Казу медленно поднялся, затем, нагнув голову, с пеной у рта, ринулся на своего противника. Джек отскочил в сторону, но недостаточно быстро. Левой рукой он достал Казу в ухо, но опять-таки недостаточно быстро, чтобы предотвратить нападение. Голова Казу попала, как он хотел, хотя менее глубоко, в живот его врага. У Джека захватило дыхание и он упал навзничь, но "рыжий" упал тоже, что дало Джеку возможность сделать несколько глубоких вдохов! Когда "рыжий" возобновил нападение, Джек уже был в состоянии бороться и сопротивляться, уклоняясь от ударов и нанося их сам - хотя и жалкие, слабые удары…
- Неправильно! Он без дыхания! Нечестно! - крикнул кто-то из кустарника.
- Но не для меня! - прорычал Казу. Он прыгнул, бросился на своего задыхающегося противника и стал выкручивать ему руки. Джек высвободился, но споткнулся о подставленную ногу. В тот момент, когда Джек падал, Казу ловко нанес ему со всей силы удар по незащищенной голове. Затем он набросился на лежачего и стал бешено топтать его ногами.
- Нечестно, свинья ты! - кричал Ракетт, как тигр бросаясь на Казу, совершенно невменяемого от бешенства и ненависти, смотрящего на него ничего не видящими глазами. Джек, скорчившись, лежал на земле. Доктор Ракетт как раз нагибался над ним, когда примчались Том, Ленни и Алек Райс. Казу уселся на пень, пытаясь отдышаться и прийти в себя.
- Послушайте, Казу, - крикнул ему Ракетт, поддерживая безжизненную голову Джека. - Я отдам вас под суд, если вы убили его.
Казу, медленно и тяжело приходящий в себя, приподнял голову, и его голубые, налитые кровью глаза, все его изрядно побитое лицо потемнели от страха.
Он сидел боязливо и тупо, не произнося ни слова.
Наконец Джек шевельнулся. В нем еще теплилась жизнь. И тотчас же это животное Казу набралось храбрости.
- Проклятый мальчишка набросился на меня и дал мне по зубам, а я и не трогал его. Должен же я был защищаться. Проклятый мальчишка…
Джек открыл глаза, стараясь осмотреться.
- Считал ли кто-нибудь? - глухо произнес он. Но встать не смог.
- Это было против всех правил, - сказал Ракетт.
- К черту все ваши правила! - крикнул Казу. - Это была свободная борьба, до которой никому не было дела. Если этому сукину сыну угодно, пусть подымается на ноги. Я покажу ему, как надо общаться с австралийцем!
Джек уже стоял на подгибающихся от усталости ногах. Он решил продолжать борьбу, даже если это ему будет стоить жизни.
- А ну-ка покажи! - тихо сказал он и наскочил как кошка на изумленного и несколько испуганного Казу. Но что-то было неладно. При первом же ударе левым кулаком он ощутил такую острую боль, что громко вскрикнул, и весь туман разом вылетел из его головы. Теперь он был в полном ясном сознании. Он знал: надо было ударить, - и притом быстро, - правой рукой. Он ничего не слышал и не видел, но осознавал все каким-то сверхсознанием ясновидящего.
Между тем доктор Ракетт увещевал Казу не быть подлым в борьбе. Но Казу это уже недоедало. Он был смущен неожиданной бодростью Джека. Он чувствовал некоторую усталость и неуверенность в себе; припадок бешеной злобы утих и он охотно бы ретировался.
Джек слегка покачивался взад и вперед. Казу стал в выжидательную позу. И вдруг, совершенно неожиданно, Джек кинулся всем своим корпусом и всей своей, не на жизнь, а на смерть борящейся волей на Казу и нанес ему удар по подбородку своим железным кулаком. Не успел тот очухаться, как получил второй удар, который оказался решающим. Казу размахнулся, Джек тоже, и оба упали.
Доктор Ракетт считал, смотря на часы. Казу сел, глядя в темнеющую синеву. Проклятие вырвалось из его изувеченного рта. Когда Казу встал, доктор Ракетт сунул часы обратно в карман. Но Джек не двигался. Он лежал в глубочайшем обмороке.
Ленни, как наиболее впечатлительный, заплакал, увидав разбитое, позеленевшее лицо Джека. Доктор Ракетт послушал пульс и сердце юноши.
- Возьми лошадь, Том, и привези воды и водки, - распорядился он.
Том повернулся к Казу, стоявшему поблизости с опущенной и совершенно разбитой головой, ожидая возможности уйти.
- Я возьму ненадолго твою лошадь, Казу, - сказал он. Казу ничего не ответил. Он надевал рубашку, и в эту минуту видны были лишь пояс и узкая полоска его тела. Том вскочил на вороного, Ленни за ним, с мокрым еще от слез лицом. Изуродованное лицо Казу выглянуло из рубашки им вслед. Ракетт продолжал возиться с Джеком, все еще не подающим признаков жизни. Ален Райс молча и пассивно стоял с ним рядом. Казу медленно застегивал неповоротливыми пальцами воротничок и манжеты. Горячка боя уходила, и лицо его исказилось гримасой боли. Это был уже не тот самый Казу, который так самонадеянно вел себя с Моникой.
Ленни прибежал с жестянкой воды. Он соскочил с лошади у плотины и нашел припрятанную им там жестянку. Доктор положил смоченный платок на безжизненное лицо Джека. Синяки и кровоподтеки выглядели как-то особенно странно среди мертвенной белизны кожи; один глаз совершенно заплыл.
- Он не умер, - верещал Ленни, больше всего напуганный неузнаваемостью Джека.
- Нет, но ведь Том должен был привезти водку.
Пока они говорили, в кустарнике раздался топот копыт, и появилось красное, озабоченное лицо Тома. Он спрыгнул с седла и отпустил поводья.
Доктор нажал на подбородок, насильно открыл Джеку рот и влил в него немного жидкости. Послышался еле уловимый, клокочущий звук, и раскрылся один, совершенно стеклянный глаз. Прошло несколько томительных мгновений. Затем действие водки начало сказываться. Жизнь в теле мальчика как будто напомнила о себе, и широко раскрытый глаз устремился в определенную точку. Он упорно ловил взгляд Казу, который, глядя перед собой, униженный и смешной, суетился где-то в отдалении. Глаз смотрел удивительно сознательно и слабая, насмешливая, неуверенная усмешка появилась рефлективно на искаженной физиономии Казу.
- На этот раз с него как будто довольно, - сказал Казу, повернулся, поднял поводья, вскочил на лошадь и уехал.
- Как вы себя чувствуете? - спросил Ракетт.
- Отвратительно, - ответил Джек.
Ленни узнал, наконец, голос Джека. Лицо он узнать не мог, страшное, с заплывшим глазом.
Доктор чуть-чуть улыбнулся.
- Где болит? - спросил он.
Джек задумался над этим вопросом. Затем молча посмотрел на Ракетта.
- Встать можете?
- Дайте попробую.
Они подняли его на ноги. Но все опять закружилось. Ракетт поддержал его.
- Он свалил меня? - спросил Джек.
Вопрос исходил из полусознания и ощущения, что борьба между ним и Казу еще не закончена.
- Нет, вы свалили его. Мы наденем на вас куртку.
Но просунув руку в рукав, он почувствовал, что снова теряет сознание, и готов был расплакаться, видя, что самообладание и сознание покидают его.
- Идти можешь? - озабоченно спросил Том.
- Я же не лицом хожу, - последовал ответ. Но одновременно появилось ощущение тошнотворного кружения и проваливания. Он окончательно потерял сознание, и Том взвалил его на спину, как мешок.
Когда Джек очнулся, он лежал у себя на кровати, доктор Ракетт осматривал его, а Ленни усердно снимал с него сапоги. От доктора пахло лекарствами. Лицо было сосредоточенно и внимательно.
Джек тут же вспомнил о бабушке.
- Как бабушка? - спросил он.
- Она опять приободрилась. Родственники так обозлили ее, что она снова вернулась к жизни.
- Теперь твой черед, кажется, - вид у тебя ужасный, - заявил Ленни.
- Видел кто-нибудь меня? - боязливо и смущенно спросил Джек.
- Пока только Грейс.
Ракетт, возившийся с перевязкой, заметил лихорадочное волнение, появившееся в зрячем глазу больного.
- Не разговаривайте много, он совсем не должен говорить. Ему нужен покой.
Они надели на него ночную рубашку, дали попить и он заснул.
Было уже темно, когда он проснулся. Голова казалась огромной. Она становилась все больше и больше, казалось, сейчас заполнит собой всю комнату. Скоро она будет такой, что и в комнате для нее не хватит места.
О ужас! Ему сделалось страшно и он закричал.
- Что случилось? - быстро спросил кто-то.
- Зажгите свет, зажгите свет! - кричал Джек.
Ленни зажег свечу; к вящему успокоению Джека, все оказалось на своем месте - комната, кровать, стены, все было в натуральную величину, а Том и Ленни в одних рубашках стояли возле него.
- Что с тобой, голубчик? - ласково спросил Ленни.
- Моя голова - мне показалось, что она все растет и заполняет всю комнату.
- Какое там! Лицо у тебя немного раздуло, но голова такая же, как всегда!
Джек мало-помалу дал себя уговорить, позволил потушить свечу и заснул. Когда он проснулся утром, жара уже не было. Ленни сидел и караулил его. Джеку хотелось, чтобы семейство не узнало, в каком он виде, но близнецы уже видели его обезображенное лицо. И Моника знала. Она-то и послала к нему доктора Ракетта, Тома и Алека Райса. И Грейс знала. А вскоре пришла Ma со словами:
- Боже мой, Джек Грант, что это тебя угораздило привести себя в такой вид?
Вошел Па - медленно и грузно - ничего не сказал, но выглядел мрачно и недовольно. Все они знали.
Но Джеку хотелось быть одному. Он шепнул это Ракетту и Тому, и доктор выпроводил всю семью.
Грейс принесла ему поесть. Прибежала Моника и долго и пристально смотрела на него. Бог знает, что она думала при этом.
- Я была уверена, что он убьет тебя, - сказала она. - Я так испугалась.
- Почему он непременно должен был убить меня?
- Что бы ты мог поделать? Он гораздо сильнее и злее тебя.
- Быть может, он и сильнее, но в некотором отношении я не слабее.
Она недоверчиво взглянула на него. Она не верила ему. Ему было ясно, она не верила той другой, внутренней его силе, которой он так доверял. Она считала его во всех отношениях слабее Казу. Но, разумеется, симпатичнее; Джека это сердило.
- Я, кажется, отделал его не хуже, чем он меня, - заметил он.
- Но он не лежит в кровати. - Она дрожащими пальцами особенно нежно коснулась его перевязанной руки. - Мне очень неприятно, что он изувечил тебя. Я знаю, ты возненавидишь меня за это.
- Почему? - холодно ответил он.
Она взяла его руку и быстро поцеловала ее, потом долго и умоляюще глядела ему в глаза, вернее, в один глаз. Казалось, она вовсе не замечала карикатурности его лица.
- Не возненавидь меня за это, - повторила девушка с мольбой. - А теперь до свидания, - добавила она, бросив ему последний, умоляющий, проникновенный взгляд.
Когда она ушла, ему открылись необыкновенная наблюдательность и чисто кошачья хитрость, сквозившие, несмотря на всю ласковость слов, в ее взгляде. В этом было что-то дьявольское. Он повернулся к стене, и слезы набежали ему на глаза, подобно жгучей, едкой кислоте.
На следующий день кашу принесла ему Мери. Она не хотела больше держаться в стороне и пришла на помощь. Он прочел на ее лице, до какой степени она изумлена, испугана и немного шокирована его видом. Она еле узнала его. Но тотчас же поборола в себе отвращение и стала еще заботливее.
- Вначале было, наверно, ужасно?
- Теперь уже лучше, - ответил Джек и храбро принялся глотать кашу.
Он видел, она мечтала об его прежнем, красивом лице. Не хотела верить, что это действительно он.
- Я никогда не прощу этому жестокому Казу, - сказала Мери, и краска залила ее смуглые щеки. - Надеюсь, что мне не придется с ним больше разговаривать.
- Я же сам начал. Вина была моя!
- Как он все-таки мог? Грубое животное! Как он посмел хоть одним пальцем дотронуться до тебя?
- Как видишь, посмел!
Она отвернулась в полном негодовании.
- Теперь я понимаю, почему в былые времена таким людям отрубали руки! Как смел он изуродовать твое прекрасное лицо?
И глаза ее наполнились слезами.
Лицо Джека больно заныло от сдерживаемого смеха.
- Очевидно, он не оценил по достоинству моей красоты! - пошутил он.
- Ревнивое животное. Надеюсь, что он поплатится за это. Впрочем, он ведь не совсем изуродовал тебя?
- Нет, нет! Да разве это так уж важно?
- Да, важно, - с необычайной страстностью выкрикнула она, - для меня, по крайней мере!
ГЛАВА XII
Великая разлука
Вскоре Джек начал поправляться. Он уже мог сидеть в кресле у камина. Это было бабушкино место, но бабушка больше не вставала с постели.
Он навестил ее и испугался ее вида. Серая, морщинистая кожа вокруг рта, заостренный нос, постоянно закрытые глаза, тяжелое дыхание: все это наполняло его страхом и трепетом. Он страстно желал быть, наконец, вместе с Томом у лошадей. Но должен был еще подождать. Поэтому он чередовался с Мери дежурством у бабушки. Он сделался нервным, мнительным, боязливым, чего с ним не было никогда за всю его жизнь. Семейство, казалось, предоставляло его самому себе, так же как делало это с бабушкой. Мрачное одиночество и страх смерти.
Подступили первые дожди. Дождь всю ночь стучал по крыше их комнаты. Было пасмурно и немного прохладно. Ветер свистел вокруг дома. Мери сидела у бабушки, а он прислушивался к ходу часов - тик-так. Он закутался в плед и пытался читать. Удивительно! В Австралии он разучился читать. Слова ничего не говорили ему.
Было воскресенье и запах ростбифа, пуддинга, капусты и яблочных пирожных еще разносился по всему дому. Джек начинал ненавидеть эти воскресные обеды. Они так тяжело ложились на желудок и казались ему такими унизительными. Теперь же, когда он был болен, они были ему еще более противны. Эти обеды были здесь единственной вещью, неприятно напоминавшей ему Англию. Англию, в которую он ни за что не хотел вернуться!
Сегодняшний обед был исключительно тихим: Моника, Грейс и близнецы были приглашены в Йорк к родителям Алека Райса, и без них дом сразу опустел. Все было как будто не так, как всегда. Том и Ленни были во дворе, миссис Эллис с малышами наверху, а мистер Эллис ушел взглянуть на овец, простудившихся во время дождя. Что-то непривычно унылое и мрачное царило в атмосфере всего дома. Так всегда бывает в Австралии: вереница солнечных, без событий дней; за ними вдруг наступает пасмурный, и все становится мрачным, как могила, безотрадным, как в Англии в ненастные дни.
Огонь потух. Джек подложил несколько поленьев и раздул тлеющие угли.
В комнате тихо раздавалось тиканье часов, заглушенное потрескиванием дров в камине.
Где бы мог быть знаменитый бабушкин чулок? Но одна мысль о где-то запрятанных деньгах, о человеческой жадности и страсти к бренному металлу была противна ему.
Он почти что засыпал, когда Па неожиданно вошел в комнату. Джек раскрыл глаза, намереваясь встать, но тот махнул ему рукой, взял себе другой стул и подсел к камину, неподвижно глядя в огонь. Все это было как-то странно. Па был сам такой странный! То же бесцветное, унылое выражение лица, как у бабушки. И такой незнакомый, отсутствующий взгляд. Джек удивился: он понял, что Па не хочет вступать с ним в разговор. Часы мерно постукивали, и Джек мирно заснул.
Он открыл глаза. Па медленно, безумно медленно набивал себе трубку. Какой он был молчаливый…
Джек снова задремал и снова проснулся, разбуженный каким-то странным звуком. Это было дыхание Па, а может быть, стук от упавшей трубки. Па уронил ее. Но и тело его - грузное и неподвижное - склонилось на сторону; он неестественно и хрипло дышал во сне. Джек поднял трубку и снова уселся. Он беспричинно устал, невыразимо устал.
Он проснулся в страшном испуге. Близился вечер; лил дождь, в комнате было почти темно. Огонек камина отсвечивал на часовой цепочке Па. Куртка его, как всегда, была расстегнута и цепочка хорошо видна. Па казался необычайно толстым, совершенно неподвижным, жутко тихим. Он свесился на сторону, как мешок; хриплое дыхание прекратилось. Джек охотно разбудил бы его. Как тихо было кругом! Наверху кто-то передвинул стул и это еще более подчеркнуло тишину комнаты. Издалека доносился шум играющих малышей.
"Сеется тело телесное". Почему эти слова пришли ему на ум? Прочь их! Какое ему до них дело. Пусть светит солнце и все будет по-старому. Он не чувствовал больше слабости; была бы хорошая погода, он ушел бы в конюшню к лошадям.
Если бы только мистер Эллис проснулся и переменил позу! Так было уж очень страшно.
Внезапно открылась внутренняя дверь и в нее быстро вошла Мери. Увидев спящего мистера Эллиса, она испугалась, потом подошла к Джеку, дернула его за рукав и, нагнувшись, шепнула ему на ухо:
- Джек, она скончалась! Мне кажется, она скончалась во сне. Надо разбудить дядю.
Джек поднялся, весь дрожа. В комнате так странно пахло. Он подошел к спящему и дотронулся до его плеча.
- Па! Мистер Эллис! Па!
Никакого ответа. Они подождали. Джек сильнее дернул за руку. Она казалась безжизненной. Подошла Мери, стараясь приподнять свесившуюся голову дяди. Она слабо вскрикнула.
- С ним что-то неладное, - сквозь слезы сказала она.