Словно задетый за больное, Сидор повернулся к Андрею и с горячностью человека, на всю жизнь посвятившего себя любимому делу, заговорил о месте яблони в истории человечества. Яблоко древнее многих древних мифов. Созданное человеком, оно было предметом раздора среди богинь, которыми наши далёкие предки населяли вселенную. Брат, наверно, не знает, что археологи обнаружили семена яблони в свайных постройках, в памятниках древнего Египта. Шли тысячелетия. Цвела и плодоносила яблоня. Но только на рубеже нашего летоисчисления она смогла перекочевать из мифологии в научные трактаты. В Риме Катон и Плиний Старший описали тридцать шесть сортов. Девять веков назад, при Ярославе Мудром, едва ли не самым крупным садом на земле был яблоневый сад Киево-Печерской лавры. К девятнадцатому веку яблоня распространилась по всей Руси. Сортов её всё прибавлялось и прибавлялось, как детей, внуков и правнуков в большущей семье. В ту пору агроном Болотов уже описал шестьсот сортов, и это в одной лишь Тульской губернии! Мичурин оставил после себя богатое наследство ценнейших сортов яблони. А его бесчисленные ученики и последователи, как кудесники, вызывают к жизни всё новые и новые разновидности. На опытных станциях в нашей стране уже создано семьсот сортов! Теперь Андрей может представить себе, насколько велик, поистине колоссален задуманный и осуществляемый им, Сидором, труд.
Валентина Георгиевна пригласила к столу, который она уже накрыла на веранде. Андрей подал брату полотенце, и они пошли мыть руки. По пути к умывальнику Сидор продолжил свой рассказ. Он уже давненько убедился, что для одного человека, хотя бы у него и было семь пядей во лбу, непосильна такая работа, какую задумал он, - не хватит жизни. Теперь у него много соавторов. Труд будет коллективным и выйдет под его общей редакцией. Так, над томом об американской яблоне, вернее - о сортах яблони в Северной Америке он работал в содружестве со своим заокеанским коллегой.
Скинув верхнюю рубашку, Сидор открыл кран с холодной водой; умывался долго, отфыркиваясь и отпыхиваясь; смочил бороду и волосы. Утираясь махровым полотенцем, опять заговорил о своей работе. На его помологической карте ещё есть белые пятна. Одним из них остаётся Сибирь.
- Утром поедем к Дорогину, - сказал Андрей. - Там ты многое почерпнёшь.
Сидор оделся и, стоя перед зеркалом, тщательно расчесал бороду и волосы. Освежённый, краснощёкий, он снова склонился над своим чемоданом.
- Я кое-что захватил с собой. Держи. - Подал брату бутылку. - Марочное цинандали! Лучшее из всех сухих вин, какие мне приходилось пробовать.
Они вышли на веранду. Ночь оказалась тёплой, стеклянные стенки были раздвинуты, и в дом заглядывали розовые георгины. А над столом, где был накрыт ужин, возвышалась хрустальная ваза с букетом из белых астр - любимых цветов Валентины Георгиевны.
Наполняя рюмки, Андрей говорил брату:
- Дорогин, надо полагать, угостит тебя сибирскими винами:,
- Разве такие есть?.. Что-то мне не верится…
Выпили за встречу, за свою молодость, не увядавшую в воспоминаниях, и за будущие успехи.
…Шёл пятый час утра, Валентина Георгиевна, извинившись, ушла спать, - к восьми ей - в школу, где она преподаёт историю, - а братья всё ещё сидели за столом, пили чай и, разговаривали, как в далёкую пору детства у костра в ночном…
Глава тринадцатая
1
Вера любовалась полосой Лизы. Пшеница вымахала чуть не в рост человека, да такая густая, что, казалось, струйки ветра не могли протиснуться сквозь неё, а скользили по поверхности. Эх, если бы такая была в поле, на больших массивах!
Всякий раз по дороге из сада в село Вера подходила к полосе и гладила колосья, длинные и полные, как молодые початки на болотной рогозе.
Однажды подруги встретились на дороге возле полосы, и Вера, хлопнув в ладоши, сказала:
- Пшеница у тебя, однако, из всего края лучшая! Чистая, будто гребнем прочёсанная!
- Вот этими гребешками прочесали на два разика! - Лиза показала руки с растопыренными пальцами. - Из конца в конец строем прошли…
Она заглянула подруге в глаза:
- Не завидуешь? - И поспешила напомнить: - Ты ведь сама отказалась от целины-то. Я перед тобой не виноватая.
- Наоборот рада за тебя. - Вера обняла подругу. - Вот как рада!..
- Твоё счастье-то привалило мне.
- Ну-у. Я своё добуду.
- Не забывай про охотника, который за двумя-то зайцами гонялся…
У Веры сомкнулись брови. Зачем выдумывают небылицы? Она ни за кем не гоняется. У неё - жених. Когда-нибудь домой вернётся…
А Лиза пошутила с ещё большей неловкостью:
- Говорят, кому везёт в любви, тот в работе проигрывает…
- Ну тебя!.. - отвернулась Вера. - Болтаешь глупости!..
Отойдя от неё, припомнила частушку, которую пели девчонки зимой в садовой избушке: "Разнесчастную любовь девушка затеяла…" Намекали на неё. А ведь она не затевала… Да и нельзя затеять. Настоящая-то любовь приходит сама, нежданно-негаданно, как весной в лесу родник пробивается сквозь мох…
Лизу поджидали тревожные дни. Едва успели появиться на колосьях жёлтенькие серёжки чуть заметных цветов, как начались проливные дожди. Набухая влагой, высокая пшеница клонилась всё ниже и ниже.
- Боюсь - ляжет хлеб, - беспокоилась звеньевая. - От заботушки сердце вянет…
- Изловчимся - скосим жаткой! - успокаивал Забалуев. - Зерно в снопах дойдёт - будет полное, увесистое!
Дождь не унимался, и Сергей Макарович тоже начал тревожиться: "Горячо достанется уборка…"
Однажды Фёкла Скрипунова по пути в сад остановилась у рекордной полосы, посмотрела на полёгший хлеб и вернулась в село, чтобы застать Лизу дома.
- Твою пшеничку, доченька, - заговорила озабоченно, - окромя серпа, ничем дочиста не поднять. Придётся мне обучать тебя и твоих девок страдному делу.
- Ну, уж ты, мама, придумала, - замахала руками Лиза. - Обещались приехать для кино снимать, а мы - с серпами. Стыдно…
- Стыд не в том. Вот ежели такой урожаище на землю оброним, тогда будет совестно на глаза людям показаться… И не жди ты никаких съёмщиков. А то хлеб попреет…
- Серпами не буду жать…
- Не спорь, а меня слушай. Я, доченька, за свою жизнь настрадовалась вдоволь. Семи годочков положила серп на плечо да пошла в поле. Бывало, морозы ударят, белые мухи замельтешат, а мы всё ещё хлебушко жнём. Страда! Теперешняя молодёжь даже не знает про этакое. В хорошую погоду комбайны запустят - как одним взмахом руки урожай снимут. А нонешный год, сама видишь, из порядка выломился: урожай к тебе пришёл богатырём, а на ногах устоять не мог, покорился ветру - лёг. Надо поднять его. Он не погнушается, что мы явимся к нему с серпами, за всё отблагодарит.
Лиза подумала и согласилась; в бригаде сказала, что уже положила серпы в керосин - ржавчину отмачивать. Над ней посмеялись:
- Ты ещё придумаешь руками пшеницу дёргать! По первобытному!
Сергей Макарович погасил смех:
- Гоготать нечего. Мы собрались не шутки шутить. Хлеб лежит в мокре, ненастье грозит бедой. Комбайнам - помеха. Значит, надо убирать, кто чем умеет. Жните в дождь. Снопы сразу ставьте поодиночке - ветер высушит.
Фёкла Скрипунова объявила Дорогину:
- Хоть сердись, хоть не сердись, Трофим, а я на неделю уйду к дочери в звено. Должна я помочь своему дитю с урожаем управиться…
И вот жницы вышли на полосу. Фёкла Силантьевна отмеряла себе широкую делянку, которую она назвала постатью, и принялась за работу. Серп то и дело нырял в густую пшеницу, а в левой руке быстро увеличивалась горсть подрезанных стеблей.
- Вот так, девуни, жните! Вот эдак режьте! - приговаривала она, а сама, согнувшись, казалось, не шла - бежала вдоль постати. К концу пути в левой руке было полснопа. Придерживая серпом возле колосьев, она подняла пшеницу и положила на соломенный поясок; после второго захода завязала сноп, и, поставив его, воскликнула:
- Зажин сделан! - Ласково провела рукой по колосьям. - Ветерком прохватит - зёрнышко хорошо подсохнет!
Девушки разошлись по местам. Серпы у них ныряли неумело, горсти оказывались маленькими, и Силантьевна то одной, то другой советовала:
- Пальчики, девуня, отгибай… Середним подхватывай пшеничку. Так, так. Теперь - безымянным. Мизинчиком, мизинчиком поболе…
С непривычки руки быстро устали, заныли поясницы.
- А против спины лекарство есть - трава скрипун, - успокаивала девок Силантьевна, срезала несколько стебельков с толстыми скрипучими листьями и раздала всем. - За пояс заткнёшь - спина уймётся.
Девушки захохотали.
А вы не зубоскальте, просмешницы. Сперва испытайте травку…
Молодые жницы жали хлеб, перебрасываясь шутками, и посматривали одна на другую - у кого ровнее стерня? У кого больше и красивее снопы?
Вдруг Лиза вскрикнула и, выронив серп, помахала левой рукой, - с большого пальца капала кровь.
- Ой, горюшко моё!.. Ой, рученька!..
- Не реви, девуня, - сказала мать, направляясь к дочери. - В страду со всякой жницей такое приключается. Старики-то говорили, что хлебушко потом да кровью полит…
- Тебе, конечно, не больно. А я должна терпеть. Я говорила: "Не надо серпы" - ты приневолила. Вот теперь останусь без руки…
- Взадпятки, доченька, не ходят. Слово дали - надо сполнять. А пальчик полечим…
Девушки сбежались к подруге.
- Теперь бы залить йодом да перевязать…
- Лекарство - рядышком, - сказала Силантьевна и пошла на обочину дороги.
Лиза сунула порезанный палец в рот.
Мать вернулась с тысячелистником, пожевала его и зелёную кашицу приложила к порезу.
- Вмиг затянет. Завтра позабудешь, в какое место серп-то поцеловал, - приговаривала она, обматывая палец ленточкой, оторванной от платка.
Показала девушкам старые рубцы на своей руке.
- Вот здесь, вот… Вот ещё… Все раны горьким тысячелистником залечивала. И от таких порезов в хворые не записывалась. Страдовала наравне со здоровыми.
Глянув на землю, где лежал серп, сказала дочери:
- Подыми. Пшеничка тебя ждёт-поджидает…
И Лиза опять покорилась матери; хоть и медленно, а всё-таки подвигала свою постать.
- Эдак, доченька, эдак, - подбадривала Силантьевна. - Страдовать пошла - забудь про боли, про недуги…
2
Облака подымались всё выше и выше, сбиваясь в белые громады. Солнце, пользуясь каждой прогалинкой, кидало на землю потоки тепла и вскоре просушило воздух. Но на дорогах попрежнему блестели большие лужи, и братья Желнины выехали на "газике", способном пройти по любой дороге, в какое угодно ненастье.
За окраиной города раскинулись, приподнятые к горам, необъятные поля. Там и сям виднелись комбайны. Гул тракторов сливался с шумом автомашин. Нагруженные хлебом, они устремились в город бесконечной вереницей. Приятно пахло свежим зерном пшеницы, овсяной соломой, освобождённой от летних тягот землёй.
В Луговатке Желнины отыскали Шарова и, пригласив его в машину, поехали по той дороге, что разрезала Чистую гриву на две половины. Андрей Гаврилович сидел рядом с шофёром, полуобернувшись к спутникам. Шаров, то слегка наклоняясь к нему, то поворачивая голову к своему бородатому соседу в зелёной велюровой шляпе, рассказывал с такой горечью, с какой люди говорят только о больших бедствиях:
- У нас хлеба держались до прошлой недели. Помните, в пятницу был ливень? Я ехал на коне. Пшеница стояла высокая, чистая. Вижу - наваливается чёрная туча. Решил переждать на току, под крышей. Ударил крупный дождь да с таким шалым ветром, какой бывает только в зимнее время: с одной стороны побьёт-побьёт, забежит с другой и ещё прибавит. Даже под крышу захлёстывал. На ток со всех сторон хлынула вода - коню по щиколотки! Кончился этот шквал. Выглянул я из-под крыши - нет хлеба! Всё лежит. Страшно смотреть. Колос утопает в воде. Я вам скажу, на моей памяти не бывало такого. Хотя бы легли хлеба в одну сторону, а то… Да вон, посмотрите!
Справа от дороги - огромный массив спелой пшеницы. Она не колыхалась под ветром, не шумела колосьями, а расстилалась по земле, будто узорчатая скатерть. Замысловато переплелись поваленные стебли.
- Комбайном такую невозможно взять, - говорил Шаров. - Ножи то идут поверху, то - ещё хуже! - подрезают колос. Вместо двадцати пяти центнеров оказывается в бункере десять. Остаётся единственное - косить вручную.
- Косите, - сказал Андрей Гаврилович. - Не теряйте времени.
- Литовок ни в потребкооперации, ни в Сельхозснабе нет.
- У колхозников, небось, найдутся старые косы.
На соседнем поле пшеница была посеяна широкорядно. Она выросла высокая и тоже полегла, но всё же поддавалась искусному комбайнеру. Но убирать её приходилось на таком низком срезе, что скошенное поле походило на плохо побритую голову: всюду виднелись чёрные ссадины.
Подъехали к комбайну. Младший Желнин спросил старшего - не желает ли тот взглянуть на работу. Сидор отказался. Это ведь не имеет соприкосновения с его специальностью, а терять время ради простого любопытства он не привык.
Профессор надеялся, что брат, уйдя без него, будет поторапливаться. Неудобно заставлять ждать себя. Им надо сегодня доехать до этого Дорогина. Интересно посмотреть, что у него за гибриды? А утром - снова в путь, на опытную станцию. Там нужно остаться на неделю.
Сбросив плащ, Андрей Гаврилович первым догнал комбайн, на ходу поднялся на мостик, поздоровался с чубатым парнем, что стоял за штурвалом. Рядом с Желниным встал Шаров.
Поблёскивая деревянными лопастями, крутилось низко опущенное мотовило, но полёгшая пшеница не поддавалась ему.
Ножи подрезали встречную струю возле самой земли, и вскоре длинная солома копной вспучилась на транспортёрах. Ещё секунда - и машина захлебнётся. Чубатый парень, одетый в удобный комбинезон, пронзительно свистнул. Трактор остановился. Парень, придерживаясь за поручни, повис над хедером, пинками расправил солому. Когда полотна опустели и молотилка проглотила последние срезанные стебли, тракторист, по новому сигналу, плавно стронул агрегат с места и повёл, насторожённо приглядываясь и прислушиваясь ко всему. Вот струя полёгшего хлеба круто повернулась, как бы убегая от машины, и ножи заскользили по поверхности. Комбайнер повернул штурвал, чтобы сбрить всё "под нуль", но уже через несколько секунд сгрудилась земля, трактористу, после двух свистков, пришлось включить задний ход. Комбайн дрогнул и неохотно попятился, чтобы стряхнуть землю с ножей… Трудна уборка полёгшего хлеба! Ох, трудна!
Медленно, с ежеминутными остановками, комбайн двигался вокруг большой полосы. Вдалеке едва виднелся маленький "газик". Возле него похаживал Сидор, заложив руки за спину. Ничего, пусть подождёт. Может, вспомнит: "Хлеб наш насущный…"
Пшеница лилась в бункер тяжёлым ручьём. Желнин и Шаров заглянули туда, сунули руки в зерно, взяли по горсти: влажное, очень влажное!
Андрей Гаврилович, пропустив пшеницу между пальцев, последние зёрна взял в рот и медленно разжевал. Хороши хлеба растут на Чистой гриве!
Павел Прохорович посмотрел на небо. Там медленно проплывали облака. Из белых они уже превратились в серые и теперь расползались вширь. Скоро опять занепогодит. В тридцать четвёртом, он помнит, дожди хлестали вплоть до белой крупы. Что. если и нынче случится такая напасть? Как быть с сырым зерном? Уже сейчас завалены все тока. Сушилка не успевает пропустить даже третьей части того, что поступает от комбайнов. В пятилетнем плане колхоза получился просчёт. Им бы надо ещё две сушилки…
- Стройте зернофабрику, - сказал Желнин.
- Фабрику? - переспросил Шаров. - Впервые слышу.
- Да, да, зерновую фабрику. Дело это совсем новое. В сельхозинституте один инженер заканчивает проект. Я видел чертежи. На одном конце сыплют в бункер сырую пшеницу, прямо из-под комбайна, а на другом - принимают в мешки сухое зерно. И на всю фабрику, слушайте, шесть рабочих! Всё будет делать электричество!
- А у нас на подработке зерна - семьдесят человек!
- Я скажу, чтобы инженер приехал с чертежами, - пообещал Андрей Гаврилович. - Электричество у вас есть. Ссуду вам дадим.
- Жаль - не знали раньше.
- А никто, слушайте, не знал. Это дожди подтолкнули…
Комбайн поравнялся с "газиком". Шаров и Желнин спустились на землю. Сидор взглянул на них. Кепка и пиджак на брате из чёрных превратились в серые, даже голенища сапог поблёкли. Мимо них, вслед за комбайном, проплывало облако пыли и лёгкой половы. Профессор поспешил в машину, хотя она и не являлась надёжным укрытием…
По дороге в Гляден Желнины останавливались ещё несколько раз. Поля колхоза "Колос Октября" заросли пыреем, молочаем и сурепкой. Всё там полегло, одни толстые жилистые стебли осота стояли прямо, маяча пушистыми султанчиками. Не хлеб, а бурьян! И это у председателя, которого в крае привыкли считать передовым хлеборобом! Верили ему на слово, об урожае судили по сводкам, - выполнил план хлебосдачи немножко раньше других, ну и хорошо! - а на поля заглядывали редко. Андрей Желнин давно не был здесь; не думал, что можно так запустить плодородную землю Чистой гривы. Выйдя из машины, он сунул руку в сырую толщу и приподнял тяжёлый плотный пласт. Набухшие в ненастье, колосья ещё не успели просохнуть. Кое-где на них зеленели ростки. Хлеб прорастал на корню!
Неподалёку виднелись люди. Желнины подъехали к ним. Это были студентки педагогического института. Они неумело подкашивали хлеб и отбрасывали в валки; двигались так скученно, что могли порубить одна другой ноги. Андрей Гаврилович расставил их по местам, некоторым показал, как держать черенок литовки, как точить лезвие оселком. Сидор и на этот раз ждал его в машине.
К полосе подошёл трактор с комбайном на прицепе, чтобы обмолотить то, что подкосили девушки.
- Отчего у вас хлеб такой сорный? - спросил Андрей Желнин бригадира тракторного отряда.
- Оттого, товарищ Желнин, что вы Забалуеву мало шею мылите! В передовиках ходит! - ответил Алпатов упрёками. - А вы бы пригляделись к нему… Как добрые люди, к примеру - луговатцы, готовят землю? По нескольку раз лущат культиваторами, сначала спровоцируют сорняки - заставят прорасти, потом уничтожат подчистую и только после того начинают сеять. А Забалуев норовит всё одним махом сделать, чтобы меньше платить за работу МТС. Больно экономный! Только от этой "экономии"-кругом убыток…
Прямота поправилась Андрею Желнину; пожимая руку Алпатову, он сказал, что "крайком поправит" Забалуева.
Раньше бы надо… - укоризненно качнул головой бригадир.
Андрей Гаврилович всюду присматривался к колосьям пшеницы, припоминал названия сортов. Тут были белоколосые и красноколосые, раннеспелые и позднеспелые сорта. У каждой пшеницы - свои положительные качества, но у всех оказался один и тот же недостаток - все, покоряясь дождю и ветру, полегли. На всей Чистой гриве. И по многим другим районам. Это создало невиданные трудности в уборке, вернее в спасении урожая.
- У нас, слушай, большие претензии к селекционерам. К зерновикам, - сказал Андрей, закинув руку за сиденье и повернув лицо к брату. - Нужна, очень нужна пшеница с крепким стеблем, устойчивая против полегания. Нет ли чего-нибудь новенького? Ты не слыхал?