– Тут нам с тобой на неделю копченой колбасы, две буханки хлеба, коробка спичек…
Я утомился на него смотреть и залез в мешок сам.
– Ого! – я шлепнулся на пыльный стул и вытаращил глаза. – Книжка, "Унесенные ветром"! Откуда ты знал, что я давно ее хотел прочесть?
Джонни покраснел.
– Я помнил, ты как-то раз об этом говорил. И в киношку мы тогда еще ходили, помнишь? Я подумал, может, ты вслух ее почитаешь, поможешь нам убить время, короче.
– Ух ты, спасибо! – с неохотой я отложил книгу. Мне хотелось сразу же за нее и приняться. – Перекись? Колода карт… – и тут до меня дошло. – Джонни, ты что же, думаешь…
Джонни уселся, вытащил нож.
– Придется нам подстричься, а тебя еще и осветлить, – он сосредоточенно уставился в пол. – Наши описания дали в газеты. Нужно, чтобы мы с ними не совпадали.
– Ой, нет! – я схватился за голову. – Нет, Джонни, только не мои волосы!
Своими волосами я гордился. Они были длинные и гладкие, как у Газа, только порыжее. Волосы у нас были кейфовые, нам даже много бриолина для них нужно не было. Кроме того, наши волосы и были знаком того, что мы грязеры, – нашим отличительным знаком. Единственным нашим предметом гордости. Может, у нас не было каких-нибудь там "мустангов" или клетчатых рубашек, зато у нас были волосы.
– Если поймают, все равно остригут. Сам знаешь, судья первым делом всех стричься отправляет.
– Непонятно только зачем, – уныло сказал я. – Далли и стриженый человека грабануть может.
– Я и сам не знаю, просто они так пытаются нас сломать. С парнями вроде Тима или Кудряхи Шепарда они поделать ничего не могут, с ними уже и так все на свете случилось. И взять они с них ничего не могут, потому что у них и нет ничего. Поэтому они их стригут.
Я умоляюще взглянул на Джонни. Джонни вздохнул.
– Я себе волосы тоже отрежу, и бриолин смою весь, но осветлиться я не могу. Слишком у меня кожа смуглая, какой из меня блондин. Ой, Понибой, да ладно, – упрашивал меня он, – отрастут твои волосы.
– Ладно, – сказал я, глядя на него во все глаза. – Давай, только по-быстрому.
Джонни щелкнул лезвием, ухватил прядь моих волос и принялся пилить их ножом. Я поежился.
– Только не слишком коротко, – умолял его я, – пожалуйста, Джонни…
Наконец стрижка закончилась. На полу валялись клоки моих волос, выглядело это очень странно.
– А они светлее, чем мне казалось, – сказал я, разглядывая их. – Можно посмотреть, что получилось?
– Нет, – медленно ответил Джонни, глядя на меня. – Сначала осветлим.
Пришлось еще минут пятнадцать сидеть на солнышке, ждать, пока перекись высохнет, и только потом Джонни разрешил мне посмотреться в разбитое зеркало, которое мы нашли в чулане. Я так глаза и вытаращил. Волосы у меня стали даже светлее, чем у Газа. И набок я их никогда раньше не зачесывал. Я просто был не я. Теперь я выглядел младше и уродливее. Тьфу ты, подумал я, видок у меня зашибись. Выгляжу теперь как девчонка. В общем, я был безутешен.
Джонни протянул мне нож. Видно было, что ему тоже страшно.
– Челку отрежь, и сзади тоже, так чтоб там поменьше волос было. Я потом голову вымою и волосы зачешу назад.
– Джонни, – устало сказал я, – в такой ледяной воде голову мыть нельзя, да еще и в такую погоду.
Он только плечами пожал.
– Режь давай.
Я, как сумел, отрезал. Голову он все равно помыл, он и мыло для этого купил. Я был рад, что сбежал с ним, а не со Смешинкой, Стивом или Далли. Вот о чем бы они никогда не подумали, так это о мыле. Я отдал ему куртку Далли, чтоб тот мог в нее завернуться, и Джонни, дрожа, уселся на солнышке, возле задней двери и принялся руками зачесывать волосы назад. Я впервые увидел, что у него есть брови. Джонни тоже был не Джонни. Оказалось, что лоб у него, из-за челки, белее всего остального лица – это было бы смешно, если б нам не было так страшно. Он все дрожал от холода.
– Ну, похоже, – вяло заметил он, – похоже, мы с тобой замаскировались.
Я угрюмо привалился к двери возле него.
– Похоже на то.
– Ой, ну будет тебе, – сказал Джонни, старательно бодрясь, – это всего лишь волосы.
– Не будет! – огрызнулся я. – Я такие волосы, знаешь, сколько отращивал. И потом – ну, это не мы и все тут. Все равно что напялить на себя костюм для Хэллоуина, из которого никак не вылезти.
– Ничего не поделаешь, придется привыкнуть, – решительно сказал Джонни. – У нас большие неприятности, тут уж или мы, или внешность.
Я принялся за шоколадный батончик.
– И спать все равно хочется, – сказал я.
Сам не знаю, как так вышло, но земля вдруг расплылась у меня перед глазами, а по щекам потекли слезы. Я поспешно их смахнул. Вид у Джонни был несчастный – под стать моим чувствам.
– Прости, что я отрезал тебе волосы, Понибой.
– Ой, да не в этом дело, – ответил я, жуя батончик. – Ну, то есть не только в этом. Просто как-то мне не по себе. Сам не знаю, в чем дело. Что-то я растерялся.
– Понимаю, – стуча зубами, ответил Джонни. Мы пошли обратно в церковь. – Слишком быстро все случилось…
Я приобнял его за плечи, чтобы согреть.
– Видел бы Смешинка этот убогий магазинчик. Блин, мы в такой глуши – ближайшее жилье в двух милях отсюда. Товар лежит – бери не хочу так и просится в руки кому-нибудь ушлому, навроде Смешинки. Он мог бы полмагазина вынести, – Джонни прижался ко мне, и я почувствовал, как он дрожит. – Добрый старый Смешинка, – добавил он срывающимся голосом.
Похоже, он не меньше моего тосковал по дому.
– А помнишь, какие он вчера шутки откалывал? – сказал я. – Вчера… еще вчера вечером мы провожали Марсию и Черри до Смешинкиного дома. Еще вчера мы с тобой лежали в поле, смотрели на звезды и мечтали…
– Перестань! – процедил Джонни сквозь стиснутые зубы. – Молчи насчет вчерашнего! Я вчера мальчишку убил. Ему было от силы лет семнадцать, не больше восемнадцати точно, а я его убил. Как теперь жить-то с этим?
Он заплакал. Я прижал Джонни к себе, как тогда его прижимал Газ, когда мы нашли его на поле.
– Я же не хотел… – наконец вырвалось у него, – но они тебя топили, и я так испугался…
Он немного помолчал.
– До черта, оказывается, в людях крови.
Внезапно он вскочил и заходил туда-сюда, похлопывая себя по карманам.
– Что же нам делать? – теперь и я плакал.
Темнело, я замерз, мне было одиноко. Я закрыл глаза и запрокинул голову, но слезы все равно текли.
– Я во всем виноват, – сказал Джонни несчастным голосом. Он перестал плакать, когда заплакал я. – В том, что еще и тринадцатилетнего ребенка за собой потащил. Тебе надо вернуться домой. Тебе ничего не будет. Это же не ты его убил.
– Нет! – завопил я. – Мне четырнадцать! Мне уже месяц как четырнадцать! И я не меньше твоего вляпался. Я больше не буду плакать, сейчас перестану… Просто не сдержался.
Он уселся рядом со мной, сгорбился.
– Понибой, я совсем другое имел в виду. Не плачь, Пони, все будет хорошо. Не плачь… – я уткнулся в него и ревел, пока не заснул.
Проснулся я поздно ночью. Джонни сидел, привалившись к стене, а я спал у него на плече.
– Джонни? – зевнул я. – Не спишь?
Я согрелся, меня клонило в сон.
– Нет, – тихо ответил он.
– Мы же больше не будем плакать, правда?
– Ага. Мы все уже выплакали. Свыклись с мыслью. Теперь нам будет получше.
– Так я и думал, – сонно сказал я.
И тут впервые с тех самых пор, как мы с Далли уселись за двумя девчонками в "Ночном сеансе", я расслабился. Теперь нам все по плечу.
Следующие четыре-пять дней были самыми долгими в моей жизни. Мы убивали время за чтением "Унесенных ветром" и игрой в покер. Джонни книжка очень понравилась, хоть он ровным счетом ничего не знал о войне, а о плантациях – и того меньше, поэтому мне ему многое приходилось объяснять. Поразительно, сколько всего умного Джонни подмечал в этой книжке, куда там мне, а ведь я у нас вроде как глубоко мыслю. Джонни был второгодником, оценки у него всегда были так себе – плохо соображал, когда от него быстрых ответов требовали, вот учителя и думали, наверное, что он тупой. Но тупым Джонни не был. Просто до него все доходило немного медленнее, но уж когда доходило, ему хотелось до самой сути докопаться. Особенно ему понравились джентльмены-южане – его наповал сразили их манеры и обаяние.
– Вот, наверное, классные были дядьки, – с горящими глазами сказал он, когда я прочел ему, как они отправились на верную смерть, потому что были очень доблестными. – Они мне Далли напоминают.
– Далли? – удивился я. – Да брось ты, у него манер не больше моего. И ты сам видел, как он с теми девчонками обошелся. Газ больше на этих южан похож.
– Ну да… манерами, да и обаянием тоже, наверное, – медленно сказал Джонни, – но, знаешь, я однажды ночью видел, как Далли замели копы, а он таким спокойным был, невозмутимым. Они его забирали за то, что он якобы окна в школе побил, а это не он, а Смешинка. И Далли об этом знал. Но он получил за него срок и даже глазом не моргнул, и отрицать ничего не стал. Вот это, я считаю, доблесть.
Тут я впервые понял, до какой степени Джонни преклоняется перед Далли Уинстоном. Из всей банды я Далли меньше всех любил. Он не был таким понимающим и лихим, как Газ, или таким весельчаком, как Смешинка, ну или даже таким суперменом, как Дэрри. Но теперь я понял, что эта троица нравилась мне, потому что они все были как герои из книжек, которые я читал. А Далли был реальным человеком. Я любил книжки, облака и закаты. Реальный Далли меня только пугал.
К фасаду церкви мы с Джонни даже не выходили. Его было видно с дороги, а по ней на лошадях – в магазин за покупками – иногда проезжали ребята с фермы. Поэтому мы все больше торчали сзади, сидели на ступеньках и глядели в долину. Видно было на мили вокруг – и ленточку шоссе, и дома с машинами, которые отсюда казались точечками. На закат мы глядеть не могли, потому что задняя часть церкви выходила на восток, но мне нравилось смотреть на цвета полей и мягкие переливы красок на горизонте.
Как-то утром я проснулся раньше обычного. Мы с Джонни спали прижавшись друг к другу так было теплее, – Далли был прав, когда сказал, что тут у нас будет холодно. Стараясь не разбудить Джонни, я вышел на крыльцо и закурил. Как раз занимался рассвет. Вся низина была затянута туманом, обрывки которого иногда взлетали вверх, будто облачка. На востоке небо посветлело, горизонт стал тонкой золотой линией. Серые облака порозовели, и туман окрасился золотым. Настал безмолвный миг, когда все кругом будто затаило дыхание, и тут взошло солнце. Было очень красиво.
– Ого, – услышав за спиной голос Джонни, я чуть не подпрыгнул, – вот так красота.
– Да, – вздохнул я, жалея, что у меня нет красок, чтобы нарисовать эту картину, пока она не стерлась из памяти.
– Туман был красивым, вот что, – сказал Джонни. – Сплошное золото с серебром.
– Угуммм, – ответил я, пытаясь пустить колечко дыма.
– Жаль, что он все время таким не может быть.
– Золото не остается навек. – Я вспомнил стихотворение, которое читал когда-то.
– Чего?
Мир первой зеленью в злато одет,
Но невозможно сберечь этот цвет,
Лист распускается ярким цветком,
Чтоб через час отгореть целиком.
Лист уступает дорогу листу.
Так и Эдем уходил в пустоту,
Так и заря завершает свой бег.
Золото не остается навек.
Джонни глядел на меня во все глаза.
– Это ты откуда узнал? Я ведь как раз это и имел в виду!
– Это Роберт Фрост написал. Тут, правда, смысла больше, чем я понимаю. – Я изо всех сил пытался понять, что же хотел сказать поэт, но мысль от меня все ускользала. – Я это стихотворение и запомнил, потому что так до конца и не понял, о чем он тут говорит.
– Знаешь, – медленно сказал Джонни, – я раньше ничего этого не замечал – ни облаков, ни красок, пока ты не начал о них говорить. А до этого их как будто и не было. – Он задумался. – Странная у тебя семья.
– И что же в ней такого странного? – сухо спросил я.
Джонни быстро глянул на меня.
– Я ничего плохого в виду не имел. Я хотел сказать, в смысле, что Газ, например, похож на вашу маму, а ведет себя точь-в-точь как ваш отец. А Дэрри – вылитый ваш отец, но он не такой бедовый, как он, не хохочет, как он хохотал бывало. Он ведет себя как ваша мама. А ты ни на кого из них не похож.
– Знаю, – сказал я. – Да и ты, – добавил я, хорошенько все обдумав, – ни на кого из банды не похож. Я ни Смешинке, ни Стиву, ни даже Дэрри не смог бы рассказать про облака, закаты и это вот все. При них я бы и стих этот не вспомнил. В общем, они бы меня просто не поняли. А вот вы с Газом понимаете. Ну и, может еще Черри Баланс.
Джонни пожал плечами.
– Нуда, – вздохнул он. – Похоже, мы от них отличаемся.
– Да ну брось, – сказал я, пустив идеальное колечко дыма, – может, это они отличаются от нас.
На пятый день мне так осточертела колбаса, что меня от одного взгляда на нее мутило. Шоколадные батончики мы съели в первые два дня. Я умирал – хотел пепси. Меня, пожалуй, можно назвать пепси-наркоманом. Я ее хлебаю ведрами, пять дней без пепси – и я чуть не помер. Джонни пообещал, что купит, когда у нас припасы кончатся и придется опять идти за едой, но тогда мне это никак не помогло. И курил я больше обычного – наверное, от нечего делать, – хоть Джонни и говорил, что мне плохо сделается, если я столько выкурю. Насчет сигарет мы следили – начнись тут пожар, и старая церковь, считай, пропала.
За пять дней я дочитал в "Унесенных ветром" до того места, когда Шерман осадил Атланту, проиграл Джонни в покер сто пятьдесят баксов, выкурил две пачки "Кэмела", после чего, как и предсказывал Джонни, мне поплохело. Я весь день ничего не ел, а на пустой желудок курить паршиво.
Я свернулся калачиком в углу, чтобы проспаться от курева. Я уже засыпал, когда услышал – как будто где-то вдалеке – тихий протяжный свист, оборвавшийся на резкой высокой ноте. Я и внимания не обратил – клевал носом, хотя Джонни незачем было так свистеть. Он сидел на ступеньках возле задней двери и пытался читать "Унесенных ветром". Я уж было решил даже, что весь мир мне приснился, а на самом деле его и не было, были только бутерброды с колбасой, гражданская война, старая церковь и туман в долине. Мне казалось, будто я всегда жил в церкви, или, может, жил во время гражданской войны, а потом каким-то образом перенесся в эту церковь. Это, чтоб вы понимали, до чего у меня безумное воображение. Кто-то потыкал меня ногой под ребра.
– Ох, ничего себе, – раздался грубый, но знакомый голос, – да с такими волосами его и не узнать.
Я перевернулся, сел, зевая и потирая глаза. И вдруг заморгал:
– Далли! Привет!
– Привет, Понибой! – он рассмеялся, глядя на меня сверху вниз. – Или тебя Спящей Красавицей теперь звать?
Вот уж не думал, что когда-нибудь обрадуюсь Далли Уинстону, но сейчас Далли значил для меня только одно – контакт с внешним миром. И мир этот вдруг стал живым и осязаемым.
– Как Газ? Копы нас ищут? А Дэрри в порядке? А ребята знают, где мы? Что…
– Притормози-ка, парень, – перебил меня Далли. – Я на все разом не могу отвечать. А вы не хотите ли сначала чего-нибудь поесть? Я не завтракал и умираю с голоду.
– Это ты-то умираешь с голоду? – от возмущения у Джонни даже голос начал срываться.
Я сразу колбасу вспомнил.
– А нам можно уже отсюда? – нетерпеливо спросил я.
– Ага. – Далли похлопал себя по карману, но сигарет там не оказалось. – Есть раковые палочки, Джонни-кекс?
Джонни кинул ему пачку.
– Фараоны вас тут искать не станут, – сказал Далли закуривая. – Они думают, вы в Техас подались. Я у Бака "Ти-Бёрд" одолжил, оставил его внизу, возле дороги. Черт, ребятки, вы тут ели хоть что-нибудь?
Джонни удивился:
– Ну да. А с чего ты взял, что мы ничего не ели?
Далли покачал головой.
– Вы оба бледные, и оба исхудали. На солнышко потом почаще выходите. А то кажется, будто вас тут пытали.
Я открыл было рот, чтоб сказать: "На себя посмотри!", но решил не связываться. Далли не помешало бы побриться – подбородок у него зарос белесой щетиной, – и казалось, что это он всю неделю спал не раздеваясь, а не мы. Я знал, что иногда он мог месяцами не бриться. Но с Далли Уинстоном умничать не стоило – себе дороже.
– Кстати, Понибой, – он вытащил из заднего кармана листок бумаги, – тебе письмо.
– Письмо? От кого?
– Ну конечно, от президента, балбес. От Газа.
– От Газа? – растерянно переспросил я. – Но откуда он знает?..
– Пару дней назад он зашел за чем-то к Баку и нашел твою фуфайку. Я ему сказал, что не знаю, где ты, но он мне не поверил. Дал мне письмо и еще ползарплаты своей, сказал, чтоб я тебе отдал. Эх, парень, видел бы ты Дэрри. Вот кому тяжело приходится…
Но я уже не слушал его. Я привалился к стене и начал читать:
Понибой,
Ну ты и вляпался, а? Мы с Дэрри чуть умом не двинулись, когда ты вот так сбежал. Дэрри страшно жалеет, что тебя ударил. Ты ж понимаешь, что он не со зла. А потом когда вы с Джонни пропали, в парке нашли мертвого паренька, а Далли потащили в полицию, кароче мы ужас как перепугались. Полиция и к нам приходила спрашивали всякое, мы уж ответили как смогли. Не верю я что малыш Джонни мог кого то убить. Я знаю что Далли знает где вы, но сам знаешь какой он. Молчит в тряпку и мне ни слова. Дэрри вообще не представляет где вы и что с вами и чуть с ума не сошел уже. Вам бы вернуться да сдаться, но тогда наверно Джонни и покалечить могут, так что это похоже нельзя. Зато вы прославились. В газете про одного тебя целый абзац написали. Береги себя и передавай Джонни от нас привет.
Газировка Кертис
Правописание у него, конечно, хромает, подумал я, прочитав письмо раза три или четыре.
– А зачем тебя в полицию потащили? – спросил я Далли.
– Прикинь, пацан, – оскалился он во весь рот, – меня все ребята в участке уже знают. Как чего случается, так меня обязательно в полицию тащат. Ну и пока я там сидел, то случайно как бы обмолвился, что вы в Техас рванули. Там они вас и ищут.
Он затянулся сигаретой и добродушно ругнулся – мол, жаль, что не "Кул". Джонни с восхищением его слушал.
– Вот ты умеешь ругаться, Далли.
– Эт точно, – искренне согласился Далли, который очень гордился своим словарным запасом. – Но вы, малыши, не вздумайте у меня плохому учиться.
Он грубовато потрепал меня по голове.
– Дружок, ты как волосы отрезал, и сам на себя стал не похож. Вот у тебя кейфовые волосы были. У вас с Газом были самые крутяцкие волосы в городе.
– Знаю, – кисло отозвался я. – Выгляжу я паршиво, не напоминай лишний раз.
– Так вы есть-то хотите или нет?
Мы с Джонни вскочили.
– Еще как!
– Эх, – мечтательно сказал Джонни, – здорово будет снова в машине проехаться.
– Ну тогда, – протянул Далли, – уж я вас прокачу будь здоров.