Остаток года мы провели дома. Нужно было сеять, косить, жать и молоть. Мы делали сыры и сбивали масло. Купцы и путешественники привозили новости, но из Уэссекса ничего не было слышно. Там все еще правил Альфред, все еще длилось перемирие, и королевство продолжало существовать – последнее королевство Англии. Иногда Рагнар заговаривал о том, чтобы туда вернуться и добыть мечом еще больше богатств, но, кажется, боевой задор оставил его тем летом. Он отправил весточку в Ирландию, предлагая старшему сыну вернуться домой, но не было уверенности, что сообщение дойдет до Рагнара Младшего. В тот год он так и не приехал. А еще Рагнар задумывался о судьбе дочери, Тайры.
– Отец говорит, что мне пора замуж, – сказала она, когда мы вместе сбивали масло.
– Тебе? – Я засмеялся.
– Мне почти четырнадцать! – возмутилась она.
– Верно. И кто же станет твоим мужем?
Она пожала плечами.
– Маме нравится Анвенд.
Анвенд был в дружине Рагнара – молодой человек, немногим старше меня, сильный и жизнерадостный. Рагнару хотелось, чтобы Тайра вышла замуж за одного из сыновей Уббы, но тогда ей пришлось бы уехать, а Сигрид была ненавистна сама мысль об этом. Поэтому Рагнар мало-помалу принял сторону жены. Мне тоже нравился Анвенд, мне казалось, он будет хорошим мужем для Тайры, которая стала еще красивее. У нее были длинные золотистые волосы, широко поставленные глаза, прямой нос, гладкая кожа, а ее смех звенел серебристым колокольчиком.
– Мама говорит, у меня должно быть много сыновей, – добавила она.
– Надеюсь, так и будет.
– Но дочку я тоже хочу, – сказала она, с трудом вращая мешалку: масло густело, и работать становилось все труднее. – Мама говорит, Бриде тоже пора замуж.
– У Бриды может оказаться другое мнение на этот счет, – сказал я.
– Она хочет замуж за тебя, – сообщила Тайра.
Я засмеялся. Я считал Бриду другом, самым близким другом, но если мы спали вместе, когда Сигрид не видела, это еще не означало, что я хочу жениться. Я вообще не хотел жениться, я думал только о мечах, щитах и сражениях, а Брида занималась своими травами.
Она была похожа на кошку. Она незаметно приходила и уходила, она знала о травах и их применении все, чему научила ее Сигрид. Вьюнок – слабительное, льнянка – от нарывов, ноготки отгоняют эльфов от ведер с молоком, песчанка – от кашля, кукурузные рыльца – от простуды. Она выучила заклинания, о которых мне не рассказывала, особенные женские, и говорила, что если молча сидеть в ночи, тихо, почти не дыша, придут духи. Равн научил ее спать с богами, для этого требовалось выпить эля с размешанными в нем толчеными красными грибами. После этого она болела, потому что делала напиток слишком крепким, но остановиться не могла. Она начала сочинять песни о птицах и животных, и Равн сказал, что она настоящий скальд. Иногда, когда мы жгли уголь, она декламировала мне эти песни мягким ритмичным голосом. Еще она завела собаку, которая следовала за ней повсюду. Пса она нашла в Лундене перед нашим возвращением домой, черно-белого, умного, как сама Брида, и назвала его Нихтгенга – то есть "бродящий в ночи" или "домовой". Пес обычно сидел вместе с нами перед угольной кучей и, клянусь, слушал ее песни. Брида делала дудочки и наигрывала на них печальные мелодии, а Нихтгенга смотрел на нее большими грустными глазами, пока музыка не пробирала его, тогда он задирал морду и принимался выть. Мы оба хохотали, а Нихтгенга обижался, и Бриде приходилось гладить его, чтобы он снова повеселел.
Мы совсем забыли о войне, но в самый разгар лета, когда над холмами стояло жаркое марево, прибыл нежданный гость. В нашу долину прискакал ярл Гутрум Невезучий с двумя десятками черных всадников. Ярл почтительно поклонился Сигрид, которая упрекнула его, что он не предупредил о приезде.
– Я приготовила бы пир, – сказала она.
– Я привез с собой угощение, – Гутрум указал на навьюченных лошадей. – Незачем опустошать ваши запасы.
Он прибыл из далекого Лундена, чтобы переговорить с Рагнаром и Равном. Рагнар пригласил меня посидеть с ними, потому что, как он сказал, я знаю об Уэссексе больше многих других, а Гутрум хотел говорить именно об Уэссексе. Боюсь, от меня было мало пользы. Я описал Альфреда и его болезнь, предупредил Гутрума, что, хоть англосаксонский король и неказист с виду, он, без сомнения, мудр. При этих словах Гутрум передернул плечами.
– На всякую мудрость найдется другая, – заявил он угрюмо. – Мудрость не выигрывает битвы.
– Зато глупость проигрывает их, – вставил Равн. – Помнишь поделенную надвое армию под Эббандуной?
Гутрум разозлился, но решил не спорить, а вместо этого спросил мнения Рагнара, как победить англосаксов, и заручился его обещанием, что тот приведет свою дружину в Лунден на следующий год.
– Если война будет в следующем году, – мрачно сказал Гутрум и почесал шею – позолоченное ребро его матери подпрыгнуло в его волосах, – у нас может не хватить народу.
– Значит, через год, – сказал Рагнар.
– Или еще через год, – добавил Гутрум и нахмурился. – Но как нам покончить с этими жалкими отродьями?
– Разделить их армию, – сказал Рагнар, – иначе они всегда будут превосходить нас числом.
– Всегда? Превосходить числом? – Гутрума озадачили эти слова.
– Когда мы сражались здесь, – пояснил Рагнар, – некоторые нортумбрийцы решили не драться с нами и бежали в Мерсию. Когда мы сражались в Мерсии и Восточной Англии, происходило то же самое: люди бежали от нас, ища спасения в Уэссексе. Но когда мы пришли в Уэссекс, им некуда стало бежать. У них больше не осталось укрытия. Поэтому они вынуждены биться – все они. В Уэссексе враг оказался загнанным в угол.
– А загнанный в угол враг, – вставил Равн, – опасен.
– Разделить их, – задумчиво повторил Гутрум, опять не обратив внимания на слова Равна.
– Корабли на южном побережье, – предложил Рагнар, – армия на Темезе и бритты из Брюхейнога, Гливисинга и Гвента.
Брюхейног, Гливисинг и Гвент были королевствами южного Уэльса, откуда бритты совершали набеги на западные границы Мерсии.
– Три удара, – продолжал Рагнар. – Альфреду придется отражать все три, и ему это не удастся.
– А ты придешь? – спросил Гутрум.
– Я дал слово, – ответил Рагнар.
Разговор перешел на то, что видел Гутрум по пути сюда. Конечно, Гутрум был пессимист и во всем видел худшее, но Англия просто приводила его в отчаяние. Он сказал, что в Мерсии волнения, что в Восточной Англии неспокойно и что поговаривают, будто король Эгберт в Эофервике готовит восстание.
– Эгберт! – Рагнар изумился. – Да он даже пьяного не уговорит помочиться!
– Так мне сказали, – продолжал Гутрум, – может, это неправда. Мне сказал человек по имени Кьяртан.
– Тогда, скорее всего, это неправда.
– Наверняка неправда, – подтвердил Равн.
– Он мне показался неплохим человеком, – сказал Гутрум.
Он явно не знал истории с Кьяртаном, и Рагнар не стал ему рассказывать. Разговор забылся, как только Гутрум уехал.
Но Гутрум оказался прав. В Эофервике зрел заговор, хотя я сомневаюсь, что затеял его Эгберт. Это Кьяртан начал распускать слухи, будто Эгберт готовит восстание, и слухи так широко разошлись и репутация короля была настолько подпорчена, что однажды ночью Эгберт, опасаясь за свою жизнь, сумел усыпить бдительность стражи и сбежать с дюжиной соратников на юг. Его приютил король Бургред из Мерсии: хотя страна Бургреда и была завоевана датчанами, он сумел сохранить собственную гвардию, и этого было достаточно, чтобы защитить гостя.
Риксиг из Дунхолма, отдавший Рагнару захваченных монахов, был провозглашен королем Нортумбрии и наградил Кьяртана, позволив ему самому проверить все места, где могли скрываться мятежники, союзники Эгберта. Разумеется, никаких мятежников не оказалось, но Кьяртан все равно их "нашел". Он разгромил несколько оставшихся монастырей Нортумбрии, еще больше разбогател и сделался сборщиком налогов и главным советником Риксига.
Все эти события прошли мимо нас. Мы отпраздновали сбор урожая, и было объявлено, что на Йоль состоится свадьба Тайры и Анвенда. Рагнар попросил кузнеца Элдвульфа сделать для Анвенда меч, такой же, как Вздох Змея, и Элдвульф пообещал. Заодно он решил выковать для меня короткий меч, которым Токи советовал сражаться в клине; кузнец заставил меня самого бить молотом по скрученным железным прутам.
Всю осень мы трудились, и наконец Элдвульф выковал меч для Анвенда, а я с помощью кузнеца сделал себе тесак и назвал оружие Осиным Жалом. Этот короткий клинок мне не терпелось испытать на враге, и Элдвульф расценил мое нетерпение как глупость.
– Враги сами приходят в твою жизнь, – сказал он, – незачем их искать.
Свой первый щит я сделал в начале зимы: вырезал из липы, выковал большой умбон со штырем, который вставил в отверстие в дереве, покрасил щит черной краской и сделал металлическую окантовку. Щит получился очень тяжелым; потом я понял, как делать их более легкими, но в ту осень я не расставался с этим щитом, мечом и тесаком, привыкая к их весу, повторяя удары, выпады и мечтая.
Я ждал своего первого клина с тревогой и с нетерпением, потому что ни один мужчина не может считать себя воином, пока не сразится в клине, и ни один мужчина не считается настоящим воином, пока не сразится в передних рядах клина. Это было гибельное место, ужасное место, но, как последний дурак, я о нем мечтал.
Еще мы готовились к войне. Рагнар обещал Гутруму поддержку, поэтому мы с Бридой жгли еще больше угля, Элдвульф ковал наконечники для копий, топоры и ножи, а Сигрид радостно готовилась к свадьбе Тайры. В начале зимы состоялось сватовство: Анвенд в своей лучшей, старательно заштопанной одежде пришел к нам с шестью друзьями и робко попросил у Рагнара в жены его дочь Тайру. Все знали, кто станет ее мужем, но важно было соблюсти обычай. Тайра сидела между матерью и отцом, пока Анвенд обещал Рагнару, что будет любить, холить и защищать жену. Затем Анвенд предложил выкуп – двадцать монет серебром. Это была слишком большая цена, но, полагаю, она означала, что парень и в самом деле любит Тайру.
– Сойдемся на десяти, Анвенд, – сказал Рагнар со своей обычной щедростью, – а на остальные купишь новый плащ.
– Двадцать – в самый раз, – твердо проговорила Сигрид, потому что выкуп за невесту, хоть и отданный Рагнару, должен был после свадьбы перейти в собственность Тайры.
– Тогда пусть Тайра подарит тебе новый плащ, – сказал Рагнар, забирая деньги.
Потом он обнял Анвенда, и начался пир. После смерти Рорика Рагнар еще никогда не был таким счастливым. Тайра наблюдала за танцами и порой заливалась румянцем, встречаясь взглядом с Анвендом. Шести друзьям Анвенда (все они состояли в дружине Рагнара) полагалось находиться рядом с другом и на свадьбе, а после проводить Анвенда с Тайрой к брачному ложу: только когда они объявят, что Тайра стала ему женой, брак будет считаться свершенным.
Однако все это отложили до Йоля. Тогда Тайра выйдет замуж, состоится пир, зима пойдет на убыль, и мы отправимся в поход. Иными словами, мы думали, что мир всегда будет вертеться так, как раньше.
Но у подножия древа жизни Иггдрасиль над нами потешались три пряхи.
* * *
Я много раз видел, как празднуют Рождество при англосаксонском дворе. Рождество – это религиозный Йоль; англосаксы умудрились испортить зимний праздник поющими монахами, бормочущими священниками и чудовищно долгими церемониями. Йоль должен быть праздником, радостью, гореть теплым огоньком посреди холодной зимы; это время для того, чтобы вкусно поесть, ведь известно: впереди будет пост, когда запасы подойдут к концу, а льды скуют землю. Это время для того, чтобы веселиться и напиваться, чтобы вести себя легкомысленно и просыпаться наутро, гадая, полегчает ли тебе когда-нибудь. А англосаксы отдали праздник на откуп священникам, которые сделали его веселым, как похороны.
Я никогда не мог понять, отчего люди считают, будто религия имеет отношение к зимнему празднику. Хотя, конечно, датчане поминали в это время своих богов, приносили им жертвы, но еще они верили, что Один, Тор и все остальные дружно празднуют у себя в Асгарде и у них нет желания портить праздничные дни в Мидгарде – нашем мире. Это казалось разумным, но я выяснил, что большинство христиан опасаются веселья, а Йоль, по их мнению, слишком уж веселый. Некоторые в Уэссексе знали, как нужно праздновать Йоль, и я всегда старался отпраздновать его как следует, но если Альфред оказывался рядом, можно было не сомневаться: придется поститься, молиться и каяться все двенадцать дней Рождества.
Я рассказываю все это к тому, что Йоль и свадьба Тайры должны были стать самым большим праздником на памяти датчан. В ожидании его мы работали не покладая рук. На зиму было оставлено больше скота, чем обычно, и животных зарезали прямо перед праздником, чтобы не солить мясо. Мы выкопали огромные ямы, в которых собирались готовить свинину и говядину на гигантских решетках, сделанных Элдвульфом. Кузнец ворчал, что из-за этих кухонных приспособлений ему приходится отвлекаться от настоящей работы, но на самом деле был доволен, потому что любил хорошо поесть. Кроме свинины и говядины на пиру собирались подавать селедку, лососину, баранину, щук, свежие хлеба, сыр, эль, мед и, самое главное, колбасу: бараньи кишки, наполненные кровью, ливером, овсом, хреном, диким чесноком и ягодами можжевельника. Я обожал эти колбасы и люблю до сих пор: с хрустящей корочкой, брызжущие теплой кровью, стоит впиться в них зубами. Помню, как кривился Альфред, когда я ел при нем такую колбасу, и кровавый сок стекал по моей бороде. Сам он в то время угощался разваренным пореем.
Мы собирались устраивать игры и состязания. Озеро в центре долины замерзло, и я был зачарован тем, как датчане, привязав к башмакам кости, скользили по льду. Это развлечение продолжалось до тех пор, пока лед не проломился и один из парней не утонул, но Рагнар пообещал, что озеро как следует замерзнет после Йоля, так что я собирался тоже научиться скользить по льду. А пока мы с Бридой по-прежнему жгли уголь для Элдвульфа, который решил сковать Рагнару меч, лучший из всех когда-либо сделанных кузнецом мечей.
Нам с Бридой было поручено превратить две телеги ясеневых поленьев в самое лучшее топливо, и мы собирались разворошить кучу за день до праздника. Но она оказалась больше всех, что мы жгли до сих пор, и никак не остывала, – а если разворошить кучу раньше времени, пламя снова вспыхнет с ужасной силой и сожжет почти готовый уголь дотла. Поэтому мы проверили, хорошо ли заткнуты все отверстия, и решили, что успеем завершить работу утром в Йоль, перед началом праздника.
Большинство воинов Рагнара со своими семьями уже собрались в большом зале и спали там, где нашлось место, в ожидании первой праздничной трапезы и игр на лугу перед свадебной церемонией. Но мы с Бридой провели ночь рядом с угольной кучей, опасаясь, что какой-нибудь зверь разроет дерн и пламя разгорится. У меня с собой были Вздох Змея и Осиное Жало, потому что я с ними не расставался, а Брида взяла с собой Нихтгенгу, потому что никуда не ходила без него. Мы оба надели шубы, ведь ночь стояла холодная. Когда куча горит, можно сидеть прямо на дерне, ощущая его тепло, но только не в ту ночь, когда огонь почти угас.
– Если сидеть очень тихо, – сказала Брида, когда стемнело, – можно почувствовать духов.
Кажется, я заснул, но незадолго до рассвета проснулся и увидел, что Брида спит. Я осторожно сел, чтобы не ее разбудить, и уставился в темноту. Я сидел очень тихо и прислушивался к скедугенганам. Гоблины, эльфы, духи, призраки, гномы, – все эти создания приходят в Мидгард по ночам, крадутся между деревьями, и когда мы с Бридой жгли уголь, то оставляли для них угощение, чтобы они не тревожили нас. И вот я проснулся, прислушался – и уловил какие-то звуки в ночном лесу: что-то двигалось, кралось по опавшим листьям, негромко вздыхал ветер.
А потом я услышал голоса.
Я разбудил Бриду, и мы оба замерли. Нихтгенга тихонько зарычал, но Брида шикнула на него, и он умолк.
В темноте крались люди, несколько человек подошли к угольной куче, и мы скользнули во мрак под деревьями. Мы оба умели двигаться, словно тени, а Нихтгенга не издал бы ни звука без разрешения Бриды. Голоса доносились снизу, и мы поднялись на холм и съежились в непроглядной тьме. Раздался удар кремня по железу, загорелся небольшой огонек. Кто-то искал тех, кто стережет угольную кучу, но не нашел и спустя некоторое время спустился с холма, а мы двинулись следом.
Заря чуть окрасила восточный край неба серым. На листьях лежал иней, дул ветер.
– Нам нужно предупредить Рагнара, – прошептал я.
– Мы не сможем, – сказала Брида и была права: среди деревьев находился не один десяток человек, все между нами и домом, и мы были слишком далеко, чтобы предупредить криком. Мы попытались обойти незнакомцев и побежали по гребню холма, собираясь спуститься к кузнице, где спал Элдвульф, но не успели преодолеть и половину расстояния, как загорелись огни.
Этот рассвет клеймом врезался в мою память, на ней остались ожоги от горящего дома. Мы ничего не могли сделать, только смотреть. Кьяртан со Свеном привели в нашу долину больше сотни человек, они напали на дом Рагнара, подожгли солому на крыше. Я видел Кьяртана и его сына, они стояли перед домом, освещенные факелами, и когда люди начали выбегать, убивали их копьями и стрелами. Груда тел росла в свете пожара, пламя все разгоралось, ревело, заслоняя собой свет серой зари. Мы слышали, как внутри кричат люди и животные. Несколько человек выскочили с оружием, но их убили те, кто окружили дом: они стояли под каждым окном, у каждой двери и убивали тех, кто спасался бегством, но не всех. Молодых женщин согнали в кучу, Тайру подвели к Свену, он сильно ударил ее по голове, и она лежала у него в ногах, пока он расправлялся с ее семьей.
Я не видел Равна, Рагнара и Сигрид мертвыми, хотя они наверняка погибли. Подозреваю, что они сгорели в доме, когда в ревущем огне, дыму и снопах искр рухнула крыша. Элдвульф тоже погиб, и я плакал. Мне хотелось выхватить Вздох Змея и броситься на тех людей, но Брида меня удержала.
Потом она сказала, что Кьяртан со Свеном наверняка будут прочесывать лес рядом с домом в поисках выживших, и убедила меня вернуться под залитые светом деревья. Заря протянулась по небу металлической полосой, солнце стыдливо пряталось в облаках, когда мы, спотыкаясь, брели наверх – искать спасения среди обломков скал в лесу на холме.
Весь день от дома Рагнара поднимался дым, и всю следующую ночь над темными ветвями деревьев виднелось зарево. Лишь на второе утро вились только тонкие струйки дыма над долиной, где мы совсем недавно были так счастливы. Мы с Бридой подобрались ближе, оба оголодавшие, и увидели, как Кьяртан и его люди роются в углях.