Напротив острова с маяком располагался Царский квартал, занимающий почти четверть столицы: всю северо-восточную часть города и холм у залива. Эта возвышенность, мыс Локиас, защищенная с одной стороны морем, а с другой, южной, – крепостной стеной, была в некотором роде городом в городе, со своим личным портом и храмами. На этом высоком отроге, который было легко оборонять, греческие предки Селены возвели дворцы, расположенные чуть ли не друг на друге. Полуостров оказался настолько застроен, что вскоре вокруг первоначально сооруженного старого ограждения пришлось разбить широкий огороженный участок вплоть до башни Сома, где в хрустальном гробу покоилось забальзамированное тело Александра Великого. Этот сад "святых тел" внутри дворца тоже вскоре стал переполненным, поскольку каждый фараон возводил там свой собственный мавзолей, всегда шире и выше, чем у предшественника, словно достаточно было встать на цыпочки, чтобы превзойти величие обожествленного конкурента.
Между дворцом и гробницами, между Локиасом и Сомом царские династии оборудовали "сокровищницу знаний": самую большую в мире библиотеку, где хранилось свыше семисот тысяч книг; знаменитый ботанический сад; обсерваторию; два зверинца и зоопарк с экзотическими животными, а также Музеум для ведущих ученых. С самого раннего возраста принцев заставляли часто посещать эти места, обучаться, общаться с их обитателями, а также учиться всех приручать: обезьяны были самыми послушными, крокодилы и философы – самыми опасными, математики занимали середину.
– А ты, Птолемей, кого будешь коллекционировать, когда вырастешь? Львов? Софистов? Или архитекторов?
На протяжении последних трех веков все царские дети рождались на мысе Локиас, и близнецы не стали исключением. Их мать на несколько месяцев отсрочила запланированный переезд, хотя давно уже решила поселиться за пределами Царского квартала, на небольшом острове Антиродос, находившемся посреди залива; уже больше двух веков эта "земля обетованная" принадлежала царским династиям. Клеопатра расширила антиродосский дворец и обустроила в нем летнюю резиденцию в надежде принять там Марка Антония. Если он вернется…
Он обязательно должен был вернуться. Покинув свою беременную любовницу, генералиссимус помчался на подмогу Финикии, а затем отправился в Рим, где узнал, что стал вдовцом: умерла его жена Фульвия. Не долго думая, он сразу же вступил в брак с Октавией, тоже вдовой, но очень молодой, о которой говорили, что она была красивой и нежной, но главным ее достоинством являлось то, что она приходилась сестрой опасному союзнику, молодому Октавиану…
Клеопатра была слишком занята политикой, чтобы переживать по поводу этого брака, хотя порой и задумывалась о том, что Антоний мог бы ей об этом сообщить. Может, даже спросить совета? Нет, не нужно к этому возвращаться. В любом случае она уже привыкла рожать на свет внебрачных детей. Ее старший сын, семилетний Птолемей Цезарь, называемый Цезарионом, был ребенком покойного Юлия Цезаря – и это не помешало ему участвовать, несмотря на незаконнорожденность, в официальных мероприятиях, где он проявил себя как будущий правитель Египта. Дети Клеопатры получили свою законность от самой Клеопатры, и этого было более чем достаточно: благородства и славы ей не занимать. Разве она не являлась потомком двоюродной сестры Александра Великого и двух его самых близких спутников, Птолемея и Селевка, один из которых стал царем Египта, а второй – Сирии и Вавилона? Ее македонские предки владели половиной мира, от Ливии до Индии. Что еще можно было добавить к такой знаменитой крови – "признание отцовства" какого-то римлянина?
Благодаря Олимпу, своему врачу-греку, Царица выносила близнецов полный срок. Они появились на свет в начале зимы, в Синем дворце, расположенном на самой окраине мыса. С трех сторон дворец был окружен морем, и доступ к нему защищали рифы, поэтому он не нуждался в дополнительном укреплении. По всему периметру здание опоясывали террасы, и когда морской бриз надувал тенты над ними, казалось, что на краю мыса Локиас, в "носовой части" Александрии, дворец приготовился поднять якорь.
Может быть, цари назвали этот каменный корабль "Синим дворцом" из-за того, что он находился так близко к морю? Скорее всего нет, так как в те времена греки не считали море синим: они видели его зеленым или фиолетовым (цвета вина, как говорил Гомер), но синим – никогда.
Наверняка дворец получил свое название благодаря стеклянной мозаике, украшавшей пышные залы. Чисто египетский декор: местные жители, на которых греческие поселенцы смотрели свысока, лучше владели непростым ремеслом приготовления синего цвета. Используя сложную технологию на основе меди, они умели придать мозаике и эмали оттенок павлиньего пера, сапфира или лазури. Они считали, что это был цвет счастья, и богатые горожане украшали им не только дома, но и тела. Они добавляли его повсюду, ведь ярко-синий отпугивал смерть. Родиться в окружении этого цвета, как в случае с близнецами Царицы, открыть глаза и увидеть вокруг синеву было лучшим предзнаменованием. Астрономы Музеума, призванные на помощь священнослужителям, подтвердили это предположение, и спустя два месяца Клеопатра покинула старый дворец и переехала на обновленный Антиродос, остров Большого порта. Она взяла с собой Цезариона, но новорожденных оставила на мысе Локиас, так как врач Олимп утверждал, что синий цвет полезнее для их здоровья.
Глава 3
Близнецы росли в благодатной тени царского дворца. Когда они выходили на солнечный свет, то всегда зажмуривались от слепящего сияния разбивающихся о рифы волн: у них были слишком светлые глаза. Кормилицы и домашние рабы привыкли дожидаться темноты.
Летом ночи в Александрии были мягкими, воздух не обладал такой высокой влажностью, как днем. Пар, поднимавшийся с моря и озера в полдень, к вечеру рассеивался, дышать становилось легче, и благодаря маяку террасы старого дворца хорошо освещались даже в безлунные ночи. Синий дворец располагался так близко к маяку, как ни одно другое здание: они стояли друг напротив друга, каждый на своей скале, по обеим сторонам узкой бухты Большого порта. На высоте ста двадцати метров над городом горел огонь, вечным пламенем освещая колоннады мыса Локиас, перед тем как мигнуть дальней звездой для заблудившихся кораблей. В то время как мерцающий свет масляной лампы едва рассеивал темноту даже в маленькой комнате, дети Клеопатры имели счастливую возможность играть на террасах далеко за полночь: на закате солнце богов сменялось солнцем людей.
Проходили месяцы. Их глаза, которые няни подводили черным карандашом, в конце концов привыкли к солнечному свету, к пыли, к раскаленному добела обжигающему морю: веки стали толще, зрачки потемнели. К огромному облегчению кормилиц, которые побаивались, что у принцев Египта радужная оболочка будет светлой, как у северных варваров, глаза мальчика стали бронзово-зелеными, а глаза девочки – золотисто-коричневыми, оттенка топаза. Безусловно, их кожа всегда будет белой и Александр останется светловолосым, но кроме этого во внешности детей не имелось ничего, что могло бы поставить под сомнение их греческое происхождение или стать причиной того, что их сочли бы недостойными править Египтом.
Все, что осталось в воспоминаниях Александра и его сестры о раннем детстве, – это запах ночи и игры на террасах в свете маяка.
Лето. Девочке два с половиной года. Она говорила уже достаточно хорошо, но не настолько рассудительно, как полагалось. Однажды вечером она убежала от присматривавшей за ней служанки, и ее стали искать, потому что близилась ночь. Кормилица Сиприс с криками бегала по всем внутренним комнатам и темным, словно могилы, дворикам, по очереди взывая к богу Серапису, всемогущему покровителю Александрии, к спасительнице Исиде, "мадонне с младенцем", к Исиде "с десятью тысячами имен, морской звезде, женщине-богине, матери-спасительнице". Однако найти принцессу не удавалось. Солдаты, которым было велено ее охранять, решили в свете маяка осмотреть крытые галереи вдоль моря; они шагали взад и вперед по террасам, затем с факелами в руках отважились пройти по узкой дамбе и даже спуститься к скалам у подножия гор.
Няня звала снова и снова:
– Моя сладкая, мой мед, моя маленькая куропатка… Где ты спряталась, мой скарабей? Не бойся, золотая голубка. Отзовись, ответь своей Сиприс!
Очень далеко, у вершины дворца, в самом конце дамбы, один ливийский солдат наконец обнаружил одежду, брошенную у подножия статуи основателя династии, Птолемея Сотера, изображенного в наряде фараона. Позади этого каменного памятника на земле лежала малышка с распростертыми руками. Мертвая? Нет, она смотрела на позолоченное пламенем маяка небо, а рукой поглаживала сохранившие тепло дня плиты мостовой, чтобы потом отдать это тепло звездам. О стране, в которой жила, она знала только то, что в полдень небо наполнялось острыми и пронизывающими насквозь зубами, а ночью – глазами: там, вверху, сияли, словно кошачьи глаза, небесные светила.
Солдат поднял ребенка и принялся бранить ее:
– Ты во что играешь, маленький скорпион? Ты забавляешься, в то время как мы места себе не находим! Ах ты, порочный книжник, дочь Сета!
Дочь Сета – типичное оскорбление. Даже хуже; назвать царскую дочь дочерью дьявола и "порочным книжником" означало прямо оскорбить Ее величество… Но солдат, переполненный эмоциями, оттого что все-таки нашел принцессу, не выбирал выражения, в то время как малышка, решительно упираясь и царапаясь о кольчугу, высвободилась из его рук, соскользнула на землю и, по-прежнему нагая, снова легла на мостовую. Она вытянулась, потом свернулась в клубок и стала щеками, ногами и ладонями тереться о теплый камень.
– Зачем ты это делаешь? – спросил удивленный ливиец.
– Хороший камень, – прошептала девочка и добавила так, словно раскрывала секрет: – Камень ласкает, он утешает меня теплом.
Лежа в свете маяка, будто в колыбели, принцесса больше не пыталась понять, то ли она оживляла мрамор, то ли сама превращалась в камень.
Следует признать, что у Царицы не хватало времени на заботу и ласки. С момента рождения близнецов она видела их едва ли раз шесть, да и то мимоходом. Теперь, живя во дворце на острове Антиродос, она приезжала на "континент" только по случаю церемоний, посвященных почестям и приношениям Исиде Локиас, которые проводились в храме на территории дворца Тысячи Колонн, а также на празднование дня рождения своего первого любовника Цезаря, которому она возвела небольшой храм рядом с Ботаническим садом, и для встреч с иностранными послами, которые, согласно обычаю, проходили в зале судебных заседаний в одном из "внутренних" дворцов (то есть расположенных на самом мысе Локиас, в отличие от тех, которые были построены последними правителями за пределами прежней царской территории).
Когда Царица прибывала с острова, высаживаясь на берег в собственном порту со всей своей свитой, она всегда торопилась. И речи не могло быть о том, чтобы зайти в Синий дворец, слишком удаленный от центра. Впрочем, она знала, что ее дети в безопасности: их защищают скалы, им светит маяк, плохой воздух ветер уносит в сторону, а синий цвет оберегает их здоровье…
Время от времени она просила приводить молодых принца и принцессу туда, где пролегал ее путь, – под колоннаду храма или на набережную Царского порта. В эти дни Сиприс и Таус, кипрская и фиванская кормилицы, наряжали малышей – безусловно, на египетский манер: темной краской для бровей рисовали на веках двойную линию, на щеки накладывали румяна, волосы смазывали ароматным маслом и надевали на их руки, шеи и лодыжки амулеты из лазурита. Царица, ее камердинер, охрана, секретари, слуги с опахалами – все на мгновение останавливались и смотрели на них сверху вниз. Клеопатра разглядывала детей с такой тщательностью, словно изучала свитки казначейских счетов своего царства.
– Почему у моего сына на лице лишай?
– Это ожоги от солнца, госпожа.
Она поворачивалась к секретарям:
– Пусть пригласят моего лекаря. И пошлите Менкеса нарисовать на всех стенах комнаты принца глаз Гора. Запишите!
Или же:
– Я полагаю, что моя дочь чересчур худа…
– Она мало ест, госпожа.
– Почему?
– Грустит. Сколько я ей прислуживаю, столько она грустит.
– Запишите: пусть мой управляющий пошлет принцессе шимпанзе из моего зверинца. И я требую немедленно поменять повара! Новый повар будет готовить ей фруктовое пюре из фиников, печеный инжир, сердцевину лотоса и варенье из цитрона. Пока моя дочь еще слишком мала, чтобы оценить нильскую черепаху или жареное мясо гиены.
Затем она быстро удалялась, иногда погладив кого-то из детей по щеке, но никогда не по голове: она питала отвращение к блестящим от масла волосам, от которых оставались жирные пятна на руках.
Кормилицы боялись таких осмотров и передали свои страхи близнецам. Дети каменели перед этой величественной незнакомкой, увешанной драгоценностями, с огромным париком из косичек, на котором возвышалась священная кобра. Они точно знали, что стояли перед Царицей, почти богиней, но даже не подозревали, что она была их матерью. Впрочем, понятия "папа", "мама", "родители" не имели для них смысла: это были слова, которых они никогда не слышали, и люди, которых они никогда не видели. Фактически о семье они знали только как о фратрии: "брат", "сестра".
– Александр – это мой брат, – говорила девочка.
– Да, Птолемей Цезарь тоже, – отвечала кормилица.
– Его зовут не Птолемей, – возражала девочка. – Его зовут Цезарион.
– Как хочешь…
– И Александр мне менее родной брат, чем Цезарион.
– Да нет же, наоборот.
– Няня, ты врешь! Цезарион мне больше брат, потому что он станет моим мужем!
Сиприс только вздыхала: как объяснить это ребенку? Жизнь царей настолько сложна! В самом деле, если ничего не изменится, то Цезарион, греческий наследник фараонов, должен будет жениться на принцессе. Однако для малышки он был братом только наполовину, поэтому брак с Александром стал бы самым настоящим кровосмешением с целью создания более "качественной" династии. По крайней мере именно так полагали обе кормилицы, которые втайне от всех это обсуждали и лелеяли мечту поженить между собой близнецов; по их мнению, следовало подчиняться воле богов: разве не для того они послали Царице эту прекрасную пару, чтобы мальчик и девочка вместе заняли трон? К тому же Исида и Осирис тоже были близнецами и на своем примере доказали, что занимались любовью в утробе матери еще до рождения. Существовала ли когда-нибудь после них еще одна такая же прекрасно созданная друг для друга пара?
– Даже не мечтай, – говорила Сиприс своей подруге. – Сын Цезаря чувствует себя хорошо.
– Его чертова нянька держит ухо востро! – добавляла Таус. – Мне кажется, что каждые полгода она преподносит в дар лающему Анубису мумию собаки, чтобы тот выслеживал врагов ее "малыша"… Ты представляешь себе, какие это затраты! А "малыш"-то зорко следит за твоей воспитанницей. О, можно сказать, что он опекает свою невесту!
Цезариону было десять лет, и, по правде говоря, он отслеживал каждый жест и взгляд только одной женщины – своей матери. Она была единственной, кого он оберегал: "Не простудись", "Отдохни". В сущности, только он ее и поддерживал, так как знал, что ей даже не с кем было поговорить. Именно со дня убийства Цезаря, когда Цезариону было всего три года, она стала свободно рассуждать в его присутствии и подолгу с ним беседовать. Чтобы понимать ее, ему пришлось быстро повзрослеть, и он никогда не играл так, как играли эти близнецы, ведь мать очень в нем нуждалась!
Цезарион был ее единомышленником, а также ее алиби. По закону править в Египте могла только одна пара (мужчина и женщина), как Исида и Осирис. Но у Царицы больше не было братьев: одного Цезарь убил на войне, а другого она сама была вынуждена казнить за заговор. К тому же у нее больше не было мужа. Стало быть, она могла царствовать только благодаря сыну и во имя сына, независимо от того, внебрачный он или нет. Цезарион отличался незаурядным умом, но даже не подозревал, что в этом отношении он был просто необходим Царице. До тех пор, пока на свет не появился Александр…
Перед Цезарионом слуги близнецов падали ниц, так же как перед самой Клеопатрой. Затем они стремились ему угодить: желает ли наследник престола, чтобы ему подали кресло, зонт от солнца, веер, что-нибудь выпить или позвали музыкантов? Всегда происходило одно и то же: как только он появлялся, все опускались на одно колено и замирали в поклоне, даже министр и диоисет – главный из них, даже знаменитости Музеума. Он считал, что все дело в почтении к его титулу, и не догадывался, что от него, рано повзрослевшего мальчика, исходила поразительная значительность, непреклонный авторитет, которому не мог противостоять ни один взрослый: безусловно, его боялись, но в то же время боялись и за него. Смесь чувств, вызывающая в каждом чрезмерную услужливость.
Коротким движением руки Цезарион разгонял толпу слуг, словно назойливых мух. Он хотел побыть наедине с близнецами. Ему всегда нравилось наблюдать, как они болтают, но особенно – предугадывать их желания и предвидеть их поведение. Разве его отец не делал то же самое?
Когда он приходил на террасу, где играли дети, девочка сразу же бросала свою куклу из слоновой кости и в знак покорности склоняла голову или опускала глаза. После того как наследник престола благосклонно протягивал к ней руки, она, смеясь, бежала ему навстречу. Однако Александру не нравилось прерывать игры по пустякам, и он не спешил бросать свою лошадку на колесах или юлу. В таких случаях старший брат был вынужден призывать его к послушанию, возмущенно думая при этом: "Поведение этих детей определенно оставляет желать лучшего!"
Поскольку у близнецов пока не было воспитателя, Цезарион решил обучить их некоторым вещам – цифрам, например. В один из дней он принес три игральные кости из серпентина и деревянный конус, чтобы научить их считать.