Ну, нет… нет. Он будет жить. Он должен жить. Он только сейчас понял, что ему грозит, что он теряет. Он теряет навсегда эти руки, эти глаза, которые теперь уже не смотрят на него с испугом, это тело. И стон, но уже стон наслаждения, и сладко-соленую кровь на губах. Он не оставит этого никому. Он будет бороться. Сейчас, немедленно. Скорей, не теряя и мгновенья. Уже и так упущено много. Сколько времени провел он, предаваясь видениям, - час, два?
Но прошла лишь секунда. Секунда, не более.
Демулен еще смотрит на него сбоку растерянным, угасающим взглядом.
Фукье-Тенвиль вынул из кармана платок, но не успел поднести его ко лбу.
Дежурный жандарм Тавернье еще не дошел до двери.
И как липкая, вязкая, клейкая паутина, тяжелая, непонятная ему самому безнадежность овладевает Дантоном. Он сидит не в силах пошевелиться. Он уже наполовину ТАМ.
Он молчит. Он не двигается.
А за толстыми, цвета травы портьерами все же есть вход в комнату. Но выхода оттуда - нет.
Ты проиграл, Дантон.
Там - смерть.
* * *
У северной заставы кипит жизнь. Толчея - повозки, кареты. Пешие и конные, мужчины и женщины. Полосатый шлагбаум подымается и опускается, как нож, отрезая от толпы маленькие кусочки. Национальные гвардейцы в синих мундирах, перепоясанные красными кушаками, грозно топорщат нафабренные усы; вид у них такой, словно они вовсе не гвардейцы, а по крайней мере ангелы, охраняющие доступ в рай.
Проверка документов.
Вполне может быть, что кое-кому это не нравится. Но таков приказ. Таков строжайший приказ Комитета общественной безопасности - бдительность, бдительность, бдительность.
После удач на фронте это может показаться излишним. Но именно сейчас опаснее всего проявлять беспечность, ибо, кроме врагов внешних, существуют еще и внутренние, которые опаснее всего. Кто не имеет удостоверения о благонадежности, выданного и заверенного революционным комитетом секции, тот человек подозрительный, пока он не докажет обратного. И тут уж ничего не поделаешь.
Очередь движется медленно. Темнеет. Национальным гвардейцам приходится зажечь фонари.
- Твои документы, гражданин.
Виктор Марешаль, полковник Двенадцатого драгунского полка, расквартированного в резервном лагере в тридцати семи милях северо-западнее Парижа, в сопровождении двадцати четырех драгун следует в Арсенал по распоряжению командования. Он протягивает свое удостоверение.
Национальный гвардеец, похоже, не слишком силен в грамоте. Поднеся фонарь к самому листу, он читает, шевеля губами. Сверху, с усмешкой нетерпеливой и одновременно снисходительной, поглядывает на него полковник Марешаль. В общем, он настроен даже снисходительно, и эта непредвиденная задержка не может испортить его прекрасного настроения. А причина этого прекрасного настроения - новенькие полковничьи нашивки, полученные бывшим капитаном лишь три дня назад, - запоздалое признание его недавних боевых подвигов. И хотя полковник Марешаль понимает, что это несолидно и по-мальчишески, все же нет-нет да и бросает взгляд на новенькие нашивки и тут же волей- неволей скашивает глаз на окружающих - видят они или нет. Впрочем, это извинительная слабость, поскольку полковнику Марешалю нет еще двадцати четырех лет, он полон надежд. В частности, поручение, которое он выполняет, может открыть для него совершенно новые перспективы. Так, по крайней мере, понял он намеки своего начальника, генерала Ленотра, когда тот посылал его в Париж. Полковник Марешаль должен будет действовать по указанию некоего лица, в распоряжение которого он поступает вместе со своими драгунами. Имя этого лица упомянуто не было, но почтение в голосе генерала показывало высокое положение этого лица. Что ж, полковнику Марешалю это задание пришлось по душе. Действовать он любил, тем более что, по уверению генерала Ленотра, неизвестное лицо всегда окажет полковнику высокое покровительство в случае неожиданного поворота дел. По правде говоря, полковнику очень хотелось спросить, что же именно все-таки затевается, но как-то неудобно было спрашивать, генерал мог подумать, что он трусит…
- Ну, все в порядке?
- Одну минуту, полковник…
Что за чертовщина!
Рыжая кобыла полковника Марешаля приплясывает, перебирая тонкими стройными ногами. Кобылу зовут Марго - полковник назвал ее так в честь своей сестры. Вот уж кто обрадуется его успехам - Марго, сестренка. Ему хочется поскорее ее увидеть. Ее и старика. Ну, тот лопнет от гордости, шутка ли - полковник! Виктор Марешаль вполне понимает чувства, которые скоро предстоит испытать старому расклейщику афиш, - то, что совсем недавно испытал он сам. Старик не подаст, конечно, виду и даже проворчит что- нибудь вроде: для чего, мол, было и революцию совершать, как не для таких вот дел. Но в душе - о, в душе старик будет рад и горд за сына и, оставшись наедине, скажет, наверное: до чего же удивительна эта самая распроклятая жизнь!.. А потом отправится к приятелям, таким же старикам, как он сам, и там, как бы невзначай, будет выкладывать свою сногсшибательную новость…
Между тем национальный гвардеец относит сопроводительную бумагу в караульное помещение. Там за неоструганным столом сидят двое - начальник заставы и человек с бесцветным усталым лицом, закутанный в серую шерстяную накидку. Начальник заставы передает ему бумагу.
- Нет подписи и печати комиссара Конвента, - говорит он хриплым голосом.
Рука в нитяной перчатке берет бумагу, глубоко запавшие глаза устало пробегают по строчкам, и только на имени взгляд задерживается чуть дольше, словно человек в сером перечитывает фамилию…
- С твоего разрешения, Мартен. - И, медленно поднявшись, он выходит из караульной.
* * *
- Полковник Марешаль?
Полковник с удивлением смотрит вниз - это еще что за чучело?
- Попрошу вас спешиться.
- В чем дело?
Человек в серой накидке, не говоря ни слова, идет обратно к караульному помещению. Волей-неволей приходится следовать за ним и полковнику Марешалю. Теперь их уже трое в маленькой тесной комнате с грязным полом. Полковник Марешаль в нетерпении подергивает ногой, шпора тихонечко звенит. Голос у человека в сером так же бесцветен и невыразителен, как и его лицо. Этим своим бесцветным голосом он предлагает полковнику присесть. Ну, знаете! Полковник взбешен. Он вне себя, он едва сдерживается. Ничего, он постоит. Он постоит, черт побери, пусть ему только объяснят, в чем дело. Он слушает! Серый бесцветный человек едва заметно пожимает плечами. Затем объясняет - от него хотят следующего: чтобы все дальнейшее происходило без всякого шума. Полковнику надлежит отдать своим драгунам приказ - немедленно вернуться в расположение части. При этом - никаких вопросов.
Полковник, захлебнувшись от гнева, хватается за саблю. Начальник заставы тихим жестом выкладывает на стол пистолет. Человек в сером отворачивается со скучающим видом. Полковник Марешаль со звоном всаживает саблю в ножны. Он вдруг ощущает непонятный ему страх, у него зябнут ноги. Он садится. Какая-то мысль скачет у него в голове, и он не может ее остановить.
- Что это все значит?
Человек поднимает на него глубоко запавшие глаза. У них мало времени, объясняет он, у него и у полковника Марешаля. Поэтому хорошо бы ускорить дело. Полковник смотрит в темный угол, - мысль, которая скачет, необходимо поймать. Вот она…
- Я арестован?
На этот раз человек с усталым взглядом отвечает не сразу. Он молчит примерно минуту, и за эту минуту каждый из троих, сидящих в караульной, успел пережить очень много. Наконец раздается:
- Еще нет.
Пошатываясь, полковник Марешаль выходит. На мгновенье у него мелькает дикая, шальная мысль - сабли наголо, прорваться сквозь заставу, никто и моргнуть не успеет… Он подходит к своим драгунам. В глазах у драгун - ожидание. Они уже видят жаркие огни кабаков, ощущают во рту терпкий вкус вина, а под ладонями упругие и податливые женские бедра…
- Вахмистр Дюке! - хрипит полковник. - Принять команду. Слушайте приказ: всем вернуться в лагерь. Немедленно.
Чудовищные усы вахмистра Дюке вздымаются и опадают.
- В лагерь? Обратно?
- Я что, неясно выражаюсь? Выполняйте приказ.
Бедный французский язык не в силах выразить чувств вахмистра Дюке. Поэтому он добавляет в него весь свой запас немецких, испанских и иных бранных слов, которые ему известны. Окончания полковник Марешаль уже не слышит: опустив плечи, он идет в караульное помещение.
- Куда вы меня везете?
Человек в сером молчит. Голова его опустилась на грудь. Можно подумать, что он спит, но его выдает напряженное положение тела, словно каждую секунду он готов отразить или нанести удар.
Окна в карете занавешены, колеса жестко подпрыгивают на выбитой колее. Виктор Марешаль откидывается на сиденье.
Постепенно он начинает приходить в себя - впервые с того момента, когда человек в сером произнес свое "еще нет". Самым унизительным было то, что полковник не мог решить, как ему следует себя вести. Если бы речь шла о том, чтобы с десятком драгун или на худой конец без них атаковать неприятельский строй, он не колебался бы и мгновенья. Но как надлежит ему реагировать на это странное "еще нет" - он не представлял. Если бы он был уверен, что самое лучшее - это задушить человека с таким странным стертым лицом, тот уже давно был бы мертв. Но полковник вовсе не был уверен. Военный опыт подсказывает ему, что, когда не знаешь, как действовать, лучше не действовать совсем. "Подождем, - решает полковник, - Бывало и хуже".
Карета замедляет ход, останавливается. Молчаливый человек, не обращая на полковника никакого внимания и не говоря ни слова, выбирается наружу. Полковник остается сидеть, он ждет еще немного, затем тоже выбирается из кареты - и застывает: перед ним знакомый трехэтажный особняк на улице Флорентин. А в воротах, рядом с человеком в серой накидке…
- Броше! - кричит полковник Марешаль. - Черт возьми, что за плохая комедия!
- Благодарю вас, Герон, - говорит Броше и пожимает серому руку. - Значит, завтра в Комитете. - Затем подходит к полковнику и смотрит на него долгим непонятным взглядом. - Пошли, - говорит он. - Пошли, поговорим.
Они говорят долго. Точнее будет сказать, что говорит один Броше. Он говорит подробно, внятно, убедительно. Ему, по крайней мере, кажется, что убедительно. Полковник слушает, время от времени произнося короткие фразы. Он уже окончательно пришел в себя. Он был прав: ничего страшного, бывало и похуже. Надо только держаться все время настороже и не говорить лишнего. Запугиваний он не боится. По своему военному опыту он знает - говорят тогда, когда не могут действовать. Поэтому все эти угрозы и опасения, которыми пытается испугать его Броше, лишь уловка. Вот почему спустя два часа после начала их разговора Броше не удалось достигнуть видимых успехов. Но Броше терпелив. От успеха этого разговора зависит для него слишком многое, чтобы он мог дать волю своим эмоциям. Он начинает все сначала. Он говорит долго.
- Ну, - спрашивает он, - теперь ты понял? Все понял?
Полковник сидит, положив ногу на ногу.
- Нет, - говорит он. Он понял не все.
- Например, - говорит терпеливый Броше. - Что например?
Полковник покачивает ногой и, склонив красивую голову, прислушивается к позваниванию шпоры. Он не понял все же, с чего это Броше проявляет такую заинтересованность в его спасении. Не потому ли, что он и сам может многое потерять?
- Да, - откровенно соглашается Броше. - Именно поэтому.
Потому, что может потерять. Он молчит. Затем снова начинает говорить, уже с усилием, голос его то гаснет, то странно вибрирует - вибрирует, когда Бррше произносит имя Марго.
- Ты знаешь, - говорит он, - я люблю Марго. Вот почему я все это делаю. Для нее, а значит, и для себя. - Он молчит, затем запинающимся, почти виноватым голосом: - Она ждет ребенка. - Он говорит: - Не упрямься, Виктор. Вникни в то, что я говорю. Ты уже достаточно всего видел, чтобы понять, насколько все сложно. Тебя обманули, провели. Тобой пожертвовали, не задумываясь. Пойми, ты был лишь пешкой в чужой игре. Ради кого ты рискуешь головой? И кому твоя голова дороже, чем тебе самому? Она нужна тебе? Так спасай ее. Спасай себя.
- Где я должен себя спасать? - спокойно спрашивает полковник. - И когда?
- Сейчас. Здесь.
- А почему не завтра? Или послезавтра…
На мгновение Броше чуть было не поддается своей ненависти. Целое мгновение он раздумывает - может быть, именно так и следует поступить? Пять человек круглые сутки дежурят у его подъезда. Стоит подойти к окну и подать им условный знак - раздвинуть занавески, - и человек, вышедший из подъезда, будет немедленно арестован. Неужели он должен еще дальше терпеть этого человека, который настойчиво стремится испытать судьбу, не подозревая, что жребий уже брошен? Он начинает понимать, что все его попытки изменить ход вещей - несостоятельные попытки, не более. Это не удастся ему, как не удавалось, впрочем, еще никому другому. Тем не менее он должен попытаться еще раз. Он должен испробовать все пути. Поэтому он сдерживает себя. Он начинает все сначала, только голос у него с каждым словом становится все более тусклым.
- Ты должен помочь мне и себе. Есть только один путь, я уже говорил. Сейчас же, не выходя отсюда, ты должен полностью раскрыть всех, кто связан с этим делом. Я могу подтвердить, что ты специально проник в этот заговор. О том, что происходит здесь, не узнает никто. И не медли, Виктор, времени мало. Сделай это сейчас, немедленно.
- Значит, - протяжно говорит полковник, - ты хочешь, чтобы я стал предателем?
- Будь кем хочешь, - говорит Броше, - только не будь дураком. Донести на заговорщиков - не предательство. Все они бывшие аристократы, они ненавидят Республику и роют ей могилу. И ты помогаешь им в этом - ты, кого Республика вытащила из ничтожества, которому она дала все. Что связывает тебя с этими людьми?
Полковник Марешаль поднимает к Броше лицо, в котором презрение военного.
- Меня связывает с ними кровь, которую мы проливали для Республики. Меня связывает с ними честь, - жестко говорит он. - Это слово не слишком, кажется, популярно среди политиков. Попробуй понять меня, Броше. Подумай об этом.
- А ты подумай о Марго, - говорит Броше, и зубы его странно лязгают.
- А я и думаю о Марго. И я уверен, она бы меня поняла, будь она здесь. И если мне суждено умереть, лучше ей быть сестрой казненного, чем предателя.
- Вспомни Библию, Виктор. Живая собака лучше дохлого льва.
Полковник Марешаль улыбается одними губами.
- Это с точки зрения собаки, дорогой мой Броше.
- Да, - говорит Броше. - Конечно. Ибо труп, кому бы он ни принадлежал, уже лишен возможности иметь свою точку зрения.
Молчание.
- Ну, ты поможешь мне?
- Нет.
Значит, нет. Броше садится на свое место, за свой рабочий стол в своем рабочем кабинете. В своем чистом уютном рабочем кабинете, где на полу ковры, а на стенах картины в позолоченных рамах. Кабинет этот после лагерной грязи и вони полковнику Марешалю кажется средоточием роскоши. Конечно, этому Броше очень не хочется терять такую чудную жизнь. Теперь Марешалю становится понятна горячность, с которой уговаривает его Броше, по-человечески его можно и понять. Поскольку вся эта обстановка, вся эта роскошь принадлежит и его сестре, Марго, он ничего против Броше не имеет. Но и втягивать его, боевого командира, в грязь каких-то тайных планов, которые наверняка имеются в голове у Броше, он не даст. Сегодня он уже проверил свое счастье, свое везение. В сомнительном для него случае он положился на судьбу. И что же? Оказалось, ничего страшного, просто он зачем-то понадобился своему новому родственнику. Для какой-то темной игры. Ну нет!
И он произносит это вслух:
- Нет!
Это "нет" падает на Броше, как опущенный нож гильотины. Как нож, который опустится на шею этому дураку. Нет. И голова падает в ивовую корзину или в кожаный мешок. Нет.
- Нет?
- Нет.
- Ты понимаешь, что тебя ждет?
- Тюрьма.
- А затем - Трибунал.
- Ну и что? - говорит Марешаль. - В Трибунале - тоже люди. Ведь оправдали же они Марата.
И у него тоже немало заслуг перед родиной. Пусть предъявят ему обвинение. Он восемь раз был ранен. Он патриот не хуже некоторых. В конце концов он, полковник Марешаль, верит в правосудие.
Все это он говорит спокойным, почти веселым тоном. Он уже поборол свою неприязнь к Броше и выбрал специально этот тон, чтобы доказать отсутствие обиды и враждебности. Но именно это деланное спокойствие, эта деланная веселость показали Броше, как мало значили его слова для полковника Марешаля, как мало веры он им придавал. Этот тон вывел всегда спокойного секретаря военного министерства из себя. Он встал из-за стола, лицо его было покрыто серым восковым налетом.
- Вот что, мой дорогой, - начал он. И вдруг не сдержался. Он закричал. И вот он кричит высоким пронзительным голосом, и слова вылетают, как шрапнель: - Болван! - кричит он Марешалю. - Тупица! Кретин! Неужели своей тупой солдатской башкой, своим куриным мозгом ты не понимаешь, в какое дерьмо ты влип! Баран! Думаешь, в Трибунале только и мечтают о том, чтобы поговорить с тобой, чтобы выслушать твой ослиный бред? Да, они ждут тебя, идиот ты этакий, ждут не дождутся. Ты осел, полковник Марешаль. Ты - ничто, и грош тебе цена, тебе и тому, что, ты хочешь сказать. Заслуги… Да, ты герой там, на фронте. Там у вас каждый герой, кто не подох от поноса. Но когда тебя приведут в Трибунал, ты от испуга напустишь в штаны. Там, в Трибунале, видели и не таких героев. Ты возомнил, что Республика не сможет без тебя обойтись? Тогда, если выдастся минутка, загляни в Трибунал, идиот, там судят сейчас Дантона. Ты и в подметки ему не годишься, понял? - и Броше безнадежно махнул рукой.
Бесполезно. Он оставляет изумленного полковника и идет к окну. Все бесполезно. Никому не дано играть роль господа бога. Пусть совершится то, что должно совершиться. В щелку между портьерами ему хорошо видны пятеро, в непринужденных позах расположившиеся напротив особняка. Все бесполезно.
Он отдергивает шторы.
Раздвигает занавески.
На противоположной стороне улицы пять человек, застыв, вглядываются в освещенное окно. Один из них снимает шляпу.
Сигнал принят.
Броше задергивает занавески и шторы. Возвращается на свое рабочее место. Голосом спокойным и размеренным он объясняет полковнику: у него, к сожалению, много дел. Ему надо работать. Он надеется, что полковник извинит его. Самому полковнику надо как можно скорее явиться в комен- датуру и отметить прибытие - таков порядок. Он не может уделить ему больше внимания. Он протягивает руку к звонку. Вошедшему слуге он говорит:
- Проводи полковника, Мишо.
Из своего стола он достает бумаги, готовясь к работе, которой так много у секретаря военного министерства.
Ошеломленно смотрит на эту поразительную перемену полковник Марешаль. Он ощущает какую-то неуверенность. Может быть, он все-таки делает что-то не так? Он встает. Он говорит:
- Надеюсь, ты на меня не обиделся, Броше?
Тот, не поднимая головы:
- Нет, нет, что ты…