6
На столе - свежий номер районной газеты со статьей отца.
Вера прочла:
"…Агроном В. Чесноков усомнился в летних прививках черенком, которые я делаю уже давно. Он проверил их в своем садике, и у него все погибло. Значит, прививал неумело… Нынче я прививки черенком буду продолжать до 20 июля. Всех желающих посмотреть приглашаю в наш колхозный сад. Самые поздние прививки хотел бы сделать в присутствии В. Чеснокова…"
- Он не придет, - сказала Вера. - Уедет в город или прикинется больным.
- Ну что же… Позовем свидетелей. Привьем. Составим акт. А через год проверим. Вот и будет для всех ясно - на чьей стороне правда.
В сад примчался Забалуев; еще не успев остановить коня, закричал на старика:
- Курсы устраиваешь?! А у кого спросился?!
- У природы. Время приспело.
- А я… я не позволю!
- Пиши в газету. Опровержение, что ли…
Сергей Макарович порывался пожаловаться на своенравного садовода, но, вспомнив зимний разговор с Векшиной, махнул рукой. Лучше не ездить в сад.
От греха подальше!..
А Дорогин стал спокойно и сосредоточенно готовиться к прививкам.
Утром сад сиял под лучами ласкового солнца. Вера с маленькими, длиною в карандаш, черенками отборных сортов яблони и с баночкой, над которой она колдовала битый час, добиваясь наилучшего сплава садового вара, шла за отцом к малоценным деревьям старых ранеток. Чувствуя себя ассистентом, которому, как она знала из книг, полагается не только с полслова - с полвзгляда, с полжеста понимать профессора и не запаздывать спомощью ни на полсекунды, Вера в это утро не думала ни о чем другом, кроме дела.
С пилкой в руках отец остановился возле крайней яблони в длинном ряду и сказал:
- Отсюда мы и начнем. В добрый час, в хорошую минуту.
Он посмотрел на дерево, припоминая всю его жизнь. Сколько было отдано ему труда и любви, начиная с того дня, когда на грядке появились маленькие, словно капельки, семядольные листочки на тонкой травянистой ножке! В ту пору самый слабый ветерок мог надломить эту ножку, солнечные лучи угрожали тепловым ударом, а утренняя свежесть - смертельным ознобом. Едва заметные жучки могли подточить стебелек и выпить соки, сорные травы много раз угрожающе подступали со всех сторон. Но садовод оберегал растеньице от невзгод, на втором году жизни привил ему маленький глазок от взрослой яблони и тем самым помог унаследовать все качества, приданные человеком маточному дереву, - дичок покорно уступил место сортовому побегу. И позднее, когда молодая яблонька, получив путевку в жизнь, переселилась с грядки питомника на это постоянное, отведенное ей место, он не переставал заботиться о ней: острой тяпкой подрубал сорняки, едкими каплями цветного дождя разил зловредных гусениц, рыхлил землю и добавлял питательных соков, зимой оберегал от зайцев и мышей. Всем своим существованием яблонька обязана ему. Его заботам не было предела. И вдруг он превратился в безжалостного супостата, выбрал здоровый сук и занес над ним пилу.
Вера ждала этой минуты, но когда посыпались свежие опилки, глухо охнула.
- Ничего, - успокоил дочь старый садовод, - это яблоньке на пользу: будет опять молоденькой и совсем переменится - яблочки начнет давать лучше прежних.
Увидев свежую рану на дереве, Вера тотчас принялась за работу: острым, как бритва, ножом надрезала кору и осторожно вложила в гнездо заостренный черенок. Затем она туго обвязала пояском из мочалы, покрыла края раны клейким снадобьем и поверх всего прикрепила колпачок из плотной бумаги. Хорошо придумана эта бумажная колыбелька: будет оберегать росток от палящих лучей солнца!
Тем временем отец отпилил еще одну ветку, и Вера поспешила туда.
- Ты собираешься перепривить всю крону?
- Зачем же сразу всю? Дерево заболеет… Половину веток оставим до следующей весны.
Трофим Тимофеевич думал о будущем. Через три-четыре года на месте этих тонких черенков заколышутся под ветром крепкие ветви, и в осеннюю пору колхозницы соберут с них первый урожай хороших яблок.
Отрезанные ветки, усыпанные цветами, лежали на земле. На них накинулись пчелы, как бы торопясь собрать последние капли нектара, пока не завяли нежные лепестки.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Что может быть прекраснее раннего весеннего утра? На востоке заря медленно уступает место небесной бирюзе. Из всех низинок веет прохладой. Светло-зеленые, как бы прозрачные, стебельки молодой травы гнутся под россыпями первой росы. На лужайках, словно капли, оброненные солнцем, вспыхивают яркие цветы стародубки. В кустах и перелесках слышится бесконечный птичий переклик, а среди полей высоко над головой, будто подвешенные к небу, звенят жаворонки. Звенят задорно и весело, довольные зарождением дня, а потом неожиданно затихают и камнем падают на землю. Чудесная пора - весеннее утро!
Шаров, в синем комбинезоне, в кепке, сидел за рулем "газика", мчавшегося по узкой полевой дороге, исполосованной зубьями борон и культиваторов. Он торопился в первую бригаду, но не мог не остановиться возле опытного участка, где испытывался новый способ борьбы с ползучим пыреем. Трактор, поблескивая шпорами колес, вел за собой дисковый лущильник.
Павел Прохорович, идя по этому полю, широкими носками пропыленных ботинок шевелил гладко срезанный и перевернутый верхний слой почвы, иногда наклонялся, чтобы поднять горсть крепких, как проволока, белых корневищ самого цепкого и злостного сорняка: скоро ему крышка!
Вернувшись к машине, Шаров проехал в бригаду, но уже не застал Кондрашова на месте. Они встретились у массива свежевспаханной земли, где гусеничный трактор водил за собой пять сеялок. Заговорили о посеве трав. Кондрашов сказал, что мог бы посеять люцерны побольше - на складе еще остались семена.
- То - для "Колоса Октября", - разъяснил Шаров.
От неожиданности Герасим Матвеевич даже поперхнулся:
- Это… это за какие же распрекрасные глаза?
- Неужели забыл? Обещали Огневу.
- У меня память правильная: что обещали из колхоза отдать - никогда не помню, а что нам положено взять - не забуду.
- Пойми: слова - не полова, их нельзя кидать на ветер.
- Да они наверняка сами запамятовали о договоре - не едут за семенами, голоса не подают, - чего же мы-то…
- Я им сейчас напомню.
- Будто своих хлопот у вас мало, - уговаривал Кондрашов. - Не приедут сегодня - сами все рассеем. А явятся - можно отговориться: опоздали, дескать.
Шарову припомнилось: до войны Герасим Матвеевич отказывался сеять люцерну: "Не хватало забот - о траве беспокоиться! Сама вырастет…" Никакие убеждения не действовали - пришлось отдать семена в другую бригаду.
- Худое запомнил, а про хорошее - молчок! - рассердился Кондрашов. - А не знаешь, кто семена уберег? Я! Сено из этой люцерны мне поглянулось. Для коней. Да и Савельевна говорила: коровы с того сена молока прибавили. Весна пришла, я все семена - в свою бригаду. Без тебя это было. Трудностей натерпелись, ой-ой! На коровах пахали. Не до травы - хлебушко бы вырастить. А я на маленьких полосках люцерну сеял, чтобы семена не перевелись. Распахал для пробы: пшеница поднялась на удивленье - мне до подбородка!.. А ты раздобрился: "Дать семян". Да они не смыслят еще в них…
- Подскажем, если потребуется. Ты поделишься опытом. На то и соревнование…
- Тогда будет трудно обогнать их…
- Ну и что же? Вместе, всем районом, начнем бороться за первое место в крае.
- Какой ты несговорчивый! Не прислушиваешься к голосу своих помощников… Я бы эту люцерну…
- Нет, нет, не трогай семена со склада, - предупредил Шаров бригадира и поехал в сторону Глядена.
В чистом поле все открыто взору, не только лошадь- зайца видно за километр.
Навстречу "газику" мчался вороной конь. Густая грива колыхалась на ветру. Крашенная бронзой дуга сияла под лучами солнца. Изредка на изгибах дороги показывался ходок - легкая тележка с плетеным коробком на дрожках. В коробке, как в гнезде, сидел грузный человек в кожаном картузе, блестевшем, словно начищенное голенище.
Конь свернул на обочину дороги и остановился. Поравнявшись с ходком, Шаров выключил мотор и вышел из машины.
- Что без сигналов раскатываешься по моим полям? Не умеешь гудеть? - шутливо крикнул Забалуев, переложил ременные вожжи в левую руку, а правую протянул Шарову. - Здравствуй! Значит, завел себе легковушку? Ишь ты! И без шофера обходишься! А я, брат, люблю, когда конским потом тянет. Ты подумай - с шести лет на коне: мальчишкой в бороноволоках ездил. В гражданскую на коне воевал. После того за бандитами гонялся. Тоже верхом. Конь, как говорится, мой первый друг. Мне с конем не расстаться… А ты далеко направился?
- К вам… - И Шаров рассказал, что по просьбе Огнева для их колхоза отсыпаны семена люцерны, что сеять ее надо с овсом.
- С овсом, говоришь, хороша? - переспросил Сергей Макарович и захохотал. - Калина тоже сама себя хвалила: "Я с медом хороша", а мед ответил: "Я и без тебя хорош".
- Не надо - сами рассеем, - холодно проронил Шаров.
- Трава и так нарастет! Самолучшая - пырей да мятлик! Даровая!.. - Голос Забалуева гремел на все поле. - У меня интерес не к траве, а к пшенице. И я по урожаю обгоню вас! Рекорд дам!
- Не спорю, - спокойно ответил Шаров. - Слышал - на выгоне вспахали маленькую полоску. А как - в полях? Вкруговую? Тоже обгоните?
- Поживем - увидим, - уклонился от прямого ответа Сергей Макарович и вдруг предложил: - Хочешь, я тебе покажу все поля. Поехали!
Он повернул коня, крикнул:
- Ми-ила-ай! - и помчался к бригадному стану, намереваясь позвать с собой Огнева.
Павел Прохорович сел за руль и повел машину следом за ходком.
Забалуев оглядывался и торопил Мальчика. Угнаться за ним не так-до просто! Пусть убедится Шаров!
Полевая дорога во многих местах была перепахана, на гребнях между бороздами ходок подкидывало, и у грузного седока трепыхались согнутые в локтях руки, словно крылья птицы, у которой еще не отросли маховые перья, способные поднять ее в воздух.
Огнева не оказалось на стане. Сергей Макарович распряг коня; согнувшись, втиснулся в кабинку рядом с Шаровым, и они поехали едва заметной полевой дорожкой, по обе стороны которой раскинулись такие огромные массивы, занятые всходами пшеницы, что их невозможно было окинуть глазом. Разговор спутники вели настороженно, приберегая самое важное до благоприятного повода. Время от времени останавливались, выходили из машины и присматривались к земле. Шаров упрекал соседа за ползучий пырей, острые шильца которого заполняли междурядья. Сергей Макарович краем уха слышал об опытах луговатцев, но не верил, что им удастся побороть этот живучий сорняк. А Павел Прохорович давал слово - через два года не останется ни былинки.
- Надорвешься!.. - хохотал Забалуев, держась за ремень. - Уж я-то знаю!.. Придется тебе бабку звать - горшок на брюхо ставить!..
- Посмотрим, кому дадут припарки за плохой урожай! - отшучивался Шаров. - А я могу хоть на спор! По бутылке коньяку! Идет?
- Без спора знаю - правда на моей стороне!.. Ну как ты его, пырей, поборешь? Боронами с большими зубьями. Прочесать раз по десять вдоль и поперек. Только. Но, говорят, структура портится. Раньше, понимаешь, никакой структуры не было, а теперь откуда-то взялась… Ну, как еще?
Сосед рассказал о новом методе - лущить несколько раз в лето. Забалуев безнадежно махнул рукой. МТС, может, и управится с такой работой, но ведь за каждое лущение надо платить. Нет, нет, для него, хозяйственного председателя, это не подходит.
- Ошибаетесь, Сергей Макарович, - сокрушался Шаров. - Вырастет у вас пырей, молочай, овсюг, круглец… Всякая дрянь! А пшеница, я вам скажу…
- По пшенице не тебе меня учить, - перебил Забалуев. - Сердцем чую, как она растет! Я с пяти лет на пашне.
- Когда ты был единоличником - мог ошибаться. Твое дело. Сам расплачивался. А председатель колхоза не имеет права на ошибки. Народ с него спросит. И перед государством в ответе…
- Не пугай. Не подкапывайся!
- Да я по-дружески.
- Хороша дружба. Высрамил старого хлебороба!
Шаров вернулся в машину. Забалуев сел позади него.
Некоторое время ехали молча.
Было тихо, солнечно, раскаленный воздух дрожал возле земли, и оттого казалось, что вдали играла прозрачная вода. Справа на холмах сиял огромный город с его белыми, будто алебастровыми, домами, возвышавшимися над водой. Но вот серое облако надвинулось на солнце, подул ветерок, вдоль Чистой гривы побежали озорные черные вихри, и город, оказавшийся в тени, как бы опустился на землю, дома поблекли, стали цементно-серыми. Но и при этом приглушенном освещении город был хорош! Танюша позавчера поехала туда: повидаться с матерью, кое-что купить для себя. Уговорились, что она отдохнет там денек, сходит в театр… Сегодня утром послал туда полуторку: приедет в кабинке… Да она, наверно, уже дома. Приготовила обед, поджидает…
В одном жена права - город у нас красивый. Издалека видна его мощь. Высокие железные опоры встали в шеренгу и поддерживают электрические провода. Многочисленные вереницы столбов тоже несут провода. Одна вереница уже приближалась к Чистой гриве, чтобы вдоль дороги направиться к Глядену.
Забалуев приподнялся и, высунувшись из машины, указал на столбы:
- Видишь? Вон, вон! Осталось вкопать каких-нибудь две сотни, и будет свет! Бабенки перестанут меня грызть! - Добродушно рассмеялся. - Самые настырные - рябые: им, видишь ли, надо юбки электричеством гладить! Будто красоты прибавится! А моя Анисимовна всю одежу вальком на скалке прокатыват - и, понимаешь, ничего. Живем.
Затем он напомнил Шарову, что тот "подбивал" его строить вместе гидростанцию на Жерновке, - хлопот было бы на пять лет. Не меньше. И потом забот не оберешься!
- А тут я проволоку протяну, и все. Голова не будет болеть. Учись хозяевать, пока я живой!
- У вас один взгляд, у нас - другой. И плитками, и утюгами женщины уже обзавелись. А когда разбогатеют, начнут покупать стиральные машины…
- Небось тоже электрические? Машины? Портки стирать?! Ой, уморил! - Забалуев замахал руками. - У тебя, понимаешь, какие-то винтики расшатались. Подкрути, пока голова цела. А то баб совсем избалуешь, они тебя через эту самую машину пропустят, до костей простирают, а потом - утюгами со всех сторон! Смех и грех!.. Этак на них ты электричества не напасешься!…
- Построим вторую гидростанцию - на всех хватит.
- Не позабыл затею? Не отступился?
- И не отступлюсь.
Поравнялись с полевым станом, и Сергей Макарович пригласил на обед.
- Я завсегда сам снимаю пробу во всех бригадах. Сегодня вместе проверим. Сварена уха из голов соленой горбуши. Повариха привезла полмитрия. Тяпнем под ушицу…
Холодно поблагодарив, Шаров высадил Забалуева и, жалея, о напрасно потерянном времени, поехал домой.
2
На двери висел замок, - Татьяна загостилась в городе. Завтра придется съездить за ней…
С крыльца глянул на огороды, разделенные невысокими плетнями. На каждом участке - хозяйка: одна еще только рыхлит грядки, другая уже садит лук, третья сеет горох для ребятишек… И только у них с Татьяной - пусто. Сухая, нетронутая земля изорвана трещинами. Надо сказать, чтобы сегодня же вспахали. Утром встать до солнышка, сделать хотя бы одну грядку для лука да клумбу для цветов. Может, это расшевелит Танюшу…
В кухне на столе - кринка молока. Ее поставила Катерина Савельевна, приходившая доить корову. Рядом - мягкий пшеничный калач. Пахнет вкусно. Хороший хлеб стряпает соседка!..
Пообедав, Шаров снова отправился в поле. А вечером он в конторе нашел на своем столе телефонограмму - вызов на бюро райкома.
- Из-за картошки все… - пробурчал Елкин, которого тоже вызывали в город.
Они выехали утром. Шаров даже и не вспомнил, что собирался до возвращения жены сделать клумбу. Голова была занята тревожными думами.
Картофеля они, по своему пятилетнему плану, посадили восемьдесят гектаров, а районные организации требовали сто. Семян не осталось, покупать не на что. Три дня назад в протоколе заседания правления записали: "Считать посадку законченной".
Тут же упомянули, что, помимо плана посеяно двадцать гектаров маку.
- Не засчитывают мак, - вздохнул Елкин. - И зря я согласился с тобой. Теперь упрекают: "Шаров прикрывается решением правления. А ты где был?.." Не миновать взыскания.
- Но ведь семян-то действительно нет.
- Говорят, надо было изыскивать…
Оставив Елкина в райкоме, Шаров решил до начала заседания повидать жену. Но и там его ждало огорчение. Теща, высокая, веснушчатая женщина с завитыми крашеными волосами, старая курильщица, говорила басовито:
- Ах, какая жалость!.. Ну, что бы тебе приехать на десять минут раньше, все бы и решили сразу. Танечка так рвалась к тебе, так рвалась. Места не находила. От радости и волнения. Я говорила, что ты можешь приехать за ней. Надо подождать. Нет - убежала. Теперь ищет где-то попутную машину в Луговатку. "Голосует" на дороге… Да вот тебе записка. Читай. И никаких "но". Даже слушать не буду. Хватит для Танечки этой деревенской ссылки. Хватит, Как мать, говорю. Сейчас же отправляйся к этому профессору, твоему другу. Он ждет тебя. Ждет. Тут все написано…
Прочитав записку, Шаров медленно свернул ее и опустил в карман.
- Ну? Ну что ты молчишь?.. Место хорошее, ставка - дай бог каждому! Квартиру обеспечат. С ванной, с горячей водой!.. Танечка прыгала от радости. А ты… Ах, боже мой! Боже!.. Какой ты тяжкодум!.. Выпей чашку кофе и… в добрый час!
Шаров встал, надел фуражку.
- Мне нужно в райком. Срочно…. - И откланялся. - Будьте здоровы!
- Постой, постой… Ты взгляни на это серьезно… Давай поговорим…
- Некогда мне. Извините.
Выходя из комнаты, Павел Прохорович плотно прикрыл за собой дверь: потом достал платок и стер пот со лба…
В коридоре райкома его поджидал Елкин; глянув на лицо, встревожился. Что случилось? Уж не расхворалась ли жена?
Шаров махнул рукой:
- П-после расскажу… - И, вздохнув, добавил: - Есть такие трудноизлечимые болезни…
Про себя твердил: "Потом, все потом… Сейчас ни о чем не думать. Ни о чем, кроме дела…"
Но заставить себя не думать о записке жены было нелегко.
Раньше других членов бюро появилась Векшина.
- Прибыли? - спросила, пожимая руку тому и другому. - Ну, ладно… - добавила неизвестно для чего и направилась в кабинет секретаря.
Шаров надеялся, что Дарья Николаевна замолвит за них слово.
Это предчувствие не было напрасным, - Векшина спросила Неустроева:
- Все-таки ставишь вопрос о луговатцах?
- А по-твоему, не надо ставить? - Неустроев вскинул на нее глаза. - Попустительствовать срывщикам планов? Пусть другие следуют дурному примеру? Так? Что же у нас получится?
- Можно было бы поговорить…
- С Шаровым?! Пробовал. Он гнет свое. На таких действуют одни взыскания.
- Посевная еще не закончена. Возможно, другие колхозы перекроют план по картофелю…
- Авось да небось!.. Отменить борьбу за план, сложить руки и ждать у моря погоды?.. - Неустроев закурил, бросил спички на стол. - Твой либерализм удивляет меня!