из самой глубины души напомнило ему об Анастасии Юрьевне. Он снял свою старую гусарскую фуражку и перекрестился - они проезжали мимо ее могилы.
Навстречу протарахтела бричка. Поравнявшись с коляской, она остановилась. В ней сидели граф Донской и почтмейстер.
- Уезжать изволите? - кричал Погостов, самодовольно улыбаясь.- Что же так скоро? А Карл Оттонович говорил, что предполагает устроить вам прощальный обед. Напрасно, этим очень его огорчите!
Граф спрыгнул наземь и подошел к Галдину; у него был усталый, больной вид.
- Так вы уезжаете? - говорил он грустно.- Как жаль, как жаль… у меня теперь не останется ни одного человека. Вы мне всегда напоминали покойницу Настю…
Он заморгал глазами и вздохнул. Галдин смотрел на него с состраданием.
- Вот мы только что из Полоцка,- продолжал граф,- я к доктору туда ездил… спасибо, почтмейстер проводил… Нехорошо мне… Ася-то моя…
Он вытер поспешно глаза, отвернувшись, потом, заторопившись, кинул:
- Ну, прощайте… всего, всего…
Когда галдиновская коляска тронулась дальше, Григорий Петрович оглянулся, чтобы еще раз кивнуть графу. Тот стоял посреди дороги и хохотал, выкрикивая:
- Вот так эндак, вот так так!
Стук колес вскоре заглушил его крики, и снова со всех сторон охватил Галдина холодный осенний воздух, молчание почерневших полей.
На станции уже стоял поезд. Галдин поспешно купил билеты для себя и Антона и вошел в вагон. Он сел в купе, забился в темный его угол.
Но потом его потянуло к окну, ему во что бы то ни стало захотелось в последний раз взглянуть на старые места: он уезжал когда-то отсюда с Анастасией Юрьевной.
Вагон вздрогнул, медленно поплыл вперед. Галдин приник к стеклу. Да, да, это он увидел ясно: на платформе стояла Фелицата Павловна. Она растерянно осматривалась; от волнения у нее дергался подбородок. Но вот, неожиданно заметя Григория Петровича, она улыбнулась сквозь слезы и замахала платочком. Она побежала за поездом, маленькая и некрасивая, в своей глупой шляпке, в глупом платье, напудренная, добрая и ненужная, махала платком и что-то кричала…
Внезапно Галдин увидал себя в ней. Такой же никому не нужный и вместе с тем связанный по рукам и ногам - рождением, отношениями, своим званием, вот этим мундиром… Впервые ему стало тяжко, узко в форменном кителе, в красных чикчирах, в сапогах со шпорами, в этом купе первого класса, в котором он должен, он не может не ехать… Что за вздор… откуда такие мысли? Галдин рванул раму, опустил стекло, высунулся по пояс навстречу ветру, дыму, мелькающим верстам. Но ощущение связанности, физическое ощущение скованности не оставляло его, сделалось острее, мучительнее.
- Куда я еду? - спросил Григорий Петрович громко, беспомощно оглядываясь.- Куда и зачем я еду? - повторил он.
Все ускоряя ход, поезд весело, неотвратимо мчался под уклон.
Весна 1911 г.
Илово
Общий комментарий
(Ст. Никоненко)
Впервые выступив в печати с очерками и стихами (очерк в "Петербургском листке" в 1901 г., стихи в "Виленском вестнике" в 1902 г.), Слёзкин уже на студенческой скамье становится профессиональным писателем. В 1914 г. он выпускает первое собрание сочинений в двух томах; в 1915 г. выходит уже издание в трех томах. В 1928 году издательством "Московское товарищество писателей" было проанонсировано Собрание сочинений Юрия Слёзкина в 8 томах. Однако выпущено было лишь шесть томов.
Наступает длительный перерыв. За последующие двадцать лет будут выпущены лишь три книги писателя: в 1935 и 1937 гг. первые два тома трилогии "Отречение", а в 1947 г.- роман "Брусилов".
И лишь спустя три с половиной десятилетия выйдет однотомник "Шахматный ход".
Настоящее издание включает наиболее полное собрание избранных произведений писателя: романы, повести и рассказы Юрия Слёзкина, созданные в разные годы. Тексты даются в соответствии с современной орфографией и пунктуацией , лишь в некоторых случаях сохраняются особенности авторского написания.
Бабье лето
Впервые - Русская мысль. 1912. № 1-4 (под названием "Помещик Галдин").
Печатается по: Собрание сочинений. М.: Московское товарищество писателей. 1928. Т. 2.
Роман был написан весной 1911 г. в имении "Илово". Главному герою приданы некоторые черты отца автора - генерала-лейтенанта Льва Михайловича Слёзкина.
В дневнике 28 января 1938 г. Слёзкин записал: "Помню, первый свой роман "Помещик Галдин" я отослал в "Русскую мысль". Получив одобрительное письмо тогдашнего ред. "Русской мысли" В. Брюсова, я поехал в Москву и лично беседовал с ним о своем романе. Уж до чего был строгим редактором Брюсов, и тот не предлагал "переделывать", и роман так полностью и печатался". В архиве Слёзкина сохранилось письмо В. Брюсова от 10 сентября 1911 г.: "Ваш роман, оставленный Вами в ред. "Р. М. ", я прочел и нахожу в нем много хороших страниц".
"Помещик Галдин" вызвал многочисленные отклики в прессе. Наряду с благожелательными отзывами звучали и резко отрицательные суждения.
Вяч. Полонский находил в произведении массу достоинств: "Написана повесть хорошо; фигуры, довольно разнообразные, выведенные в большом числе, очерчены выпукло и убедительно; очень удачно зарисованы образ Анастасии Юрьевны, измученной и увядающей женщины, и печальная история ее последней любви; в повести есть движение, жизнь; в ней сказалось основное качество дарования Слёзкина: уменье легко и непринужденно вести повествование, не утомляя читателя и не загромождая изложения излишними подробностями" (День. 1914. 6 февр. № 36). Сергей Недолин отмечал, что повесть "написана с легкостью и изяществом, свойственным лучшим образцам нашей родной литературы, традиции которой живо восприняты молодым писателем и сразу делают его на целую голову выше большинства современных писак, пытающихся создать что-то "новое" вне всякой связи со "старым"" (Русская Ривьера. Ялта. 1914. 14 февр. № 37).
А вот рецензент "Нового времени" И. Бурнакин никак не приемлет "Помещика Галдина". Рассматривая в своих "Литературных заметках" повесть А. Н. Толстого "Большие неприятности" и роман "Помещик Галдин", он пишет: "Зоологический оптимизм Слёзкина и А. Н. Толстого нетрезв, неумыт, неумен. Вырвались "саврасы без узды" и брызгаются без нужды и повода, не имея оправдания ни нравственного, ни художественного. Их смелый дебош в тишине литературного кладбища - это не крик подлинной жизни, а лишь сумятица и кавардак неосмысленного таланта, непроверенного наблюдения". "То положительное, ценное, яркое, что таят эти молодые писатели,- продолжает критик,- приведено к такому абсурду, так перекрашено и усугублено, так бьет наотмашь утрировкой, что теряет всякое право на литературное происхождение и невольно вызывает отпор". И тем не менее Бурнакин находит несколько одобрительных слов в адрес молодых писателей: "Единственное преимущество этого рода новой литературы, что она чужда скуки и натужных ухищрений прочей современности, что в ней есть размах непринужденности, эффект одаренности. Интерес к этим двум молодым писателям вовсе не в их оптимистических заданиях, а в живости их изложения, в бодрости и свежести их тона. Беспардонно, но занимательно, маловероятно, но натурально. Эти ушкуйники недурно рассказывают, возбуждают читательское любопытство, привлекают яркой описательностью" (Новое время. 1914. 2 мая. № 13293).
Большинство откликов все же было положительным.
Роман дважды выходил отдельным изданием в дореволюционные годы. В 1927 г. Слёзкин внес в роман незначительные изменения.
В письме к Слёзкину от 3 марта 1919 г. А. И. Куприн дает высокую оценку этому произведению (он называет его повестью): "Эту повесть я читал раньше. Она мне очень нравилась: будь я редактором журнала или книгоиздателем, я ее напечатал бы с полной охотой в первую очередь. ‹…› Вышеподчеркнутые слова выражают мое, личное мнение,- мнение честного человека, читателя Куприна" (РГАЛИ, ф. 1384, оп. 1. № 109).
Михаил Булгаков считал этот роман одним из лучших произведений писателя: "И в "Ветре", и в "Помещике Галдине", и в других вещах ярко сделаны все фигуры; и в описаниях, и в развитии действий Ю. Слёзкин неизменно верен себе. Он художественен" (Б у л г а к о в М. Юрий Слёзкин (Силуэт) // Слёзкин Ю. Роман балерины. Рига, 1928. С. 11).
"Помещик Галдин", вышедший в составе собрания сочинений в 1928 г. (это первое и последнее послереволюционное прижизненное издание произведения), посвящен памяти отца писателя Льва Михайловича Слёзкина (1855-1927). В течение ряда лет Л. М. Слёзкин служил в Витебской и Виленской губерниях, там же он купил поместье "Илово". У многих персонажей романа были реальные прототипы. А в уста князя Лишецкого автор вложил мысли Л. М. Слёзкина о культурной, просветительской, хозяйственной миссии русского дворянства, изложенные в письменном обращении "К товарищам-пажам", разосланном Львом Слёзкиным в 1903 году своим соученикам по пажескому корпусу (в их числе был и знаменитый впоследствии А. А. Брусилов).
Подстрочные примечания
1
Фрагменты из вступительных статей С. С. Никоненко к роману Ю. Л. Слёзкина "Столовая гора" (Дарьял. 2005. № 3) и к сборнику "Разными глазами" (М.: Совпадение, 2013).
2
С л ё з к и н Л. "Пока жив, буду верить и добиваться" // Вопросы литературы. 1979. № 9. С. 277.
3
В советское время автор дал роману новое название - "Бабье лето".- Примеч. верстальщика.
4
Против течения. 1912. № 20 (44).
5
Московские ведомости. 1912. № 74. 31 марта.
6
Там же.
7
С л ё з к и н Л. "Пока жив, буду верить и добиваться". С. 278.
8
Мадам хорошо выглядит (фр.).- Пер. авт.
9
Кто живет, не сумасшествуя, вовсе не так безупречен, как он думает… (фр.).- Пер. авт.
10
просит доставить ей удовольствие своим посещением 2 июля в семь часов вечера (фр.).- Пер. авт.
11
с глазу на глаз (фр.).- Пер. авт.
12
Nic nie będzie.- Ничего не будет (польск.).- Пер. верстальщика.
13
Искаж. pół do dwunaste - половина двенадцатого (польск.).- Пер. верстальщика.
14
с петухами (белорус.)
15
присмотрите (от польск. pilnować - присматривать, стеречь).- Примеч. верстальщика.
16
Вперед! - Vorwärts! (нем.)
17
А зачем этот русский? (фр.).- Пер. авт.
18
Какая неожиданность! (фр.).
19
Мои маленькие племянницы (фр.).
20
Но даже в самом безнадежном положении всегда надеюсь (фр.).
21
самомнение, фатовство (фр.).
22
Я вам верю, но я лишь один могу вам поверить (фр.).- Пер. авт.
23
Женщины обладают достоинствами, подобно некоторым растениям, достоинство которых можно оценить лишь сорвав их (фр.).- Пер. авт.
24
голубиными крыльями (фр.).
25
Parole d’honneur - честное слово (фр.)
26
ампир (фр.).
27
Да будет стыдно тому, кто плохо об этом подумал (фр.).- Пер. авт.
28
Хорошо смеется тот, кто смеется последним! (фр.).- Пер. авт.
29
это безумие скромности (фр.).- Пер. авт.
30
Женщины любят любовь, как Пенелопа любила свою пряжу: они делают бесполезное дело, чтобы начать его сызнова (фр.).- Пер. авт.