Они не способны противостоять нацизму или фашизму, поскольку не понимают их природу. Точно так же они бы не смогли противостоять коммунизму, если бы он стал серьезной силой в Западной Европе. Чтобы понять фашизм, им пришлось бы изучить теорию социализма, а это привело бы к осознанию, что их экономическая система несправедлива, неэффективна и несовременна. Но именно на это они себя приучили закрывать глаза. Они относились к фашизму, как в 1914 году генералы кавалерии относились к пулемету, – игнорировали. После нескольких лет агрессии и резни до них дошло лишь одно: Гитлер и Муссолини враждебно относятся к коммунизму. Из чего следовало, они должны быть настроены дружественно к британскому ящику с дивидендами. Отсюда чудовищный спектакль, устроенный в парламенте консерваторами; они радостно приветствовали новость о том, что британские корабли, доставлявшие продовольствие республиканскому правительству Испании, подверглись бомбардировке итальянских самолетов. Даже когда до них стало доходить, что фашизм опасен, его, в сущности, революционная природа, его гигантская милитаристская машина и выбранная им тактика – все это не укладывалось у них в головах. Уже в разгар Гражданской войны в Испании всякий, кто обладал хотя бы политическими познаниями, почерпнутыми из шестипенсовой брошюрки о социализме, понимал, что победа Франко приведет в стратегическом отношении к катастрофическим последствиям для Англии; но до генералов и адмиралов, посвятивших свою жизнь изучению войн, это так и не дошло. Вена политического невежества проходит через все тело нашей официальной власти: кабинет министров, посольства, консульства, суды, городские управы, полиция. Полицейский, арестовывающий "красного", ничего не смыслит в теориях, которые тот проповедует; в противном случае роль телохранителя при денежных тузах не казалась бы ему столь привлекательной. Есть основания полагать, что даже военная разведка безнадежно отстала от новых экономических доктрин и разветвлений подпольных партий.
Полагая, что фашисты на ее стороне, британская правящая верхушка не так уж ошибалась. Это же факт, что богатый человек, если он не еврей, должен опасаться не столько фашизма, сколько коммунизма или демократического социализма. Вот чего не следует забывать, так как германская и итальянская пропаганда всячески старается это заретушировать. Таких людей, как Саймон, Хор, Чемберлен и другие, природный инстинкт подталкивал заключить соглашение с Гитлером. Но – и тут срабатывает особый фактор английской жизни, о котором говорилось выше, глубокое чувство национальной солидарности – они могли это сделать лишь ценой развала империи и продажи в рабство собственного народа. Законченно продажный правящий класс, как во Франции, сделал это не задумываясь. Однако в Англии так далеко еще не зашло. Политиков, произносящих раболепствующие речи о "долге лояльности перед завоевателями", в нашей публичной жизни пока не найти. Какие бы ни шли метания между доходами и принципами, невозможно себе представить, чтобы люди вроде Чемберлена предприняли шаги во вред тому и другому одновременно.
Показателем, что английский правящий класс морально не ущербен, может служить то, что в военное время он готов на смерть. Несколько герцогов, графов и иже с ними сложили головы во время недавней кампании во Фландрии. Это было бы невозможно, будь эти люди циничными негодяями, какими их порой представляют. Важно правильно понимать их мотивы, иначе невозможно предсказать их действия. От них следует ожидать не предательства или проявлений трусости, а глупых поступков и бессознательного саботажа – какое-то безошибочное чутье заставляет их принимать неверные решения. Они не злокозненны или не совсем злокозненны, просто необучаемы. Только когда они лишатся своих денег и власти, более молодые начнут понимать, в каком столетии они живут.
5
В Англии упадок империи в период между мировыми войнами оказал влияние на каждого, но в первую очередь на два важных сегмента среднего класса: милитаристов-имперцев, обычно именуемых "твердолобыми", и интеллектуалов левого толка. Эти два на первый взгляд враждебных типа, символические противоположности – полковник на половинном окладе, с бычьей шеей и крошечным умишком, такой динозавр, и интеллектуал с покатым лбом и тонкой шеей – ментально связаны и постоянно взаимодействуют; в любом случае они, так сказать, из одной семьи.
Тридцать лет назад "твердолобые" уже начали сходить на нет. Воспетый Киплингом средний класс, многодетные не шибко мыслящие семьи, чьи сыновья служили офицерами в армии и на флоте, раскиданные по всему земному шару, от Юкона до Иравади, к 1914 году утратили свое былое значение. Их добил телеграф. В сужающемся мире, все чаще управляемом из Уайтхолла, с каждым годом для личности оставалось все меньше инициативы. Такие люди, как Клайв, Нелсон, Николсон, Гордон, не могли бы найти себе место в современной Британской империи. К двадцатому году почти каждый квадратный дюйм британских колоний оказался под контролем Уайтхолла. Исполненные благих побуждений, рафинированные мужчины в темных костюмах и черных фетровых шляпах, с аккуратно сложенным зонтом, висящим на левой руке, навязывали свой дремучий взгляд на жизнь Малайе и Нигерии, Момбасе и Мандалаю. Бывшие строители империи превратились в клерков, похоронивших себя под грудами деловых бумаг и бюрократических отписок. В начале двадцатых годов во всех уголках империи еще можно было видеть пожилых, знававших лучшие времена официальных лиц, беспомощно дергавшихся от происходящих перемен. Отныне стало почти невозможно заманить молодого энергичного человека на какую угодно должность в имперской администрации. То же самое происходило в мире бизнеса. Крупные монополисты поглощали массу мелких трейдеров. Вместо того чтобы рискованно торговать по всей Вест-Индии, человек занимал офисный стул в Бомбее или Сингапуре. А жизнь в Бомбее или Сингапуре была рутиннее и безопаснее, чем в Лондоне. Хотя имперские чувства в среднем классе оставались по-прежнему сильны, во многом благодаря семейным традициям, работа управленца в империи потеряла свою привлекательность. Мало кто отправился на заработки восточнее Суэца, если была возможность этого не делать.
Общее ослабление империализма и до какой-то степени британского духа в тридцатые годы были отчасти делом рук левых интеллектуалов, которые сами продукт стагнации империи.
Тут надо заметить, что сегодня все интеллектуалы в каком-то смысле "левые". Возможно, последним интеллектуалом правого толка был Т. Е. Лоуренс. Года с тридцатого все, кого мы называем "интеллектуалами", жили в состоянии хронического недовольства существующим положением дел. В первую очередь потому, что в обществе, каким оно было устроено, им не находилось места. В стагнирующей Империи, которая и не развивается, и не распадается на части, как и в самой Англии, где у власти стоят люди, отличающиеся прежде всего глупостью, быть "умным", значит, вызывать подозрения. Если вы способны понять стихи Т. С. Элиота или теории Карла Маркса, начальники проследят за тем, чтобы вы не заняли важную должность. Все, что оставалось интеллектуалам, – это писать литературные обзоры или подаваться в левые партии.
Менталитет английских левых интеллектуалов можно отследить по нескольким еженедельным и ежемесячным газетам. Что сразу бросается в глаза, так это их общий негативный, ворчливый тон и полное отсутствие конструктивных предложений. Ничего кроме безответственного брюзжания людей, никогда не находившихся и не предполагающих когда-либо находиться во власти. Еще одной выраженной характеристикой является их эмоциональная пустота: они живут в мире идей и почти никак не связаны с реальностью. Многие из левых интеллектуалов были трусливыми пацифистами до тридцать пятого года, громко призывали к войне против Германии с тридцать пятого по тридцать девятый и быстро остыли, стоило только начаться войне. Те, кто выступал как "антифашисты" во время Гражданской войны в Испании, чаще всего, хотя и не всегда, сегодня оказываются пораженцами. В основе же лежит действительно важное: английские интеллектуалы оторваны от повседневной культуры страны.
Ориентируются они, во всяком случае, на Европу. Кухня парижская, взгляды московские. Посреди океана отечественного патриотизма они образуют своего рода остров диссидентской мысли. Англия, возможно, единственная великая страна, где интеллектуалы стыдятся своей национальности. В левых кругах считается, что быть англичанином не совсем прилично и поэтому твой долг посмеиваться над отечественными институтами, от скачек до пудинга на сале. Странно, но факт: почти любой английский интеллектуал испытает больший стыд от стойки "смирно" под гимн "Боже, храни короля", чем если бы он украл пожертвования для бедных из церковной кружки. Все критические годы леваки понемногу подрывали боевой дух Англии, распространяя взгляды то ядрено пацифистские, то воинственно пророссийские, но при этом всегда антибританские. Какой это произвело эффект – другой вопрос, но какой-то произвело. Если падение боевого духа в английском народе на протяжении нескольких лет сделалось настолько заметным, что фашистские режимы посчитали его "загнивающим", а развязывание войны делом для себя безопасным, значит, интеллектуальный саботаж левых тоже в этом повинен. "Нью Стейтсмен" и "Ньюс-Кроникл" обе выступили против "мюнхенского сговора", но даже они отчасти сделали его возможным. Десять лет систематического науськивания на "твердолобых" в конце концов сказалось на самих "твердолобых", а в результате стало труднее привлекать умных молодых людей в ряды вооруженных сил. С учетом стагнации Империи, военная прослойка среднего класса в любом случае разложилась бы, но распространение пустого леворадикализма ускорило процесс.
Очевидно, что особое положение в последние десять лет английских интеллектуалов как существ со знаком минус, этаких антитвердолобых, явилось побочным продуктом ограниченности правящего класса. Обществу они были не нужны, а им самим недоставало понимания, что преданность своему отечеству подразумевает "в счастье и в несчастье". И "твердолобые", и интеллектуалы принимали за данность, как закон природы, что патриотизм и интеллект несовместимы. Если ты был патриотом, ты читал "Блэквудс мэгэзин" и публично благодарил Бога за то, что он не дал тебе "слишком много ума". Если ты был интеллектуалом, ты посмеивался над "Юнион Джеком" и считал проявления физической отваги варварством. Понятно, что этот абсурд не может продолжаться вечно. Интеллектуал из Блумсбери с его рефлексивной усмешкой так же устарел, как кавалерийский полковник. Современная нация не может себе позволить ни того ни другого. Патриотизму и интеллекту придется снова шагать вместе. Мы в состоянии войны, очень своеобразной войны, благодаря которой это может стать реальностью.
6
Одним из важнейших факторов развития Англии за последние двадцать лет стало расширение среднего класса как вверх, так и вниз. Это произошло в таких масштабах, что традиционная классификация общества на капиталистов, пролетариев и мелкую буржуазию (владельцев небольшой собственности) выглядит безнадежно устарелой.
Англия – страна, где собственность и финансовая власть сосредоточены в руках отдельных лиц. Немногие в стране вообще чем-то владеют, кроме одежды, мебели и в лучшем случае дома. Крестьянство давно исчезло, независимых лавочников теснят, мелкий бизнес тает на глазах. Но при этом современная индустрия настолько сложна, что она не может обойтись без большого числа управляющих, коммивояжеров, инженеров, химиков и технических специалистов самого разного профиля, получающих довольно высокие зарплаты. А они, в свою очередь, дают импульс профессиональным врачам, адвокатам, учителям, художникам и т. д. и т. д. Таким образом, развитой капитализм расширяет средний класс, а не вымывает его, как когда-то могло показаться.
Однако гораздо важнее распространение идей и традиций среднего класса в рабочей среде. Сегодня британский рабочий класс почти во всех отношениях гораздо лучше стоит на своих ногах, чем тридцать лет назад. Отчасти благодаря усилиям тред-юнионов, отчасти же просто в силу развития физических наук. Не всегда есть понимание того, что в неких узких рамках уровень жизни в стране может расти без соответствующего роста реальной заработной платы. До какого-то момента цивилизация способна тащить себя вверх за шнурки от ботинок. Как бы несправедливо ни было устроено общество, технические достижения неизбежно приносят пользу всем, ибо некоторые преимущества становятся общедоступными. Например, миллионер не может осветить улицы для себя, при этом оставив остальных в темноте. Сегодня почти все граждане цивилизованных стран пользуются хорошими дорогами, очищенной водой, защитой полиции, общедоступными библиотеками и тем или иным видом бесплатного образования. В Англии публичное образование страдает от вечной нехватки денег, и все же оно улучшается благодаря преданным усилиям учителей, и привычка к чтению становится повсеместной. Богатые и бедные все чаще читают одни книжки, смотрят одни фильмы, слушают одни и те же радиопередачи. Различия в их образе жизни стираются за счет массового производства дешевой одежды и подвижек в домостроительстве. Если говорить о внешнем виде, то гардероб богатых и бедных, особенно у женщин, различается куда меньше, чем тридцать или даже пятнадцать лет назад. Что до строительства, то в Англии, конечно, до сих пор есть трущобы, бросающие зловещую тень на цивилизацию, но за последние десять лет в этом отношении многое сделано, в основном местными властями. Современный муниципальный дом с ванной и электричеством будет поменьше виллы какого-нибудь биржевого маклера, но он по всем признакам того же типа в отличие от сельского домика. И человека, выросшего в условиях муниципальной застройки, скорее можно назвать – да таковым он и является – представителем среднего класса, нежели того, кто вырос в трущобе.
Результатом всего этого стало общее смягчение нравов. Дополнительно этому способствует то, что современная индустрия требует меньших мышечных затрат, и, следовательно, в конце рабочего дня у человека остается больше энергии. Многие из тех, кто занят в легкой промышленности, выполняют меньше ручного труда, чем врач или бакалейщик. В своих вкусах, привычках, манерах и внешнем виде рабочий класс и средний класс становятся все ближе. Несправедливые отличия еще сохраняются, но сущностное несходство сходит на нет. Старый "пролетарий" – без воротничка, небритый, с выпирающими бицепсами от тяжелого физического труда – все еще существует, но их число неуклонно идет на убыль; эта фигура остается заметной только в районах тяжелой промышленности на севере страны.
После 1918 года возникло явление, прежде Англии неведомое: люди неопределенного социального происхождения. Еще в десятом году каждого гражданина этих островов можно было мгновенно "идентифицировать" по его одежде, манерам, акценту. Больше нет. Прежде всего это касается новых городских районов, возникших с появлением дешевых автомобилей и смещением индустрии на юг. Зародыши будущей Англии следует искать в легкой промышленности и вдоль магистральных дорог. В Слоу, Дагенхэме, Барнете, Летчворте, Хейзе – да во всех предместьях больших городов – на смену прежней модели постепенно приходит новая. В этих раскинувшихся там и сям творениях из кирпича и стекла уже не увидишь разительных контрастов старого города с его трущобами и особняками или былого предместья с его поместными усадьбами и убогими лачугами. При большом неравенстве доходов жизнь более-менее одинакова что в квартирах эконом-класса и муниципальных домах, что в застройках вдоль бетонных трасс, что в обезоруживающе демократичных бассейнах. Это такая суетливая, бескультурная жизнь, сосредоточенная вокруг консервированных продуктов, "Пикчер пост", радиоприемника и двигателя внутреннего сгорания. Это цивилизация, где дети отлично знают, что такое индуктор, и не имеют никакого представления о Библии. К этой цивилизации принадлежат люди, чувствующие себя своими в современном мире: технические специалисты и хорошо оплачиваемые высококвалифицированные рабочие, летчики и авиамеханики, радиоэксперты, кинопродюсеры, популярные журналисты и сотрудники фармацевтических компаний. Они составляют тот неопределенный ареал, где начинают стираться прежние классовые различия.
Эта война, разве что мы ее проиграем, покончит с большинством существующих классовых привилегий. С каждым днем все меньше людей желают их сохранения. И нам не следует бояться того, что после этих изменений жизнь в Англии потеряет свой особый аромат. Новые краснокирпичные пригороды Большого Лондона смотрятся грубовато, но это всего лишь проявление спешки, сопровождающей перемены. Какой бы Англия ни вышла из войны, она будет явственно отмечена характеристиками, о которых сказано выше. Интеллектуалов, надеющихся увидеть ее русифицированной или германизированной, ждет разочарование. Мягкость в обращении, лицемерие, бездумность, почитание закона и неприязнь к униформе останутся вместе с пудингом на сале и туманами. Нужна поистине грандиозная катастрофа вроде длительной оккупации иностранной армии, чтобы уничтожить национальную культуру. Закроется фондовая биржа, на смену плугу придет трактор, загородные поместья превратят в детские лагеря отдыха, забудется матч между Итоном и Хэрроу, – но Англия останется Англией, неубиваемым животным, растянувшимся из прошлого в будущее и, как все живое, обладающим силой меняться до неузнаваемости и при этом оставаться тем же.
"Лев и единорог: социализм и английский гений", 19 февраля 1941