* * *
Ланселот покуда молчал и ни единым движением не выдал, что вчера уже пересчитал потолочные балки, а нынче утром, когда на минуту остался один, попробовал заговорить. Видел и слышал он хорошо, так что с этим все было в порядке. "Дарк, - сказал он, - Драконий замок, осада". Каждое слово четко и ясно произнесли губы, хотя и тихо, но он чувствовал, что при желании мог бы говорить и погромче. Однако, не имея представления о том, где он лежит, не зная даже, находится ли в доме врага или друга, Ланселот выжидал.
Оглядевши комнату, он решил, что лежит, видно, в усадьбе какого-нибудь мелкопоместного, но в достатке живущего дворянина или в доме свободного землепашца, так как из камня и бревен поставленный дом, чистый стол, кровать, стулья и старательно подметенный глинобитный пол - все говорило том, что здесь обитают чистоплотные люди и, пожалуй, веселого нрава.
Долог путь - путь даже не днями считаемый - от полного истощения и беспамятства до вполне уже ясного сознания. Поначалу в мозгу Ланселота все смешивалось в чудовищной пляске - осада, пылающий замок, смерть Дракона, Артур, Галахад, Гиневра, все и вся. Даже когда стали находить минуты просветления, отдельные лица и события путались все еще во времени - то он сражался с псами Дракона, то беседовал с Артуром, а там опять вел на последний, решающий приступ людей Дарка. Состояние это имело, должно быть, две причины. Ланселот потерял много крови и получил много глубоких ранений - в лицо, в голову, о прочих частях тела даже не поминая. Вот почему наипервейшим делом его было удостовериться, не пострадали ль глаза его, уши - зрение, слух, речь и, самое главное, разум. Когда же относительно этого успокоился - с хитростью, тяжелобольным столь присущей, он скрывал, насколько крепче чувствует себя, нежели выглядит, - то принялся наблюдать за людьми, его опекавшими. Очевидно, то была семья, так как видел он двух мужчин и двух женщин. Они словно плыли сперва над землей в странном каком-то танце. И как будто все время неясно дрожали телом, их облик менялся - то они были короткие и широкие, словно щит, то вытягивались, делались длинные, узкие, вроде копья. Поэтому Ланселот промолчал еще один день; давали ему молоко и воду, кормили легким фазаньим либо куриным мясом и оставляли спать в тишине.
Эта беспомощность, ожидание тоже мучили Ланселота, я бы даже сказал, унижали. Он - Непобедимый, но вот лежит здесь, нелепо спеленатый, и хотя владеет всеми своими чувствами, но едва в силах двинуть рукой или ногой, а если чуть-чуть шевельнется, от слабости лоб покрывается потом.
"Непобедимый Ланселот, приступом крепость берущий! - улыбнулся он не без горечи, но, впрочем, и забавляясь, конечно, собственным своим состоянием, - Сколь же хрупок человек и смертен! Вот несколько ударов меча, копье, угодившее, если я верно сужу, под ключицу - и что же из меня стало? Пустое место, и только!"
Прошло двое-трое суток со дня осады. Во дворе не утихла битва, а он уже был у Дракона в том зале. И эта гадина еще его подзывала! Он же - с мечом в руке - не мог сделать ни шагу. А Дракон смеялся, и Мерлин ничем не помог! Вот оно, волшебство, вот почему эта четырехпалая тварь приняла его так спокойно, вот почему он сказал, что здесь тому, кто возвышается над другими людьми, деянье свершить не под силу. Что сталось с Дарком, с крепостью, с Мерлином?
"Но ведь Мерлин был у меня, здесь был!" - вспомнилось тут ему. Он сказал: "От таких ран любой человек умер бы. Я вылечу тебя, Ланселот, как уже защитил от Дракона! Ибо тот, кто в меня верит и сражается за меня, выдержит много боле, чем живущий без цели. Веришь ли, что так это?"
Измученный Ланселот вскинулся на своем ложе и громко застонал.
- Это в горячке, в бреду…
В комнату вбежала юная девица и склонилась над Ланселотом. И увидел он, основательно поколоченный рыцарь, что лицо у нее ласковое, красивое, и попытался ей улыбнуться. Девица выбежала, и со двора донесся ее крик:
- Он выживет… только что говорил и пошевельнулся! Идите сюда, поскорее!
В комнату поспешно вошли девица, пожилая женщина, тех же лет мужчина - должно быть, муж ее - и широкоплечий, улыбающийся во весь рот подросток. Окружив ложе, они смотрели на Ланселота. Женщина перекрестилась.
- Бог милостив. Поддержал его.
- Или порода крепкая, - ломающимся голосом вставил подросток, но никто не обратил на него внимания. Пожилой мужчина взял Ланселота за запястье, подержал.
- И лихорадка ушла. Твоя правда, дочка. Теперь-то уж выживет.
- А парень крепкий, - разглядывал его подросток.
- Благодарение богу, смилостивился над ним.
- Ну, ладно, - сказал мужчина, - не след его тревожить. При нем побудь, Ивэйна. Если понадобится что, кликни. А вы ступайте отсюда.
И Ланселот остался вдвоем с Ивэйной.
- Это ты меня выходила?
- Не только я. Отец мой, и мать, и братец.
- Ивэйна… Тебя ведь так зовут? Прошу, позови ко мне своего брата.
Подросток вошел, присел у постели Ланселота на чурбак-стул, поглядел на рыцаря и, улыбаясь, ждал, что тот ему скажет.
- Послушай, молодец… Вчера либо позавчера было тут великое сражение, так?
Парнишка подивился его словам.
- Никакого сражения здесь не бывало.
- Ну, не здесь, может, а где подале…
- И подале не было. А вот битва была знатная, потому на Драконий замок напали. Какой-то лихой парень, Дарком зовут его, со своими людьми. А вел их рыцарь один. Его Ланселотом звали.
- Что же с ним сталось?
Паренек поерзал на чурбаке своем.
- Дак вот… не могу тебе про то сказать ничего. Сказывают, он в крепость-то первым ворвался, так порубили небось. Очень ведь долго его искали, ничего не нашли, по чему его б опознали.
- Гм… А скажи, как твое имя?
- Овэйном кличут.
- Скажи мне, Овэйн… битва та где была?
- Хо-хо, - засмеялся паренек и махнул рукой, - отсюда и четырех днях пути. Видно, и ты был там же? Право, не видывал я еще, чтобы так человека исполосовали!
- Я был там. А в каком платье и как я попал сюда?
- Платье? - засмеялся Овэйн. - Да на тебе все изодрано было в прах. Даже по сапогу топором рубанули. А сюда привез тебя конь твой, ты лежал поперек седла, и с обоих вас кровь текла.
- Конь мой… Он сгинул?
Тут откуда-то издалека такой грохот раздался, что, казалось, задрожал дом.
- Какое сгинул! - Овэйн зажал в зубах соломинку и озорно посмеивался, - Когда объявились вы, так и он чуть жив был, но оправился быстро. И ты тоже. Я для тебя косуль да фазанов в лесу подстреливал, чтобы суп тебе доставался покрепче.
- Спасибо, Овэйн. Коли выживу, в долгу не останусь.
- Вот и ладно. А теперь я пойду, ведь если не накормить коня твоего, он же дом разнесет. Эх, что за жеребец! Ну, я потом еще забегу, Ивэйна!
- Не ори, дурень ты! - прикрикнул на него мужской голос, и Овэйн, посмеиваясь, убежал. Вошла девица.
- Послушай, нежная и прекрасная лицом Ивэйна! Кое о чем спрошу я тебя - ответишь ли искренне?
- Я врать не приучена.
- Когда конь мой привез меня к вам?
- Тому уж… - Ивэйна считала по пальцам, - без малого две недели.
Ланселот оторопел.
- Что?!
- Верно. Да ведь, знаешь ли, в каком ты был виде? Двенадцать ран по телу всему и четыре из них, это отец мой сказал, - понимаешь? - четыре смертельных.
- Ивэйна! Приходил ли сюда седой такой человек?
Девица смотрела на него в удивлении.
- Нет. Кроме нас, никого здесь не было.
- А место это, где я сейчас… это владения Дракона?
- Ну что ты! - Ивэйна с улыбкой покачала головой и погладила Ланселота по здоровому плечу, - Этого не бойся! И не растравляй себя! Ох, как же плох ты был, когда приехал! Ничегошеньки себя не помнил и, о господи, - Ивэйна сцепила на груди руки, - днями целыми только на балки потолочные глядел, ресницы даже не шевельнулись ни разу, а уж про какие страсти сказывал! Все только меч да месть…
Ланселот медленно приподнялся на локте.
- Ты говоришь… веки мои не шевельнулись?
- Ну да. Так ведь… вон как тебя отделали. Еще и радоваться надо! Только мизинец на левой руке отрубили.
- Что?! - Ланселот поднес к глазам обвязанную свою руку, - На этой руке моей… только четыре пальца? Будь проклята эта жизнь! Да ведь еще одно такое сраженье, еще одна такая победа, и я уже сам - Дракон! - Он откинулся на набитую свежим сеном подушку и зарылся в нее лицом, - Что же со мною сделали!
- Ланселот…
Рыцарь застыл, потом, забыв, верно, о проколотом копьем плече, приподнялся, оперся на оба локтя.
- Ты… ты знала, знаешь, что я…
- Знаю, - кивнула Ивэйна ласково… - Ночами-то я ведь с тобою сидела. И ты про все рассказал! Ты же не в себе был.
- А остальные…
- Остальных это и не касается! Я так рассудила: вот поправишься и сам скажешь имя свое и звание… Твое это дело. Но уж только никак не мое.
Ланселот протянул левую руку и поманил Ивэйну к себе. И хотя сейчас его оставляли совершенно холодным женские чары, не мог он не заметить красоту и стройность Ивэйны, ее робкую силу.
- Слушай, Ивэйна, внимательно, потому что надо мне о важном спросить тебя. Как желаешь ты меня называть?
- Зачем спрашиваешь? Как сам пожелаешь.
- Будь по-твоему. И еще спросить хочу… Все это время ты смотрела за мной безотлучно?
- Н-ну… иногда ведь и поспать было надо, да только спала совсем немножко. Сама хотела подле тебя быть все время.
- А я-то совсем беспомощный… Кто же убирал меня да обмывал?
Спокойно, безо всякого смущения смотрела Ивэйна на Ланселота.
- Я.
И тебе… не противно было?
- Худо знаешь ты женщин. Если надобно обиходить мужчину, который по нраву пришелся… тогда ничего не трудно.
- Если так, Ивэйна… - И такая волна благодарности и любви подхватила вдруг Ланселота, что достало ему на всю жизнь ее. - Зови-ка сюда всю семью свою!
Ивэйна, опустив голову, вышла и от дверей еще раз оглянулась на улыбавшегося ей Ланселота. Все скоро собрались. Мать молилась, отец ждал спокойно, Овэйн же посмеивался, стоя за ними.
- Хозяин, - заговорил Ланселот, - сейчас мое положение всем незавидно. Но, поверь, я умею владеть мечом да и землю обрабатывать научился, просто так, по своей охоте. Нечего мне предложить тебе, кроме себя самого, моего меча да коня. И еще - люблю дочь твою. Если по мысли тебе это, зови священника, и тогда Ивэйна, - глянул он на нее, - не по имени станет меня называть, а назовет своим мужем.
- Но почему?.. И как же зовут тебя?
- Имя мое… Годревур.
- Ну что ж, господин Годревур, ежели не увезешь отсюда дочь мою, то видом своим и силою ты нам приглянулся, так что в семью я с охотой приму тебя.
- Услышал господь мои молитвы, - прошептала мать.
- Да, он крепко скроен, - весело ухмыльнулся Овэйн.
- Ивэйна, - негромко обратился к девице Ланселот. - Ты-то согласна?
Ивэйна быстро головой кивнула, но не вымолвила ни слова.
- А коли так, - распорядился отец, - ступайте-ка все прочь отсюда, им найдется теперь, о чем говорить.
Все поспешно вышли, кто за священником побежал, кто готовить все к обручению начал.
- Ланселот! - Ивэйна казалась неспокойною. - Почему сказал ты, будто зовут тебя Годревуром?
- Потому, - колебался он, - потому… довольно того, что ты будешь знать: Ланселот я. Другим до того дела нет. А скажи, Ивэйна… что сталось с Драконьим замком?
- Его дотла порушили и подожгли.
- А Дракон?
- Его люди Дарка убили.
- Словом, конец ему. А коли так, прекрасная и нежная ликом Ивэйна, призови-ка ты сюда отца своего да скажи ему: прошу я его освободить меня от бороды этой!
О том, хорошо ли вышла хроника эта или она ничего не стоит, судить не мне. Я сделал, что было по силам моим, и, как говорил уж вначале, одной только истине послужить старался, а не моде, не вкусу. Если сам я не заблуждаюсь, то в хронике сей была одна часть - юные годы Ланселота, - когда истина (справедливость) и вкус совпадали, существовали одновременно; читать эту часть, наверно, было приятней. Я имею в виду тот период, когда Ланселот побеждал бескровно и тем заслужил себе право пойти на настоящую битву. Про те времена, думаю, легче и приятней читать сие писание, чем позднее, когда настала ужасная пора в его жизни - пора крови, мести и сведения счетов. Ибо все это вкус оскорбляет. Это лишь справедливо. Так-то случилось, по разумению моему, так все и было.
Еще в самом начале моей хроники я сказал сразу, что не Ланселот убил Дракона и что с Мерлином, в живом обличье его, он никогда не встречался. Видел же его только в лихорадочном сне, после чего - это так - быстро пошел на поправку, но с ясною головой и спокойным взором он Мерлина не видел ни разу. Потому и не видел, что слишком уж был заносчив, исполнен мести, потому что был слишком прекрасен, и только. Я же понял, что Мерлина увидит лишь тот, кто поостыл и перестрадал, кто сражался, но если и побеждал, то вопрос еще - победил ли. Слишком неуемен и весел был Ланселот, слишком молод, и потому, как ни много слышал о Мерлине, как ни любил его, любил он себя и суть сей могучей идеи так и не понял. Дальше мне рассказывать трудно, и потому я хочу сказать сразу точно и ясно: я беседовал с Мерлином, даже дважды, но встречи эти не к великой радости мне послужили. Ибо означали они также и то: в чем-то я, наверное, меньше, чем Ланселот.
Ведь не каждому дано увидеться с великим сим королем волшебником. Сила Мерлина заключается в том, что хотя мог бы - чудеса творить не желает, от приверженцев своих требуя борьбы и труда. И я говорю достоверно: если уж решился я положить на весы справедливости самый нрав Ланселота, его слабости, помыслы, его битвы и самому, перед собою, нести ответ за него, то надобно мне вдвое больше мужества, чтобы пересказать эти два разговора, как должно. Ланселот жил, сражался и умер. Но Мерлин - как сейчас вижу его спокойный взгляд, чудовищную его тяжесть, от коей трещит грудная клетка, - Мерлин жив! И кому же могу я доверить повествованье обо всем происшедшем и о том, как все завершилось, - тех минутах, что для меня успокоение принесли, но и беспокойство? Народным балладам? Но хорошо ль они помнят? Или бардам, душой увлекаемым в выси и потому пролетающим мимо истины? Или святым отцам? Хронистам? Эти-то ничего не умеют, разве что вещать важным тоном. А коли так, то должен был я рассказать, какую битву вел Ланселот, за что и сколь люто сражался. Теперь же должен поведать еще и о том - и, кажется, это самое трудное, - что произошло между Мерлином и мною.
А потому это трудно, что сам я не ведаю, о ком вспоминаю приязнью. О Гиневре ли, что только смеялась, потом возжелала смерти моей, а потом лила слезы? Или об Артуре, в решительный миг оказавшемся трусом? О Галахаде - его-то очень любил Ланселот, он был словно тигр, но отпрянул, узнав, что не он Избранный Рыцарь? Так о ком же? Должно быть, о Вивиане, Годревуре о Дарке! И, пожалуй, о Ланселоте.
О них еще, кажется, я вспоминаю с охотой.
Первое появление Мерлина было очень уж странным: оно не породило во мне - хотя отличалось таинственностью - ни потрясения, ни испуга. Дом мой уже затих, я сидел в том самом покое, где держу свои несколько книг и где устраиваем мы наши скромные трапезы и веселые праздники. Передо мной колыхался язычок лампады, и я писал свою хронику. И вот, погружая перо в чернильницу, я поднял глаза: напротив меня сидел по другую сторону стола Мерлин. Сидел, на руку опершись головою, и улыбался.
- Ты что же, писец?
Я уже стоял перед ним и - чего мне стыдиться? - приветствовал его низким-низким поклоном.
- Нет, господин мой! Но я рассудил, что я и есть тот человек, который вправе написать кое-что про Ланселотовы битвы.
- Это верно, - кивнул он. - Да только все ли ты знаешь?
- Государь мой, я пишу лишь про то, что пережил сам и знаю.
- Неправильно делаешь, - покачал он головой. - А может, я бы помог тебе? Ты подумай! Истинному хронисту не то одно следует знать, что испытал он, но и то, что происходило.
- Оно так. Но скажи, господин Мерлин, откуда мне знать, что происходило здесь в самом деле?
Мерлин молчал и смотрел на лампаду. Потом, так внезапно, что я вздрогнул, обернулся назад и указал на стену.
- Вижу, это меч твой.
- Да. Висит вот. Но из ножен я вынимать его уже не хочу. Любить люблю, отказаться от него мне было бы трудно, но не хочу, чтобы опять он сверкнул в руке моей!
- Почему?
- Потому… - Кажется, я сказал это суровей, чем намеревался, и с тех пор сожалею о том неустанно, - …потому что довольно уж битв! Пусть женщины рожают без страха, да и в руках мужчины плуг полезней, чем меч. Вот так я мыслю, король Мерлин.
- Именно ты?
- Именно я.
- Возможно, ты прав, - сказал он задумчиво, и глаза его светились из-под огромного лба, - И ты ведь хочешь написать правдивую хронику, верно?
- Да.
- Тогда послушай. Я расскажу тебе то, чего ты ведать не можешь.
И он рассказал мне все по порядку. О том, что уже шевельнулся, когда Дракон сзади ударил Ланселота и поскорей уволок прочь. Дабы не узнал Ланселот, что он - Избранный Рыцарь. Рассказал и о том, что так и сгинуть бы Ланселоту в темнице Дракона, не прикажи он без промедленья освободить рыцаря. (Тут-то схватился я за голову: как же я о том не подумал! Ведь это же ясно!) А после осады он отвел долгогривого черного жеребца к горному водопаду, и Ланселот и конь его долго пили там ледяную воду. Потому и остались живы.
- Все это я рассказал не себе в прославленье, а затем, что так хроника твоя станет полной. А теперь я уйду.
- Да хранит тебя бог. Надеюсь, мы еще встретимся.
- Я же надеюсь, - ответил Мерлин, - что никогда больше тебя не увижу.
Он исчез, а я остался над своим пергаментом, и отсветы лампады плясали на стене, и я не знал, достоин ли того, что услышал.
Я ехал верхом меж полей ржи, левой рукой придерживая маленького моего сына, а правой похлопывал по холке коня, чтобы не заиграл он озорно и весело: обычно мне это в радость, но малютка мог испугаться. Мерлин ожидал меня посреди дороги, лицо его было спокойно, а я - буду искренним до конца - на сей раз не радовался встрече. Увидев его, я тотчас сошел с коня, легонько шлепнул его, чтобы отошел в сторону, и поклонился Мерлину, но не низко - чтобы не напугать малыша.
- Будь благословен, король Мерлин!
- Уже не склоняешься предо мной до земли?
- Кажется мне, я больше никогда, ни перед кем не склонюсь до земли, ведь чего оно стоит, подобное почитанье?
- Хорошо, - кивнул Мерлин. - Этого я и ожидал от тебя.
Вокруг нас раскинулись веселые весенние поля, на руках у меня было дитя мое, рядом - конь, но не было на поясе моем меча.
- Слушай же, - сказал Мерлин, - Сейчас меня охраняют. В замке моем люди Дарка. Но, хоть я и волшебник, даже мне неведомо, изменятся ли они оттого, что я у них под охраной. Мне нужен Ланселот.
- Ланселот умер.
- Ошибаешься, - решительно покачал головою Мерлин. - Ланселот умереть не вправе.
- Король Мерлин, он правда умер, я знаю.
Вокруг нас шелестели всходы, в ветвях деревьев гудел ветер.
- Вот увидишь, - Мерлин смотрел на меня печально и, кажется, ободряюще, - если будет нужда, Ланселот, про которого ты говоришь, будто умер он, выйдет на бой, хотя бы и против Дарка! А пока, вижу я, нет сейчас во владеньях моих бесчестия, и потому хочу отдохнуть. Вот только - кто охранять меня станет?
- Дарк.
- То ли да, то ли нет. Присматривать надо за ними. Чтоб какой-либо не обратился в Дракона.
- Король Мерлин! Ты знаешь присловье: этот свое отвоевал. Видишь, вот на руках у меня ребенок, Ланселота нет и в помине, я человек спокойный, счастливый. Меч, который видел ты на стене, лишь украшение. Я боюсь его, Мерлин!
- Не правда ль, ты очень любишь малютку этого, что у тебя на руках? И жену свою, так ведь?.. Ну, а со мной, - вдруг крикнул он на меня с такой яростью, что сынишка заплакал и спрятал головку у меня на груди, - что будет со мной?!
Мой дом стоит на берегу озера. Я собрал вокруг себя всех тех, кого люблю и кто, мне думается, любит меня. Я обучил их быть свободными, заставил забыть страх.
Но мне как забыть? Как? И какое чудо прикроет благостной пеленой мычащего на четвереньках Дарка, убитую Вивиану, того, кем я был и кем стал; как забыть тот хлещущий ливень и песню непоколебимо стоящего войска - тот громовой, сотрясающий небо напев? Как могу я забыть сверкавший в руке моей меч - я, кто не столь уж давно звался Ланселотом!
Примечания
1
Перевод А. Старостиной.