Но независимо от того, была она красивой или нет, высокой или низкой, я не могу представить себе эту женщину. Обычно, когда история не предоставляет точных данных или стирается вообще, я стараюсь заполнять пробелы. Здесь же я не могу ничего придумать, хотя историки оставляют мне обширное поле для воображения. Клеопатра. Я ее не вижу, ее лицо и силуэт исчезают под слоями образов из более поздних культур. То ли дело Цезарь и Антоний, которые оставили след: слишком много художников, слишком много писателей… Это даже не женщина, это – миф. Как Дон Жуан или Кармен. Вечная современница. Ее красота соответствует вкусу времени: в Средневековье она носит характерный для той эпохи женский головной убор, в пору Великого века – фонтанж, а в фильме Манкевича у нее гофрированные волосы, глаза, как у лани, и короткая нейлоновая ночная рубашка. Мало того, в наши дни ее, бывает, представляют с прической, как у панка, с взъерошенными ультракороткими прядями. "И где они выуживают подобные идеи, эти кинематографисты?" – возмущаются пуристы.
Где? В книгах. Большая часть истории только относительно правдива, и сценаристы спустя века "понемногу пишут историю". Они вдруг делают открытие, что высокопоставленные египтяне носили парики, и, чтобы легче было надевать накладные волосы, мужчины брили голову, а женщины коротко стриглись. Прекрасно, говорит себе продюсер, сейчас мы напишем историю на современный лад: когда египтянка снимет свой парик, на ее голове окажется ежик… Но не тут-то было, ведь Клеопатра не египтянка, а македонка; именно благодаря греческим завоевателям, которые господствовали в Египте на протяжении трех столетий, она там правит. Разумеется, греки, эти колонисты без столицы, называли себя египтянами, и, конечно же, их цари стали следовать некоторым местным обычаям, таким, например, как брак между братом и сестрой. Но в остальном они жили по-гречески, думали по-гречески, одевались по-гречески, причесывались по-гречески и, вынужденные вступать в кровосмесительные связи, мстили за эти браки, презирая местных жителей, считая их "безумцами, которые хорошо обрабатывают землю и бальзамируют котов".
Клеопатра, без сомнения, носила парик с длинными темными волосами, как у Исиды, изображение которой можно увидеть на стенах гробниц. Но делала она это периодически: на официальных церемониях, например, когда стремилась выглядеть как фараоны. Все остальное время у нее была простая прическа жителей Танагра: длинные волнистые волосы, вокруг лба уложенные локонами, а на затылке собранные в хвост.
Да, я хорошо изучила все эти детали. Тем не менее я не могу вообразить лицо египетской царицы и ничего не вижу в ее глазах – но другие столько в них увидели! Друзья хотят узнать, кого я представляю в роли Клеопатры, какой тип актрисы… Они настаивают:
– Скажи нам хотя бы, Клеопатра была блондинкой или брюнеткой?
Я их уверяю, что она была блондинкой фламандского типа. Я едва ли преувеличиваю: вплоть до XIX века ее представляли светловолосой, как Пресвятая Дева. В эпоху романтизма она вдруг потемнела: смуглая кожа, благоухающая шевелюра – этакая восточная сладострастница, царица гарема, султанша, еврейка, вьетнамская женщина, таитянка… Разумеется, ее портрет еще может измениться, ведь будущее хранит много сюрпризов о прошлом.
Впрочем, почему у моей героини должны быть волосы, как у матери? Она жила в разлуке с ней с такого юного возраста, что наверняка даже не помнила черт ее лица и знала, вероятно, только то, что ее мать была очень красивой. Так говорили римляне. А что кроме этого ей было известно о Царице? Очень мало. В конце концов, не так уж часто им приходилось встречаться! Если не считать путешествия в Сирию…
Море. Иногда на горизонте появлялась невероятно глубокая синева, отливающая темно-фиолетовым. Но чаще всего те зимние дни были раскрашены в бледные и скупые цвета: грязные волны бежевого оттенка, пустое небо, заштрихованное серым дождем, белеющие вдалеке берега, которые из-за дождя становились бесформенными, словно полустертыми, с исчезающими в дымке очертаниями. А по вечерам – ни единой звезды. При хорошей погоде и попутном ветре торговый корабль проплывал без остановки от Александрии до Антиохии за пять дней; но в середине декабря тяжелое царское судно вынуждало всю военную флотилию медленно тащиться по морю.
Из-за туманной погоды корабли все чаще стали делать промежуточные заходы в порт и даже не осмеливались отплывать далеко от берега. Причиной длительной остановки в Тире стало состояние маленькой принцессы. Ребенок был очень болен. Она перестала есть и разговаривать, целыми днями дремля на коленях фиванки Таус и в лихорадке скользя маленькой рукой по полной груди женщины, словно хотела сжать ее или пососать. Но стоило девочке прижаться к ней лицом, как она вдыхала запах и отворачивалась: это была не ее кормилица, не то тело, прикосновение к которому всегда ее успокаивало, хозяйкой которого она себя считала, которое любила гладить и сжимать и от одного касания к которому всегда испытывала облегчение.
В самом деле, Сиприс было решено не брать на борт. В Александрии все знали, что киприотка Сиприс приносила в море одни несчастья: она уже перенесла два кораблекрушения и если благодаря милосердной Исиде и отличному умению плавать все-таки спаслась, то этого нельзя было сказать о ее спутниках… Подданные Клеопатры умоляли ее не позволять кормилице подниматься на борт корабля, следующего в Антиохию.
– В море, – говорили они, – она пахнет так, как тухлая рыба на базаре в жаркий день! Она притягивает монстров!
Хотя Царица и не отличалась суеверностью, попадать в немилость к богам ей не хотелось: у нее и так накопилось достаточно много дипломатических проблем с римлянами, и неприятности с Посейдоном ей были ни к чему. Поэтому она решила, что во время путешествия близнецами займется Таус. К тому же дети стали уже достаточно взрослыми и больше нуждались в другой прислуге – массажистах, сказочниках и Пиррандросе, старом афинском воспитателе, сгорбленном под тяжестью двадцати четырех томов с двенадцатью подвигами Геракла.
Итак, в Тире высадилась вся команда и пассажиры, попросив приюта в портовых домах – чего, несмотря на болезнь принцессы, Царица не осмелилась сделать ни в городе Яффа, ни в Доре: Ирод, новый царь Иудеи, не относился к числу ее друзей. Она считала его узурпатором и убийцей и не понимала, почему Антоний помог ему завладеть этой благодатной землей, на которую она сама имела виды. Ирод был осведомлен о ее недружелюбном отношении и, узнав о том, что она направляется к Антонию, мог бы преждевременно завершить ее путешествие. Для этого ему достаточно было дать задание одному из своих террористов-патриотов, которые с удовольствием пускали в ход кинжалы… Поэтому, когда флотилия миновала город Газа, Царица дала соответствующие указания всем, кто находился на борту, и приказала капитанам поднимать якоря с первыми лучами солнца.
И только в Тире, осознав всю серьезность ситуации, она поняла, что Селена тяжело больна. Прежде ей не приходилось путешествовать с детьми на одном корабле, и обычно она весьма рассеянно слушала, что ей рассказывали о них во время остановок в бухтах. Но когда она увидела свою дочь в полубессознательном состоянии, то испугалась, что может ее потерять. Испугалась как мать и как царица: разве можно удивить и покорить Антония, если она способна уберечь и вырастить только одного из близнецов? В этом случае можно было сразу выбрасывать тунику Латоны, пальмовые ветви и маленькие костюмы Аполлона и Дианы!
И едва она осознала этот трагический факт, как снова обрела надежду: смирение не входило в число ее добродетелей. Ведь чтобы доставить удовольствие императору, вместе со страусами она взяла с собой самого знаменитого врача Музеума, человека, который собирал травы со всего мира! Недавно с помощью стеклянной призмы он добыл для нее несколько гранул розовой эссенции – аромат без масла! В отсутствие Олимпа, который остался в Александрии приглядывать за Цезарионом, этот врач по имени Главк сможет создать целебный аромат для лечения опасной лихорадки.
Увы, Олимп и Главк не принадлежали к одной школе. Олимп, обычный царский врач, придерживался современной ему точки зрения – эмпирической: как в диагностике, так и в лечении он основывался исключительно на опыте. Главк же был последователем догматической школы, которую еще называли "сектой логики": все телесные недуги он объяснял какой-то одной причиной. Будучи одновременно ботаником и парфюмером, он полагал, что все болезни вызываются нарушением равновесия жидкостей. Там, где вооруженный опытом Олимп прописал бы холодные ванны для понижения температуры и воздержание от пищи, чтобы остановить дизентерию, Главк пожелал восстановить "правильную пропорцию внутренних жидкостей". Увидев малышку красной от горячки, он сделал вывод, что у нее переизбыток крови, и приказал сделать ей кровопускание; затем, узнав, что ее рвало, констатировал переизбыток желчи и прочистил ей желудок.
Обезвоживание. Очищение и обезвоживание. За два дня "теория жидкостей в организме" привела принцессу к агонии. Полная решимости спасти свою дочь, невзирая на логику и логиков, Царица проводила все время у изголовья детской кровати. Она не могла присутствовать при поражении, оставаясь безучастной. Не пренебрегая никакими средствами, она вызвала Диотелеса.
Он приехал верхом на одном из страусов, за которыми присматривал. И сразу же разразился стихотворной тирадой против "этих безбожных врачей, которые преклоняются перед логикой, когда следует любить только вино". Он говорил очень громко, как необразованный раб, хотя его шестистопный стих был безупречен. Он прекрасно говорил по-гречески, а его одежда представляла странную смесь культур: египетская набедренная повязка, фракийская высокая обувь, львиная шкура и галльский капюшон.
Он спустился с седла и пал ниц перед Царицей. Когда же она приказала ему встать, он снял капюшон и выпрямился во весь рост, который был не больше, чем у десятилетнего ребенка: Диотелес, сын Демофона, сын Луркиона, сын Протомахоса, был одним из царских пигмеев. Как и дети, он жил на мысе Локиас, но в зверинце, где обитали три поколения его семьи. Он был потомком тех редких рабов, которых царь Мероэ подарил двоюродному дедушке Клеопатры, десятому из Птолемеев. В те времена пользовались популярностью публичные выступления этих маленьких акробатов, сражающихся со слонами. Предки Диотелеса состояли при ипподроме, выступая в роли охотников или дрессировщиков львов; многие из них погибли, хотя и были довольно ловкими: ради живого представления зачастую приходилось жертвовать жизнью. Последних выживших пигмеев содержали в зверинце, и иностранные гости приходили смотреть на них, как на диковинку. Молодой Диотелес, изнывая от тоски в своей золотой клетке, воспользовался тем, что рядом находились страусы, и приручил их; теперь он ставил с ними интермедии и устраивал бега, где, ухватившись за шею птицы, бросал вызов всадникам.
– Олимп часто прибегал к твоей помощи. Ты развлекал его пациентов во время операций. Он полагает, что ты интересуешься медициной и к тому же довольно умен…
– У меня нет ума, у меня есть здравый смысл.
– Не перебивай меня, Диотелес, я – Царица! Когда-то Олимп хотел, чтобы я отправила тебя на остров Кос изучать хирургию. Но ты слишком мал. Хирургия требует силы, ведь пациенты часто бывают с норовом… Однако, судя по твоему красноречию, ты успешно воспользовался моим разрешением посещать библиотеку. Из акробата ты стал поэтом, надо же! А сейчас, может быть, станешь еще и врачом?
– Прикажи принести мне табурет. Если, конечно, ты не хочешь, о Повелительница Двух Земель, чтобы я осмотрел твою дочь с высоты страуса.
– Какая наглость!
– Что ты подаришь мне, если я ее вылечу?
– Сто ударов плетью, если не вылечишь.
Пигмей Диотелес повторил манипуляции, которые обычно производил Олимп: проверил пульс, пощупал кожу рук и живота, осмотрел язык, попробовал на вкус пот, прижал ухо к груди…
– Этот ребенок простудился, но если она и умрет, то от недостатка воды, потому что потеряла много жидкости. Напои ее.
– Она не хочет.
– Найди кувшин с узким горлышком, возьми какую-нибудь ткань и один конец опусти в кувшин, а другой приложи к ее губам. Затем развяжи узел на своей шали, достань грудь и прижми к ней ребенка. Она начнет ее сосать.
– Но моя дочь уже не младенец!
– Она слабее, чем младенец. Подари ей жизнь вторично.
Стоянка в порту Тира длилась неделю. Последующее путешествие решили совершать в несколько этапов, чтобы у ребенка было время полностью выздороветь. Остановка в Сидоне, Бейруте, Вавилоне… А когда караван судов прибыл в устье реки Оронт, в низовьях которой стоял великий город Антиохия, принцесса была худой и бледной, но веселой: она путешествовала на царском корабле, гораздо более удобном, чем узкая военная галера, на которой остались Александр и Таус; к тому же огромный страус, на котором ездил чернокожий галл, приходил к ней и ел из ее рук, а красивые дамы с длинными волосами и разноцветными украшениями, так похожие друг на друга, прижимали ее к груди и говорили ласковые слова.
Целых три недели флотилия плыла к Антиохии. Недели, о которых девочка сохранит смутные воспоминания: золотое колье на обнаженной груди, шпильки для шиньона, которые она вытягивала из прически женщины с размытыми чертами лица… Шпильки, эти длинные шпильки, которые переливались в лучах света драгоценными камнями, шпильки, в которых она любила выискивать крошечные полости… Она запомнит их навсегда – но не лицо и даже не цвет волос, которые она распускала, играя. Ни мягкости, ни аромата этих прядей ее память не сохранит.
Глава 5
В Дафне, прелестном городе прибрежных предместий Антиохии, где поселилась Царица со свитой, Клеопатра проводила последние примерки. Она надела дочери тунику и застегнула ее до самых локтей, чтобы спрятать худые плечи, но даже не попыталась скрыть ее бледность: богине Луны, Диане, была присуща бледность. К тому же она была рада возможности подчеркнуть контраст мальчика и девочки: один розовощекий и светловолосый, другая темноволосая и сияющая.
Проводя время в играх среди огромных кипарисов, святых источников и лавров Дафны, близнецы быстро восстановились после зимнего путешествия. Вокруг все было прекрасно: в предместье Антиохии оказалось полным-полно иностранных послов, различных правителей, а также так называемых друзей и союзников, приглашенных новым владыкой Востока. От одной виллы к другой сновали кортежи с музыкантами, тут и там проходили шествия жрецов с разрисованными телами, а по улицам, запряженная тройкой страусов, разъезжала повозка одного пигмея, который во все горло декламировал стихи на греческом языке. Горожане, выходящие из храма Аполлона, спешили к обочине, чтобы увидеть настоящих верблюдов и царей: каждый день между садами Дафны и крепостной стеной Антиохии происходило нечто вроде "поклонения волхвов". Но Антоний, объект этого поклонения, жил вовсе не в хлеву: он занимал бывший дворец Селевкидов в самом центре города.
– Он же, можно сказать, находится в моем доме! – бушевала Клеопатра. – Селевкиды приходились мне двоюродными братьями, этот дворец мог бы быть моим! И он осмеливается заставлять меня ждать? Оставлять меня на улице?
Она рассердилась, узнав о присутствии в Антиохии своего заклятого врага Ирода. В то время как она теряла драгоценные дни в порту Тира, царь Иудеи опередил ее и успел отдать почести Марку Антонию и преподнести золото к его ногам. Однако для того, чтобы развязать войну с парфянами, которые угрожали всемогущей Римской империи с запада, от Кавказских гор до Персидского залива, императору требовалось больше средств, чем могли дать страны Черного моря, Сирия и Иудея. Он нуждался в сокровищах Египта. Он мог сколько угодно делать вид, будто пренебрегает "египтянкой", но против парфян он без нее – ничто. И она без него – ничто против аппетитов Италии. Политика диктовала необходимость в объединении, и они оба это понимали.
Она не будет препятствовать ведению переговоров, однако прежде следует смягчить своего непростого партнера. Хватит ли того, что она сыграет на его отцовских чувствах? Не факт. Хотя у Марка никогда не было близнецов, у него имелись другие дети: два сына от Фульвии, вдовцом которой он был, и дочь от молодой Октавии, которая осталась в Бриндизи, так как снова ждала ребенка. Словом, его благородному роду не грозило вымирание. Не говоря уже о внебрачных детях, так как он ясно давал понять, что сильный мужчина чувствует себя обязанным сеять свое семя повсюду, как Геркулес, – это была его прихоть… Но раз уж она не завоевала его сердце, то, может, задуманный спектакль хотя бы потешит его эстетический вкус, а сравнение с царем богов польстит тщеславию?
Клеопатра рассчитала правильно: в этот раз Марк Антоний был таким великодушным, каким она его еще никогда не видела. После первой встречи в Тарсе они все-таки прожили вместе полгода, шесть феерических месяцев страсти, роскоши, вызовов, "бесподобной жизни", как они говорили, и солнце ярко светило для их любви и услад. Но все это было четыре года назад… Далекое время, о котором она почти забыла. Ей нужно было снова убедиться, что, несмотря на славу и напускной цинизм, император был просто человеком. С чувствами и сердцем.
Застигнутый врасплох, он обрадовался от всей души: когда в замке бывшего сирийского суверена появился маленький Александр со сверкающей золотой короной, с ног до головы одетый в золото, держа за руку сестру, такую хрупкую в своем длинном серебряном платье, такую бледную под своими черными локонами, такую застенчивую в белой диадеме, – он вскрикнул, побежал навстречу и бросился к ним, не обращая внимания на то, что широкой тогой подметал плиточный пол.