Мы прошлись по дому, и я все удивлялся, что мы больше не умеем так строить. Мы знали, как вкапывать в землю столбы, как устанавливать балки и перекрытия, как настилать на них крышу из ржаной соломы или камыша, но столбы вскоре подгнивали, солома рассыпалась в труху и дома проседали. Даже летом в наших жилищах было по-зимнему темно, круглый год мы задыхались от дыма, а зимой там еще и воняло скотиной. Этот же дом был светлым, чистым, и вряд ли корова хоть раз роняла лепешку на того человека в колеснице. От таких мыслей мне стало грустно. Как же мы докатились до дымной темноты и неужели нам никогда больше не создать ничего столь же совершенного, как этот небольшой дом?
– Римляне были христианами? – спросил я Бриду.
– Не знаю. А что?
– Ничего.
Я подумал – раз боги вознаграждают тех, кого любят, было бы неплохо узнать, какие боги любили римлян. Я надеялся, что они поклонялись Одину. Хотя, насколько мне было известно, сейчас римляне – христиане, ведь Папа живет в Риме, а Беокка говорил, что Папа – глава всех христиан, самый святой человек. Папу звали Николай, насколько я помнил.
Бриде было глубоко наплевать на римских богов. Она опустилась на колени, исследуя дыру в полу, которая, похоже, уходила в погреб, такой маленький, что туда было не пролезть.
– Может, там живут эльфы? – предположил я.
– Эльфы живут в лесу, – возразила она.
Решив, что у аббата могут быть спрятаны сокровища, она взяла у меня меч, чтобы расширить дыру. То был не совсем меч, скорее, очень длинный нож, но его дал мне Рагнар, и я с гордостью его носил.
– Не сломай клинок, – сказал я.
В ответ она показала мне язык и принялась выковыривать из дыры раствор. Я же вернулся во двор взглянуть на бассейн. Он был грязным и позеленевшим, но когда-то, я не сомневался, был наполнен прозрачной водой. Посреди бассейна на небольшом камушке сидела лягушка, и я снова вспомнил, как называл отец жителей Восточной Англии: жалкие лягушки.
В ворота вошел Веланд, остановился, облизнул губы и слегка улыбнулся.
– Что, потерял свой тесак, Утред?
– Нет, – ответил я.
– Меня послал Рагнар, – сказал он, – мы уезжаем.
Я кивнул, но ничего не ответил. Я знал, что Рагнар протрубит в рог, когда настанет время уезжать.
– Идем же, парень, – сказал он.
Я снова молча кивнул.
Его темные глаза скользнули по пустым окнам дома, потом он посмотрел на бассейн.
– Это лягушка, – спросил он, – или жаба?
– Лягушка.
– Во Франкии, – сказал он, – считают, что лягушек можно есть. – Он подошел к бассейну, и я сделал шаг в сторону, чтобы нас по-прежнему разделяла каменная чаша. – А ты ел лягушек, Утред?
– Нет.
– Хочешь попробовать?
– Нет.
Он сунул руку в кожаный мешок, свисающий с перевязи меча, надетой поверх порванной кольчуги. Теперь у него имелись деньги, два браслета, хорошие башмаки, железный шлем, длинный меч и кольчуга, хотя и требующая починки, но все равно гораздо лучше тех лохмотьев, в которых он впервые явился в дом Рагнара.
– Получишь монету, если поймаешь лягушку, – сказал он, подбрасывая серебряный пенни.
– Я не хочу ловить лягушку, – проговорил я угрюмо.
– А я хочу, – он ухмыльнулся и выхватил меч – клинок просвистел по деревянным ножнам.
Потом Веланд шагнул в бассейн – вода не доходила даже до верха его башмаков. Лягушка поскакала прочь, шлепая по зеленой тине, но Веланд не смотрел на нее, он смотрел на меня, и я знал, что он хочет меня убить, но почему-то не мог двинуться.
Я был ошеломлен и в то же время не удивился. Веланд никогда не нравился мне, я никогда ему не доверял. Я понял, что его послали меня убить, но он не сумел этого сделать, потому что до сего момента я всегда был на людях. Когда же Брида увела меня от остальной дружины Рагнара, Веланд решил воспользоваться подвернувшимся случаем.
Улыбаясь мне, он дошагал до середины бассейна, подошел еще ближе, поднял меч... И тут я наконец очнулся и помчался по галерее с колоннами. В дом я бежать не хотел, там была Брида, и я понимал, что Веланд убьет и ее, если увидит. Он выскочил из бассейна и кинулся за мной. Я завернул за угол галереи, и тут он меня перехватил. Я рванулся назад, надеясь добраться до ворот, но он это понял и встал между воротами и мной. Его башмаки оставляли на римских плитках мокрые следы.
– В чем дело, Утред? – спросил он. – Лягушек боишься?
– Что тебе надо?
– Ага, растерял наглость, олдермен? – Он надвигался на меня, водя мечом из стороны в сторону. – Твой дядя шлет тебе привет и надеется, что ты будешь гнить в аду, пока он поживает в Беббанбурге.
– Так ты из... – начал я, но и так было ясно, что Веланд служит Эльфрику, поэтому я не потрудился закончить фразу, а отскочил назад.
– Наградой за твою смерть будет столько серебра, сколько весит новорожденный ребенок, – сказал Веланд. – Должно быть, ребенок уже родился, и дядя с нетерпением ждет твоей смерти. Я почти добрался до тебя той ночью под Снотенгахамом, едва не убил стрелой прошлой зимой, но ты вывернулся. Однако на сей раз все получится, и быстро. Твой дядя велел сделать это быстро, поэтому встань на колени, просто встань на колени. – Он махал мечом вправо-влево, со свистом рассекая воздух. – Я еще не дал мечу имя, – продолжал он. – Наверное, теперь буду звать его Убийцей Сирот.
Я отпрыгнул вправо, затем влево, но он был проворен, как хорек, и преградил мне путь. Я понимал, что загнан в угол, он тоже понимал это и улыбался.
– Я сделаю все быстро, – сказал он, – обещаю.
И тут Веланда ударил по шлему кусок черепицы. Он не был ранен, но от неожиданности отшатнулся и стал озираться по сторонам. Второй кусок попал ему в живот, третий – в плечо, и Брида закричала с крыши:
– Назад, через дом!
Я побежал. Меч просвистел в каком-то дюйме от меня, я подлетел к двери, промчался по колеснице, запряженной рыбиной, нырнул во вторую дверь, в третью, увидел открытое окно и выскочил в него. Брида спрыгнула с крыши, и мы с ней понеслись к недалекому лесу.
Веланд гнался за нами, но остановился, когда мы скрылись под деревьями.
Тогда он повернул на юг и ушел. Он сбежал, потому что знал, что с ним сделает Рагнар... А я, увидев Рагнара, почему-то заплакал. Почему? Не знаю, наверное потому, что получил доказательства: Беббанбург потерян, мой милый дом занят врагом, у которого сейчас, возможно, уже родился сын.
Брида получила браслет, и Рагнар дал всем понять, что, если кто-нибудь ее тронет, он лично располосует обидчика колуном. Обратно она ехала на коне Веланда.
А на следующий день пришли враги.
* * *
Равн плыл с нами, и я снова стал его глазами, описывая, как армия Восточной Англии строится на невысоком клочке сухой земли к югу от нашего лагеря.
– Сколько знамен? – спросил он.
– Двадцать три, – ответил я, сосчитав.
– Что на них нарисовано?
– В основном кресты, – сказал я, – и какие-то святые.
– Жалкий человек, король Эдмунд, – заметил Равн. – Как-то раз он пытался сделать меня христианином.
Старик хмыкнул, вспомнив об этом.
Мы сидели на носу одного из причаливших к берегу судов: Равн – на стуле, мы с Бридой – у его ног, а мерсийские близнецы, Кеолнот и Кеолберт, пристроились чуть поодаль. Они были взятыми в заложники сыновьями епископа Этельбрида из Снотенгахама: хотя отец их приветствовал приход датской армии, человек делается более искренним в своих чувствах, если его сыновей берут в заложники. Так сказал Равн.
Заложников из Мерсии и Нортумбрии было около дюжины – все сыновья знатных людей, и всем им грозила смерть, если бы их отцы попытались предпринять что-нибудь против датчан. В армии находились и простые англичане, воины, – если бы не язык, они не отличались бы от датчан. Большинство из них были либо преступниками, либо людьми без хозяев, и все – отчаянными бойцами, как раз такими, каких не хватало англичанам, чтобы дать отпор врагу. А теперь эти люди сражались на стороне датчан против короля Эдмунда.
– К тому же король – дурак, – насмешливо добавил Равн.
– Почему? – спросил я.
– Он позволил нам зимовать у себя, до того как мы захватили Эофервик, – пояснил Равн. – А мы взамен пообещали не убивать его священников.
Старик негромко засмеялся.
– Что может быть глупее. Если бы от их бога была хоть какая-то польза, мы бы и так не смогли их убить.
– А почему он позволил вам там зимовать?
– Потому что так было легче, чем с нами сражаться, – пояснил Равн.
Он говорил по-английски, потому что дети, кроме меня, не знали датского, хотя Брида очень быстро все схватывала. У нее был ум, как у лисички, быстрый и изворотливый.
Равн улыбнулся.
– Глупый король Эдмунд думал, что весной мы уйдем и больше не вернемся, но вот мы здесь.
– Он не должен был так поступать! – заявил один из близнецов.
Я не отличал их друг от друга, но оба раздражали меня своим патриотизмом, хотя отец их и переметнулся к врагам. Им было десять лет, и они вечно упрекали меня за любовь к датчанам.
– Конечно не должен, – согласился Равн.
– Он должен был на вас напасть! – сказал Кеолнот... или Кеолберт.
– И тогда потерпел бы поражение, – ответил Равн. – Мы жили в обнесенном стенами лагере. А он платил деньги, чтобы мы не беспокоили его.
– Я как-то раз видела короля Эдмунда, – ввернула Брида.
– Где, девочка? – спросил Равн.
– Он приезжал в монастырь молиться, – ответила она, – и пердел, опускаясь на колени.
– Без сомнения, бог оценил его подношение, – надменно произнес Равн и нахмурился, потому что близнецы тут же принялись издавать соответствующие звуки.
– А римляне были христианами? – спросил я, вспомнив, как восхитила меня римская ферма.
– Не всегда, – ответил Равн. – Когда-то у них были собственные боги, но римляне отреклись от них, стали христианами и после того уже не знали ничего, кроме поражений. Где сейчас наши воины?
– Все еще идут, – объяснил я.
Убба собирался разбить лагерь и вынудить Эдмунда атаковать на вытянутом перешейке, чтобы уничтожить его армию под нашей короткой земляной насыпью. Но вместо этого англичане выстроились южнее предательской низменности, приглашая перейти в наступление нас.
Уббе и хотелось так поступить. Он заставил Сторри бросить палочки с рунами, и ходили слухи, будто руны дали двусмысленный ответ, поэтому Убба осторожничал. Он был могучим воином, но всегда медлил перед битвой. Однако руны не предсказали полного провала, и он повел армию туда, где она теперь и стояла, – на клочок суши, откуда к невысокому холму вели две дороги. Знамя Уббы, знаменитый ворон на треугольном полотнище, виднелось между двух дорог, каждую из которых защищал мощный клин англичан. Какую бы дорогу ни выбрал Убба, горстке наших воинов пришлось бы сражаться с целой толпой, и, должно быть, Убба засомневался, потому что медлил с решением.
Я описал все это Равну.
– Негоже терять людей, даже если в результате мы победим, – проговорил старик.
– Но если мы убьем много их воинов? – спросил я.
– У них много людей, у нас – мало. Если мы убьем тысячу их воинов, завтра у них будет новая тысяча, а если мы потеряем сотню, нам придется ждать прибытия кораблей, чтобы заменить погибших.
– Новые корабли придут, – сказала Брида.
– Не думаю, что они явятся в нынешнем году, – возразил Равн.
– Да нет, они уже идут! – Брида махнула рукой, и я увидел четыре судна, пробирающиеся через лабиринт низких островков и бухточек.
– Говори, – нетерпеливо потребовал Равн.
– Четыре корабля, – сказал я, – движутся с запада.
– С запада? Не с востока?
– С запада, – подтвердил я. Это означало, что они идут не с моря, а с одной из четырех рек, впадающих в Гевэск.
– Носы? – продолжал Равн.
– На носах нет драконов, – сказал я, – просто деревянные шесты.
– Весла?
– Десять с каждого борта, а может, одиннадцать. Но там больше людей, чем весел.
– Английские корабли! – воскликнул Равн изумленно, потому что у англичан почти не было судов, кроме небольших рыбацких лоханок и нескольких похожих на бочонки торговых кораблей.
Но эти четыре были военными, длинными и изящными, как и суда датчан. И они шли вперед через путаницу шхер, чтобы атаковать стоящий у берега флот Уббы. Я увидел дым, поднимающийся с палубы первого судна, и понял, что там есть жаровня – значит, они хотели сжечь корабли датчан и таким образом поймать Уббу в ловушку.
Но Убба тоже увидел суда, и датская армия немедленно устремилась назад, в лагерь. Головной английский корабль начал обстреливать зажигательными стрелами ближайшее судно датчан, на борту которого были часовые, но, поскольку охранять драккары обычно оставляли больных и раненых, те не могли защититься от атаки с воды.
– Мальчики! – проорал один из часовых.
– Бегите, – велел нам Равн, – бегите!
Брида, которая считала, что она ничем не хуже мальчишек, побежала вместе со мной и близнецами. Мы спрыгнули на берег и помчались по кромке воды к датскому кораблю, над которым сгущался дым. Теперь уже с двух английских судов летели горящие стрелы, а два оставшихся пытались пройти вперед, чтобы добраться до остальных датских кораблей.
Наша работа заключалась в том, чтобы тушить огонь, пока часовые метали копья в англичан. Я нагребал щитом песок и засыпал им огонь. Английские корабли были уже близко, и я видел, что они построены из свежего сырого дерева. Рядом со мной упало копье, я схватил его и метнул обратно, но слишком слабо: оно ударилось о весло и плюхнулось в воду. Близнецы даже не пытались тушить огонь, и я ударил одного из них, пригрозив как следует поколотить, если они не примутся за работу. Однако спасать корабль было уже поздно: он пылал со всех сторон, поэтому мы побежали к следующему.
Два десятка горящих стрел воткнулись в его скамьи, еще одна угодила в свернутый парус, и двое из мальчиков-заложников упали мертвыми у кромки воды.
Головной английский корабль уже подошел к берегу, на его носу столпились люди с копьями, топорами и мечами.
– Эдмунд! – орали они. – Эдмунд!
Нос судна ткнулся в песок, англичане спрыгнули на берег и кинулись убивать датских часовых. Огромные топоры опускались, кровь брызгала на землю, ее смывали мелкие волны. Я схватил Бриду за руку и оттащил в сторону, шлепая по мелководью, где из воды выскакивали испуганные серебристые мальки.
– Мы должны спасти Равна, – сказал я.
Брида засмеялась: она любила хаос.
Причалили уже три корабля, их команды высадились на берег, и теперь англичане добивали часовых. Последнее судно еще только приближалось, плюя горящими стрелами, но войско Уббы уже вернулось в лагерь, и датчане с воплями мчались на англичан.
Несколько человек остались под знаменем с орлом на земляном валу, чтобы в случае чего не дать королю Эдмунду захватить лагерь, а все остальные с воем вершили месть. Датчане любили свои корабли. "Корабль, – говорили они, – словно женщина или меч, тонкий и прекрасный, за него стоит даже умереть и, конечно, за него стоит сражаться".
Восточные англичане, которые так хорошо начали атаку, допустили ошибку, потому что наступил отлив, и теперь им было не увести свои суда по обмелевшему заливу. Несколько датчан обороняли уцелевшие корабли, осыпая единственное непричалившее судно градом стрел, копий и метательных топоров, пока остальные сражались на берегу.
То была настоящая резня. Работа датчан. Битва, достойная того, чтобы ее воспевали скальды. Кровь уносил отлив, кровь плескалась в волнах, люди кричали и падали, а над ними клубился дым от горящих судов, такой густой, что солнце казалось красным над покрасневшим песком, и в этом дыму неистовые датчане были ужасны.
Тогда я впервые увидел Уббу в бою и восхищался им, несущим смерть мрачным воином, певцом клинка. Он не сражался в клине, он наскакивал на врагов, ударяя щитом по одному, пока его боевой топор рубил другого; он казался непобедимым. В какой-тот миг его со всех сторон окружили английские воины, а потом раздался яростный крик, грохот железа о железо, и Убба выбрался из свалки. Лезвие его топора было в крови, борода – тоже, он швырнул своих врагов в кровавые волны и теперь озирался в поисках новых жертв.
Рядом с ним бился Рагнар, и воины Рагнара тоже рубили врагов у кромки воды, с ненавистью вопя на людей, которые сожгли их корабли.
Когда крики и резня прекратились, мы насчитали шестьдесят восемь мертвых англичан, но это были не все погибшие, потому что некоторые бежали в море и утонули, пошли на дно под весом доспехов и оружия. Единственному английскому судну удалось уйти – то был корабль смерти, по его новенькой обшивке текла кровь.
Победители сплясали на трупах, а потом сложили в груду захваченное оружие.
Тридцать погибших датчан сожгли вместе с полуобгоревшим судном. Пострадало шесть датских кораблей, но Уббе досталось три английских, успевших причалить к берегу. Рагнар заявил, что это дерьмо, а не корабли.
– Чудо, что они вообще держатся на воде, – сказал он, пиная ногой плохо пригнанные доски обшивки.
"Но англичане хорошо атаковали", – подумал я. Они наделали ошибок, но они дали щелчка гордым датчанам и сожгли их драккары. Если бы король Эдмунд перешел через стену, окружавшую лагерь, все могло бы закончиться поражением датчан. Но король Эдмунд этого не сделал. Наоборот, пока его воины гибли в дыму, он ушел прочь.
Он думал, что датская армия придет с моря, но оказалось, что настоящие силы двигались по суше, и король только что узнал, что Ивар Бескостный вторгся на его земли.
А Убба был в бешенстве. Нескольких английских пленников принесли в жертву Одину: их крики должны были дать понять богу, что мы нуждаемся в его помощи.
На следующее утро, оставив дымящиеся черные скелеты сгоревших судов на берегу, мы направили драккары на запад.
Глава 4
Король Восточной Англии Эдмунд теперь считается святым, одним из тех благословенных, чьи души вечно пребывают в тени Бога. Во всяком случае, так мне говорили священники. "На небесах, – говорили они, – святые занимают особое место, они живут в огромном зале Господа и все время поют ему хвалы". Вечно. Сидят и поют хвалы. Беокка постоянно твердил, что это чудесное времяпрепровождение, но мне оно кажется чрезвычайно тоскливым. Датчане же считают, что их мертвецов валькирии уносят в Валгаллу, пиршественный зал Одина, и там воины проводят дни в битвах, а ночи – в пирах и забавах. Но я не осмелился сказать священникам, что это мне кажется гораздо лучшей загробной наградой, чем вечное пение под бряцанье золотых арф. Как-то раз я спросил одного священника, есть ли на небесах женщины.
– Конечно есть, мой господин, – ответил он, обрадованный, что я проявил интерес к догматам, – многие из благословенных святых – женщины.
– Я говорю о женщинах, с которыми можно спать, епископ.
Он сказал, что будет за меня молиться. Наверное, и впрямь молится.