– Чуть-чуть? То есть шататься из стороны в сторону и валяться в отключке на улице – это ты называешь "чуть-чуть"? Боб, говорю же, с тобой пьяным я гулять не буду, я серьезно. Когда ты пьян, всякое может случиться. Так что или я, или выпивка.
Второй воб – высокий парень со стрижкой под полу-битла – повернулся к Марсии.
– Ну, детка, ну ты же знаешь, не так часто мы и напиваемся… – Получив в ответ холодный взгляд, он разозлился. – И совершенно незачем было со всякой шпаной разгуливать, даже если вы на нас обиделись!
Смешинка как следует затянулся сигаретой, Джонни ссутулился, оттянул пальцами карманы, а я напрягся. Хорошо, что жизнь у нас несладкая – когда надо, можем очень сурово выглядеть. Смешинка оперся локтем на плечо Джонни.
– Ты кого там шпаной назвал?
– Слышишь, ты, грязила, нас там на заднем сидении еще четверо…
– Бедное сидение, – сообщил небу Смешинка.
– Если ты на драку нарываешься…
Смешинка вскинул бровь, отчего выглядеть стал только круче.
– В смысле, если я нарываюсь, то вас больше и морды вы нам набьете? А ну… – он схватил пустую бутылку, отбил у нее горлышко и дал его мне, потом вытащил из заднего кармана нож и щелкнул лезвием, – …рискни, приятель.
– Нет! – вскрикнула Черри. – Прекратите! – Она поглядела на Боба. – Мы поедем с вами домой. Подождите минуту.
– Ты чего? – спросил ее Смешинка. – Мы их не боимся.
Черри поежилась.
– Не выношу драк… Просто не выношу…
Я отвел ее в сторонку.
– Я бы не стал им бить, – сказал я и выбросил разбитую бутылку, – я бы в жизни никого не смог порезать…
Мне нужно было ей это сказать, потому что я видел, какие у нее сделались глаза, когда Смешинка щелкнул ножом.
– Знаю, – тихо ответила она, – но все равно, мы лучше с ними поедем. Понибой… в общем… если мы с тобой где-нибудь встретимся, в школьном коридоре или где еще, не здоровайся, и дело тут не в тебе, а…
– Знаю, – сказал я.
– Нельзя, чтобы родители нас с вами увидели. Ты очень славный, и все такое…
– Да нормально все, – перебил ее я, хотя самому мне хотелось умереть и куда-нибудь закопаться. Ну или хотя бы, чтоб на мне была приличная рубашка. – Мы же в разных классах. Просто не забывай, что и мы тут тоже на закат глядеть любим.
Она вскинула голову.
– Я бы могла влюбиться в Далласа Уинстона, – сказала она. – Надеюсь, никогда его больше не увижу, не то влюблюсь.
И ушла. Голубой "мустанг" с ррр-ревом унесся прочь, а я так и остался стоять, разинув рот.
По пути домой мы почти не разговаривали. Я все хотел спросить Джонни, не эти ли вобы его избили, но так и не спросил. Джонни об этом никогда не заговаривал, ну и мы помалкивали.
– Ну что ж, надо сказать, девчонки были симпатичные, – зевнул Смешинка, когда мы присели на бордюр возле пустого поля.
Он вытащил из кармана бумажку и порвал ее.
– Чего там у тебя?
– Номер Марсии. Выдуманный, наверное. Совсем попятил – номерок у нее попросил. Похоже, я не протрезвел еще.
Значит, он все-таки пил. Смешинка был умный. Понимал, как дела обстоят.
– Вы по домам? – спросил он.
– Не прямо сейчас, – ответил я.
Мне хотелось выкурить еще сигаретку и поглядеть на звезды. Домой нужно было явиться к двенадцати, но мне казалось, времени еще куча.
– И чего я тебе эту бутылку сунул, сам не знаю, – сказал Смешинка, вставая. – У тебя бы рука не поднялась.
– Может, и поднялась бы, – сказал я. – Ты куда?
– Сыграю партейку в бильярд, а то и в покер. Может, напьюсь в сопли. Сам не знаю. До завтра!
Мы с Джонни растянулись на траве и стали глядеть на звезды. Я мерз – ночь выдалась холодная, а я был в одной фуфайке, но на звезды я могу хоть при минусовой температуре глядеть. Я смотрел, как тлеет в темноте сигарета Джонни, и вяло размышлял о том, каково это – очутиться внутри пылающего уголька…
– Это все потому что мы грязеры, – сказал Джонни, и я понял, что он говорит о Черри. – Мы бы ей репутацию испортили.
– Наверное, – ответил я, размышляя, не рассказать ли Джонни то, что она мне про Далласа сказала.
– Блин, вот это кейфовая была машина. "Мустанги" – кейфовые.
– Богатенькие вобы, это точно, – во мне ширилась какая-то нервная горечь.
Нечестно, что у вобов все есть. Мы ничем их не хуже, мы не виноваты в том, что родились грязерами. Я не мог просто с этим смириться, как вот Смешинка, не мог не обращать на это внимания и все равно наслаждаться жизнью, как Газ, не мог ожесточиться настолько, чтоб мне на все это стало наплевать, как Далли, ну или прямо любить вот это все, как Тим Шепард. Я чувствовал, как во мне растет напряжение, и понимал – что-нибудь должно произойти, не то я взорвусь.
– Я так больше не могу, – Джонни высказал то, что я чувствовал. – Я покончу с собой или еще что.
– Не надо, – встревожившись, я вскочил. – Ты не можешь с собой покончить, Джонни.
– Ну, не покончу. Но что-то сделать нужно. Ведь есть где-нибудь на свете место, где нет ни грязеров, ни вобов, где просто люди живут. Обычные, простые люди.
– Не в больших городах, – сказал я и снова лег. – Где-нибудь в деревне…
В деревне… Деревню я любил. Мне хотелось сбежать из города, подальше от суеты. Хотелось лежать под деревом, читать, там, или рисовать, и не ждать, что тебя кто-нибудь подкараулит и набьет морду, не таскать с собой нож, не бояться, что в конце концов женишься на какой-нибудь тупой, бессмысленной девахе. Вот как оно было бы, живи мы за городом, сонно думал я. У меня был бы золотистый терьер, как в детстве, а Газу вернули бы Микки Мауса, и он выступал бы на родео сколько влезет, и Дэрри не был бы таким суровым и холодным, а стал бы таким, как прежде, каким он был восемь месяцев назад, до того, как мама и папа погибли. Я так размечтался, что заодно оживил маму с папой… Мама пекла бы нам шоколадные торты, а папа с утра пораньше садился бы в грузовик и ехал задавать корм скотине. Он бы хлопал Дэрри по спине и говорил ему, что тот растет настоящим мужчиной, весь в него, и они бы с ним были не разлей вода. И тогда, может быть, Джонни перебрался бы жить к нам, а вся банда по выходным собиралась бы у нас, и тогда, может быть, Даллас поверил бы, что в мире не все так плохо, а мама бы с ним разговаривала, и он невольно улыбался бы ей в ответ. "Мама у тебя что надо, – говорил Далли. – Все понимает". Она бы говорила с Далласом и уберегла бы его от всех передряг, в которые он вечно ввязывается. Моя мама была золотой и прекрасной…
– Понибой, – меня тряс Джонни, – эй, Пони, проснись.
Я вскочил, поежился. Звезды на небе сдвинулись.
– Ого, а времени сколько?
– Не знаю. Я слушал, как ты трепался, и тоже уснул. Тебе домой надо. А я, наверное, тут и переночую.
Родителям Джонни было наплевать, ночует он дома или нет.
– Ладно, – зевнул я. Черт, ну и холодрыга на улице. – Если замерзнешь или еще что, приходи к нам.
– Ладно.
Я помчался домой, в ужасе при мысли о том, что скажет Дэрри. На крыльце горел свет. Может, они уже спят, и я смогу незаметно прокрасться домой, подумал я. Я заглянул в окно. Газ крепко спал, растянувшись на диване, но Дэрри сидел в кресле под торшером и читал газету. Я сглотнул и тихонько отворил дверь. Дэрри вскинул голову. Секунда – и он уже на ногах. Я застыл на пороге, грызя ноготь.
– Где тебя носило? Ты знаешь, сколько времени?
Таким злым я его давно не видел. Я не смог ничего сказать и помотал головой.
– Так вот, парень, сейчас два часа ночи. Еще час, и мы с полицией тебя искали бы. Ты где был, Понибой? – он повысил голос. – Где, черт побери, ты шлялся?
Заикаясь, я ответил – сам понимая, до чего глупо это звучит:
– Я… я заснул на поле…
– Ты… что сделал? – заорал он, Газ проснулся и протер глаза.
– Привет, Понибой, – сонно сказал он, – ты где был?
– Я не нарочно, – умоляющим голосом сказал я, – мы с Джонни заболтались и заснули…
– И тебе и в голову, наверное, не пришло, что твои братья с ума тут сходят, но боятся звонить в полицию, потому что из-за такой вот выходки ты в два счета можешь загреметь в приют? А ты еще, значит, заснул на поле? Понибой, да что с тобой такое? Головой думай! Ты же без куртки!
От злости и обиды в глазах у меня закипели слезы.
– Говорю же, я не нарочно…
– Не нарочно?! – заорал Дэрри, так что я чуть не затрясся. – Я не думал! Я забыл! Только это от тебя и слышу! Ты хоть о чем-нибудь подумать можешь?!
– Дэрри, – вмешался Газ, но Дэрри и на него накинулся.
– А ты рот вообще закрой! Вечно за него заступаешься, слышать уже не могу!
Не стоило ему орать на Газа. Никто не смеет орать на моего брата. Я взорвался.
– Не ори на него! – выкрикнул я.
Дэрри развернулся и влепил мне такую затрещину, что я отлетел к двери.
Внезапно наступила мертвая тишина. Мы все так и застыли. Меня в нашей семье не били. Никогда. Газ смотрел на нас во все глаза. Дэрри взглянул на руку – на ней осталась красная метина, – потом на меня. Глаза у него стали огромные.
– Понибой…
Я развернулся, выскочил из дома и со всех ног помчался по улице. Дэрри крикнул: "Пони, я не подумал!", но я уже добежал до поля и притворился, что не слышу его. Дэрри я дома не нужен, это яснее ясного. Значит, ноги моей там не будет. Больше он меня никогда не ударит.
– Джонни! – крикнул я, и вздрогнул, потому что он выкатился буквально откуда-то у меня из-под ног. – Джонни, пошли, валим отсюда!
Джонни меня ни о чем не спрашивал. Мы бежали несколько кварталов, пока не выбились из сил. Тогда мы пошли пешком. У меня уже текли слезы. В конце концов я просто сел на тротуар, закрыл лицо руками и разревелся. Джонни сел рядом, положил руку на плечо.
– Тихо, тихо, Понибой, – мягко сказал он, – все будет хорошо.
Наконец я успокоился, утер слезы ладонью. Но вздыхал все равно резко всхлипывая.
– Сигареты есть?
Он протянул мне сигарету, поднес спичку.
– Джонни, мне страшно.
– А ты не бойся. Не то меня напугаешь. Что случилось? В жизни не слышал, чтоб ты так ревел.
– Потому что я редко реву. Это все из-за Дэрри. Он меня ударил. Не знаю, как так вышло, но я не могу больше выносить, что он на меня вечно орет, а теперь еще и бьет. Не знаю даже… иногда мы с ним нормально ладим, а потом вдруг ни с того ни с сего он на меня срывается, или начинает ко мне цепляться. Раньше он таким не был… мы с ним нормально ладили… до того, как мама с папой погибли. А теперь он меня просто терпеть не может.
– Как по мне, так лучше, когда мой старик меня лупит, – вздохнул Джонни. – Тогда я хотя бы знаю, что он знает, кто я такой. Зайду домой, а мне никто и слова скажет. Выйду из дому – опять никто ничего не скажет. Ночевать не приду, никто и не заметит. У тебя хоть Газ есть. У меня – никого.
– Да брось, – сказал я, позабыв о своих бедах, – у тебя есть целая банда. Далли тебе сегодня не врезал, потому что тебя все любят. Джонни, короче, ну серьезно, у тебя есть целая наша банда.
– Все равно, когда тебя родители любят, это совсем другое, – просто ответил Джонни. – Совсем другое.
Я немного отошел и уже стал подумывать, а стоило ли вообще убегать. Я клевал носом и замерз до смерти, и мне хотелось домой, в теплую кровать, под бок к Газу. Я решил, что вернусь домой, а с Дэрри просто-напросто не буду разговаривать. Это ведь не только дом Дэрри, но и мой дом тоже, и если он хочет и дальше прикидываться, будто меня не существует, ну и пожалуйста. Он не может мне запретить жить в моем собственном доме.
– Давай прогуляемся до парка и обратно. Может, я поостыну, тогда и домой пойду.
– Ладно, – покладисто сказал Джонни, – ладно.
Я думал, что все наладится. Куда ж еще хуже-то. Но я ошибся.
Глава четвертая
Парк раскинулся квартала на два, с фонтаном в центре и небольшим бассейном для малышни. К осени бассейн всегда осушали, а вот фонтан по-прежнему весело побулькивал. Из-за высоких вязов в парке было тенисто и темно, хорошее место для тусовок, но нам и наше поле нравилось, а ребята Шепарда облюбовали переулки на окраине, возле железнодорожных путей, так что в парке гуляли одни дети да влюбленные парочки. В полтретьего ночи тут никого не было, самое место, чтобы поостыть и отдышаться. Особенно поостыть – еще немного, и я бы превратился в ледышку. Джонни застегнул куртку, поднял воротник.
– Смотри, Пони, замерзнешь.
– Черт, да неужто? – ответил я, потирая голые руки и пыхая сигаретой.
Я заметил, что вода в фонтане по краям затянулась тонкой пленочкой льда, и хотел уже сказать об этом Джонни, как рядом резко прогудел клаксон и мы оба дернулись. Голубой "мустанг" медленно объезжал парк.
Джонни выругался себе под нос, а я пробормотал:
– Чего им надо? Это наша территория. Чего это вобы так далеко на восточную сторону забрались Джонни покачал головой:
– Не знаю. Но они как пить дать нас ищут. Мы же их девчонок склеили.
– Ох, зашибись, – простонал я, – сегодня мне только этого для полного счастья не хватало. – Я сделал последнюю затяжку, затушил каблуком сигарету. – Ну что, рванем?
– Поздно, – сказал Джонни. – Они уже идут к нам.
Прямо на нас шли пятеро вобов, их так шатало из стороны в сторону, что я понял, они напились до поросячьего визга. Вот тогда я испугался.
Иногда их можно было взять на понт и отбрехаться, но этот номер не пройдет, если их пятеро, да еще и пьяных, против нас двоих. Джонни сунул руку в задний карман, и я вспомнил, что он ходит с ножом. Теперь-то я пожалел, что у меня нет горлышка от бутылки. Уж я бы им показал, что могу, когда надо, его в ход пустить. Джонни перепугался до смерти. Вот честно. Он побелел как мел, а глаза у него сделались дикими, будто у попавшего в ловушку зверя. Мы попятились к фонтану, вобы нас окружили. От них так мерзко разило виски и "Английской кожей", что я чуть не задохнулся. Мне отчаянно хотелось, чтоб Дэрри с Газом нас разыскивали. Вчетвером мы бы их одной левой одолели. Но мы были одни, и я понимал, что нам с Джонни придется отбиваться в одиночку. У Джонни лицо застыло, ожесточилось – панику у него в глазах можно было углядеть, только если ты хорошо его знал. Я холодно смотрел на вобов. Ну и пусть, что они напугали нас до смерти, они этого не узнают, такого удовольствия мы им не доставим.
Это были Рэнди и Боб, а с ними еще трое вобов, и они нас узнали. Я понял, что и Джонни их узнал, потому что он так и уставился на кольца у Боба на руке, которые поблескивали в лунном свете.
– Эй, гляньте-ка, – не совсем связно сказал Боб, – это ж мелкие грязеры, которые наших девчонок склеили. Здорово, грязеры.
– Вы на чужой территории, – угрожающе сказал Джонни. – Так что поосторожнее.
Рэнди выругался, они подошли еще ближе. Боб разглядывал Джонни.
– Не-а, парень, эт вы поосторожнее. В следующий раз вы своих девок клейте… отбросы!
Я начинал закипать. Так от ненависти недолго было и сорваться.
– Знаете, кто такие грязеры? – спросил Боб. – Патлатая белая шваль.
У меня вся кровь от лица отхлынула. Меня и раньше часто ругали и обзывали, но это было прямо как удар под дых. Джонни-кекс издал какой-то звук, будто задохнулся, и глаза у него вспыхнули.
– А знаешь, кто такие вобы? – спросил я звенящим от ярости голосом. – Белая шваль на "мустангах" в рубашках в клеточку.
И тут, не зная, как еще их приложить, я просто в них плюнул. Боб, медленно улыбаясь, покачал головой.
– Тебе, грязер, надо бы помыться. И хорошая взбучка тебе не помешает тоже. У нас вся ночь впереди. Умой-ка парня, Дэвид.
Я дернулся, думая сбежать, но воб поймал меня за руку, заломил ее за спину и окунул меня головой в фонтан. Я сопротивлялся, но за шею меня держала очень крепкая рука, и я изо всех сил старался не дышать. Я умираю, думал я, и не знал, что там с Джонни. Больше задерживать дыхание я не мог. Отчаянно отбиваясь, я только воды нахлебался. Я утону, думал я, они перегнули палку… Все затянуло красной дымкой, и я медленно обмяк.
Очнулся я возле фонтана, кашляя и хватая ртом воздух. Я лежал и не мог встать, только дышал и воду сплевывал. По влажным волосам и насквозь промокшей фуфайке гулял ветер. Я стучал зубами и никак не мог этот стук унять. Наконец мне удалось привстать, и я привалился к фонтану. По лицу у меня стекала вода. И тут я увидел Джонни.
Он сидел рядом, уперев локоть в колено, и смотрел прямо перед собой. Лицо у него было странного бело-зеленого цвета, а глаза – просто огромными, никогда я раньше таких глаз не видел.
Луна осветила скрюченного, неподвижного воба – это был тот, который посимпатичнее: Боб.
Вокруг него по синевато-белому цементу медленно расползалась темная лужа. Я поглядел на руку Джонни. Он сжимал нож, лезвие до самой рукоятки было вымазано чем-то темным. Желудок у меня так и закувыркался, а кровь будто застыла в жилах.
– Джонни, – выдавил я, изо всех сил пытаясь не хлопнуться в обморок. – Похоже, меня щас стошнит.
– Валяй, – все так же ровно ответил он. – Обещаю не смотреть.
Я отвернулся и с минутку тихонько блевал. Затем снова привалился к фонтану и закрыл глаза, чтобы не видеть Боба.
Этого быть не может. Этого быть не может. Не может…
– Ты его правда убил, да, Джонни?
– Ага, – тут его голос слегка дрогнул. – Не было другого выхода. Они тебя топили, Пони. Могли и убить. И у них были ножи… они хотели меня отделать…
– Как… – я сглотнул. – Как тогда?
С минуту Джонни молчал.
– Да, – сказал он, – как тогда.
Джонни рассказал, что случилось:
– Когда я его пырнул, они убежали. Все убежали…
Я слушал, как Джонни этим своим тихим голосом все рассказывает, и меня охватила паника.
– Джонни! – я почти кричал. – Что же нам делать? Тебя же на электрический стул посадят за убийство! – Меня трясло. Нужно покурить. Нужно покурить. Нужно покурить. А мы последнюю пачку скурили. – Мне страшно, Джонни. Что же нам делать?
Джонни вскочил, вцепился в мою мокрую фуфайку, рывком поставил меня на ноги. Потряс меня.
– Успокойся, Понибой. Возьми себя в руки.
Я и не понял, что кричу в голос. Я высвободился из рук Джонни.
– Ладно, – сказал я, – ладно, я в норме.
Джонни огляделся, нервно похлопал себя по карманам.
– Нужно валить. Бежать. Сматываться отсюда. Полиция скоро приедет. – Меня трясло, и не только от холода. А у Джонни только руки слегка подрагивали, а в остальном вид у него был такой же непрошибаемый, как у Дэрри. – Нам нужны деньги. И еще, наверное, оружие. И план.
Деньги. И, наверное, оружие? И план. Да откуда же нам все это взять?
– Далли, – решительно сказал Джонни. – Далли нас отсюда вытащит.
Я шумно выдохнул. И как я сам до этого не додумался? Но я ж никогда головой не думаю. Далласу Винстону все под силу.
– А где он?
– Скорее всего, дома у Бака Меррила. Там сегодня вечеринка. Далли что-то про нее днем говорил.