- У нее кто родители?
- У кого?
- Ты знаешь, про кого я спрашиваю.
Вася хотел сказать: "Не знаю", но не мог произнести этого слова, - он никогда не говорил матери неправды; не подымая глаз, проронил:
- У нее только отец… Трофим Дорогин…
- Вон кто!.. - Помолчав, мать подсела к сыну, тихо положила руку на его плечо. - Послушай, а семья-то у них большая? Сыновья при старике есть?
Она порывалась спросить: "Ты не бросишь меня, не уйдешь к Дорогину примаком? Девка-то, поди, уговаривает тебя переселиться к ним?"
А Вася считал, что думы его может знать только одна Вера и больше никто на свете. Но ей нет до него дела, - у нее жених. Она ждет его… Значит, и говорить не о чем. И догадки строить не надо. Оттого, что он немножко проговорился, в нем пробудилась такая жгучая досада, что, при всем уважении к матери, он не мог сдержаться:
- Все это, мама, зря. Пустые разговоры. И ты не допытывайся. Не спрашивай… - Он убежал в горницу и захлопнул за собой створчатую дверь.
Рука матери, теплая и ласковая, только что лежавшая на его плече, упала на лавку. Катерина Савельевна сокрушенно вздохнула. Ее ли это сын?..
Обычно Катерина, занятая многочисленными хлопотами, не ходила, а бегала по кухне. Чтобы меньше уставали ноги, снимала обувь и оставалась зимой в шерстяных чулках, а летом босая. И сейчас на ней были полосатые теплые чулки, но она сидела неподвижно, и ноги ее стыли от пола, впервые казавшегося холодным.
Материнское сердце - мягкое и отзывчивое. Уже через минуту в душе Катерины Савельевны не осталось никакой обиды - только тревога за сына: неладно складывается у него жизнь.
Она медленно поднялась и направилась в темную горницу.
Двери не скрипнули, тихие шаги глохли в мягких половиках, которыми был застлан пол.
Остановившись недалеко от кровати, где лежал сын, она заговорила необычным для нее, глухим голосом:
- Не сердись, Васятка. Сердце по тебе болит, вот и хотела узнать…
Сын не слышал ее слов. Он думал: "Нехорошо… Все так нехорошо…"
Мать решила, что он задремал, и неслышно вышла из горницы.
Одну половинку двери позабыла закрыть.
В кухне остывал никому не нужный ужин…
Васе было и горько, и стыдно перед матерью, и жаль ее. Она подозревала, что у него есть невеста, и терзалась тем, что не знает ее. Теперь же будет страдать еще оттого, что сын попусту любит ту девушку.
От этой мысли Вася вздрогнул, приподнял, голову и, глядя в пустой угол, спросил:
- Люблю?.. - И, тяжело вздохнув, ответил: - Если бы не любил, так разве бы…
"Во сне разговорился", - подумала мать.
Утром Катерина Савельевна быстрее, чем всегда, деловито носилась по кухне: варила картошку для поросенка, грела пойло для коровы, подметала пол пахучим веником, связанным из мелкой полынки, потом разливала молоко по стеклянным банкам, мыла посуду, подбивала тесто в квашне, крутила мясорубку, готовя фарш для беляшей, которые любил сын.
Вася встал осунувшийся, словно после болезни, но подтянутый и еще более замкнутый. Проходя мимо печи, кинул в огонь горсть измятых листков бумаги. На каждом по две-три строчки… Мать, хотя часто и тревожно просыпалась, даже и не подозревала, что сын, включив свет, много раз принимался за письмо, а написать, видимо, не смог.
Бросив в печь недописанные письма, Вася мысленно говорил себе:
"Я ведь Веру мало знаю. Умная, бойкая, веселая, любит сады - вот и все. А какая она характером? Какие у нее привычки?.. Ее душа для меня - потемки. Нечего, значит, думать о ней…" Но сердцем со всей горькой остротой он понимал, что нет на свете силы, которая помогла бы ему сделать это.
Матери, не глядя на нее, сказал:
- Не обижайся. Больше так не буду… Но ты никогда не спрашивай о ней…
- Давно ты, Васятка, не ездил на охоту. А в тайге сейчас хорошо…
- Некогда охотой баловаться. Завтра поеду в сад. Пора готовиться к весне…
2
Вместе с Бабкиным в сад приехали девушки. Вооружившись лопатами, они разбежались по сугробу, что преградил вход в избу, и, не переставая болтать и пересмеиваться, отбрасывали снег.
Вася тоже взял лопату, но Капа встала рядом с ним и, озорно оттолкнув мягким плечом, шутливо прикрикнула:
- Не мешайся, бригадир! Без тебя сробим. Твое дело - руководить нами. - Рассмеявшись, добавила: - Силы для этого побереги…
Вася молча отошел, будто и не собирался отбрасывать снег; проложив черту вокруг избы, сказал, что тут надо прокопать борозду для стока воды, и направился к полосе, где была посеяна березка.
- Бригадир-то у нас, девки, сурьезный! - не столь шутливо, сколь обиженно кинула Капа вдогонку. - Ему бы седую бороду подвесить!..
Вернулся он в сумерки.
Девушки готовили ужин. Капа чистила картошку молча. Это было так необычно, что бригадная учетчица Дуня озабоченно спросила ее:
- О Вовке тоскуешь?
- Ну! - шевельнула плечами Капа. - Была охота по такому плюгашу тосковать!
- Что ты говоришь? Он же тебе - родной!
- Не мой теперь - мамкин.
Капа окинула взглядом избу, - слушает ли бригадир? - и продолжала:
- Я не успела к нему привыкнуть, - мамка сразу взяла к себе: вынянчила, выкормила. И сейчас говорит: "Мой сын, ты к нему не касайся".
- Какая у тебя мамка золотая! А другая бы…
- Она вместо меня получает от государства пособие матери-одиночке. А я про Вовку даже и забыла! И мамкой он зовет бабушку, а меня - тетей.
- Тетечка Капочка!.. - рассмеялся Вася.
- Ничего смешного нет. И тебе, бригадир, надо радоваться, что оголец не связал меня по рукам, - могу все лето жить в саду, могу от колхоза торговать на базаре.
В печи горели дрова. Девушки пели частушки. Казалось, все было так же, как в тот зимний вечер. Даже началась пляска под звон заслонки. Капа гулко притопывала каблуками новеньких сапожек, приближаясь к бригадиру. Она по-цыгански так порывисто поводила округлыми плечами из стороны в сторону, что девушки ждали - вот-вот кофточка на ней разлезется по швам. Тесные голенища сапожек тоже могут разорваться на ее крепких ногах. Потоптавшись перед парнем, Капа со всей силой ударила каблуком в половицу и начала отступать к порогу, а широкими жестами мягких рук как бы устилала путь плясуну. Но Вася не двигался с места, смотрел строго и ворчал:
- Не праздник ведь. Ни к чему затеяли…
- Брезгуешь мной? - спросила Капа резко. - Начальника корчишь! Скуку нагоняешь! Ну и сиди со своими строгостями…
Она с наигранной безнадежностью махнула рукой, обняла двух девушек и стала им что-то нашептывать. Остальные молча сидели перед печкой.
Вася чувствовал себя неловко - нарушил веселье. Но что же делать, если ему не весело? Упрекнула Капа зря: нагонять тоску не в его характере. Он умеет плясать не хуже других. В тот зимний вечер под ним гудели половицы!..
Подвинувшись к столу, Вася раскрыл тетрадь с планом весенних работ; успокаиваясь, потер переносицу.
- Не куксись, бригадир, - грубовато посоветовала Капа. - Больше я пяткой не топну, пальчиком не шевельну. Буду ходить на цыпочках…
Она повернулась и с кошачьей легкостью прошлась по избе.
- Вот построим бригадный дом - пляшите хоть до упаду, - сказал Бабкин, не отрывая глаз от тетради.
- А ты даже не заглянешь к нам в общежитие? - спросила Капа, а потом насмешливо всплеснула руками. - Какое у тебя сердце ледяное! Девушек забываешь!..
Поблескивая черными, как переспелая черемуха, маленькими для ее круглого лица глазами, она продолжала:
- Что-то я не верю твоим словам. Ты не такой. Ты только притворяешься строгим. И не зря ты ездил в Гляден Новый год встречать! Присушила там тебя какая-то настырная, вот и обегаешь своих деревенских. Парни слушают старые сказки: в чужой деревне девки лучше! - Она расхохоталась. - А издалека даже верблюдица - красавица.
Вася насупился. Балагурить ему не хотелось. Капа подошла и, дурашливо примостившись, объявила:
- Девчонки! Он с лица переменился! Я не в бровь, а в глаз!
- Хватит, Капка, зубы мыть!
- Помолчала бы маленько.
- В самом деле, Капитолина, дала бы языку передышку, - попросил Вася. - Говорят, молчание - золото.
- Хочешь, чтобы я разбогатела? - У Капы от смеха заколыхалась грудь. - Ладно, попробую. - Повернувшись к девушкам, она притопнула каблуком: - Девки, тихо! Ш-ш-шш-ш… Как тараканы - по щелям!
Вася захлопнул тетрадь и вышел из избы.
3
К концу марта рухнули зимние дороги, и в полдень ни конному, ни пешему нельзя было двинуться за околицу: что ни шаг, то по колено в мокрый снег. Все низинки заполнились вешней водой. Вася недовольно посматривал на дряблый снег: транспортная бригада не успела привезти лес. Опять сад останется без бригадного дома. Опять все лето девушкам придется ютиться в тесной избе, на чердаке да под сараем. А ведь людей прибавилось. Где их размещать? Неужели- ставить шалаши?..
Но в глубокую ночную пору холодный ветер так сковывал снег, что крепкая корка звенела под ногами, как стекло. По такому насту можно было ехать даже без дороги…
Перед рассветом Вася услышал резкий стук.
- Эй, засони! - крикнул кто-то за дверью. - Подымайтесь!
Девушки всполошенно повскакивали. Вася, откинув крючок, широко распахнул двери и увидел перед собой усы Грохотова, обмерзшие ледяными сосульками и оттого блеснувшие при луне зеленоватым отливом.
Опираясь на палку, Кузьма Венедиктович пригнулся, заглянул в темную избу и спросил:
- Перепугал небось? А переполошил я вас не зря. Послухайте! - Он повернулся лицом к полю и, сдвинув папаху, прислушался первым. Там необычно, как бы с легким присвистом, скрипел снег под многими десятками полозьев. - Чистая музыка! Всех лошадей впрягли - вот какая забота о вас! Говори, бригадир, куда сваливать лес. И девки пусть выходят помогать.
Пока Вася одевался, лошади показались у ворот сада. Место для постройки бригадного дома было давно выбрано и очищено от снега, и возчики сами увидели, где надо сваливать прямые, звонкие сосновые бревна. Девушки, орудуя стягами, под командой Кузьмы Венедиктовича откатывали бревна в штабеля.
На востоке побледнело небо. Снег из голубого превращался в розовый. Возчикам нужно было возвратиться в село раньше, чем солнце успеет снова размягчить наст, и они, повертывая лошадей с пустыми санями, спешили скрыться за лесной опушкой. Когда рассвело, в саду из приезжих остались только плотники да Кузьма Грохотов.
-Я к тебе - в помощники! - объявил он бригадиру. - Примешь?
Вася обрадовался - заботы о постройке дома отпадут от него.
К середине дня плотники положили в стены первые бревна. Грохотов похаживал с топором и требовал:
- Подвиньте чуток это бревно. Так, так… Здесь подтешите…
Девушки расстилали мох. Капа, окидывая взглядом всю постройку, удивлялась:
- Ой, какие будут комнаты! Да и много их! Куда нам столько? Бригадир, растолкуй.
Бабкина радовало, что скоро бригада переберется в просторный дом.
- Здесь встанет стол учетчицы. Рядом - спальня для женщин…
- Ты покажи, где для парней, - дурашливо приставала Капа.
За ними шумной стайкой двинулись девушки.
- Не липни, Капка, ко всякому слову. Не мешай.
- Там - кухня, - продолжал рассказывать Вася. - Слева - сушилка для одежды, справа - столовая. Возле нее - красный уголок…
- Для свиданий? - спросила Капа, стараясь казаться серьезной, но не сдержалась и захохотала; притопнув ногой, кликнула; - Девки, сюда! Поглядите - тут можно наплясаться досыта!
Плотники, позабыв о работе, тоже балагурили. Грохотов кашлянул. Девушки умолкли. Старика все уважали, и никто не вступил с ним в пререкание. Капа, схватив мох в охапку, пошла опять расстилать его по бревнам.
4
Рано утром Вася показал своим помощницам, как резать черенки с тополей, а сам отправился на межу колхозных земель, где его бригаде предстояло в мае посадить лесную полосу. Поля выглядели пестрыми. В едва заметных ложбинках еще лежал снег, а на бугорках уже чернели пласты осенней вспашки. Слева зеленой стеной стоял бор. На опушке, в березовых зарослях, хохотали куропаты, заметные на снегу только по коричневым шалям, которые весна уже успела накинуть на их тонкие шеи. Вот один показался на сугробе и, отманивая человека, побежал в сторону поля. Вася, хотя и был без ружья, уступил охотничьей страсти и пошел за ним. Куропат вспорхнул, и в голубом просторе засияли белые крылья. Сначала он растревоженно ругался, а отлетев подальше - залился громким хохотом. Казалось, по чистому небу летел комок снега, смеясь над бойким ветром и теплым солнцем. Вдруг он, словно сраженный солнечным лучом, упал в борозду и как бы растаял в ней. Нo через минуту показался на черном гребне пласта и опять побежал впереди человека.
- Кому ты сейчас нужен, веснушчатый женатик! - громко рассмеялся Вася над нехитрой уловкой куропата. - И жену твою никто не потревожит. Пусть сидит на гнезде… - Он повернулся и опять пошел возле бора.
Куропат, обрадованный успехом своей уловки, снова взметнулся в воздух и, заливаясь насмешливым хохотом, полетел к своей подруге.
"Хорошая пора!" - подумал Вася. Он вышел на межу; опираясь рукой на столбик, посмотрел на ровные, как пол, безлюдные поля соседнего колхоза. Там не было ни одного кустика, и ветер вольно гудел над голой землей; расшибаясь о грудь Васи, посвистывал возле ушей, играл прядью волос, выбившейся из-под мягкой нарядной шапки, сшитой из шкурок колонков, добытых им в эту зиму.
Далеко за соседними полями лежали, невидимые отсюда, земли "Колоса Октября", а еще дальше, за голубой, весенней дымкой, - Гляден. Этим утром оттуда могли выйти девушки с лопатами на плечах - задерживать талые воды… Если пройти навстречу километров десяток, можно издалека узнать знакомую тоненькую гибкую фигуру…
И опять вспомнились Васе те вьюжные дни и вечера, вихревая пляска, посев березки, короткий разговор с девушкой. У нее нет таких залихватски грубых слов, какие любит Кондрашова. Самые простые слова у Веры - как песня. С нею, наверно, всегда хорошо, легко, весело. О чем ни заговорит - заслушаешься!..
"Может, все-таки написать ей?" Но тотчас же, словно не он сам, а кто-то другой, более благоразумный, холодно возразил:
"А зачем писать? Чтобы она там посмеялась со своими подружками?.. Сожмет в руке письмо и расхохочется: "Домовой-то помешался!.."
"Но что же делать?.. Ее не забудешь…"
Он сорвал шапку с головы и резко махнул ею от лица до колен.
- Вот еще выискалась незабудка!..
Эти раздраженные слова не избавили от раздумья. Вася стоял с непокрытой головой, позволяя ветру забавляться прядями волос, и вполголоса повторял слова из песни:
- Незабудочка-цветочек… Подходит: по глазам она такая…
Ему понравилось, что и он придумал для Веры прозвище.
"Сегодня же напишу ей большое письмо. Может, ответит…"
За спиной, где-то совсем близко, послышались торопливые удары копыт о мерзлую землю. Обернувшись, Вася увидел, что к нему подъезжают двое на верховых лошадях. Одним оказался Шаров, одетый в шинель и офицерскую фуражку, другим - Герасим Матвеевич Кондрашов, бригадир первой полевой бригады, маленький, с морщинистым и таким смуглым лицом, что оно казалось закопченным. Подстриженные, когда-то густо-черные, а теперь местами поседевшие, усы Герасима были так прокурены, что выглядели пегими. На нем был старый дубленый полушубок - весь в заплатах, на голове - заячья ушанка с черной тулейкой.
Вася, застигнутый врасплох, стоял перед ними с шапкой в руках.
- Ну, что ты, парень, тут остолбенел? - усмехнулся Кондрашов. - Молитвы, что ли, бормотал?
- Наверно, стихи заучивал, - вступился за Васю Шаров.
- Это для чего же стихи - в поле? - продолжал смеяться старый бригадир. - Чтобы после черешки в земле отрастали дружнее?
- Надо говорить - черенки, - поправил Вася. - А молитвы, может, вам нужны?
- Обхожусь без них. Даже перезабыл все. "Отче наш" и то не помню. Мне агротехника помогает лучше родной матери! А вот как ты поведешь свое дело - это бабушка надвое сказала. Поглядим.
Кондрашов невзлюбил молодого бригадира с тех пор, как Вася отказался послушаться его совета. А совет был простой: "Хоть парень ты рисковый, а не берись за весеннюю посадку лесной полосы. Отложи на осень. Заяви председателю, что не подготовился". Герасим Матвеевич говорил так потому, что жалел ту длинную ленту земли, которую было решено "отхватить" у него под лесные посадки. Земля-то больно хорошая - черный пар, приготовленный под пшеницу!.. Но Вася, не дослушав, сказал, что для него майский день дороже осенней недели.
Сейчас Вася настороженно смотрел на Шарова. Зачем они приехали вдвоем? Не удалось ли Кондрашову склонить председателя на свою сторону?
Павел Прохорович спешился и подошел, разминая ноги.
- Мы надеялись застать тебя в саду, но опоздали. Кузьма Венедиктович сказал: на разведку ты отправился.
Только теперь Вася заметил, что держал шапку в руке; кинув ее на голову, сказал, что у отца была привычка - сначала самому посмотреть землю, все распланировать и только после того вести людей на работу.
Кондрашов мешковато свалился с коня, насмешливо спросил:
- И чего ты вырядился в богатую шапку, будто на свадьбу собрался?
- Неужели щеголять, как вы, в рваном малахае? Не шапка, а воронье гнездо!
- В девичьей стае петухом похаживаешь, а жениться не можешь.
- Это не ваша забота!
- Можно бы и прислушаться. Земля, деды сказывали, нарядных да форсистых не любит. Верно! Я помню, лен сеяли без штанов, а репу - с хомутом на шее. Кидает голоногий мужичок семена, а сам знай нашептывает: "Вырасти, ленок, мне, бедному, на порты!.." Вот была "агротехника"!
Они шли вдоль межи.
Шаров с Бабкиным делали по одному шагу, коротконогий Кондрашов - по два.
- Как только закончат здесь прибивку влаги, - говорил Павел Прохорович садоводу, - сразу отмеривай себе ленту и ставь колышки. С посадкой не зевай. Сосед-то у тебя - орел. Проспишь - он засеет пшеницей!
- Мой план - главнее всего! - сказал Кондрашов. - Лесные посадки район с нас не спрашивает.