– Неплохо. Я тренирую воображение, и это помогает проводить здесь время. Конечно, скучновато. Но, быть может, я привыкну.
Энни снова слабо улыбнулась, представляя долгие годы заключения в этой псевдокамере-одиночке.
Мэтью подумал, что терять времени нельзя, иначе может вернуться Марилла.
– Ну, Энни, не пора ли покончить разом со всем этим? – прошептал он. – Рано или поздно всё равно это придётся сделать. Вы знаете, характер у Мариллы – точно кремень. Её ничем не прошибёшь. Вы слышите, – ничем! Так отмучайтесь от этого поскорей! Прямо сейчас!.
– Вы имеете в виду, что нужно извиниться перед миссис Линд?
– Да, нужно… Это я и хотел сказать! – с жаром продолжал Мэтью. – Исправьте поскорее свою… э… промашку. К чему я и клоню!
– Чтобы угодить вам я, пожалуй, это сделаю! – в раздумии сказала Энни. – А вообще-то сейчас уже можно сказать, что мне действительно жаль, что всё так вышло. Но мне ни капельки не было стыдно вчера, потому что я была вне себя от злости. И в таком состоянии я пребывала всю ночь. Я это точно знаю, потому что три раза просыпалась, и каждый раз меня одолевал очередной приступ бешенства. Но утром всё кончилось. Я перестала кипятиться, но в то же время почувствовала сильнейший упадок сил. Мне стало так стыдно за вчерашнее! Но так трудно даже подумать о том, что надо идти и просить прощения у миссис Линд! Это так унизительно! Может уж, лучше сидеть вот так взаперти до скончания века?… Но… я готова всё сделать для вас! Если вы действительно хотите этого, то…
– Ну, конечно же, хочу! Там, внизу, так скучно без вас, Энни! Будьте же умницей: покончите со всей этой историей одним махом.
– Очень хорошо, – сказала Энни, – пожалуй, я сделаю это. Как только вернется Марилла, сообщу ей, что покоряюсь.
– Вот и правильно, вот и славно, Энни! Только не говорите Марилле, что я беседовал с вами. Она еще подумает, что я вмешиваюсь, а ведь обещал этого не делать!
– "И дикая лошадь не узнает нашего секрета!" – торжественно заверила его Энни. – А как вообще дикие лошади могут узнавать чьи-либо секреты?!
Но Мэтью уже ретировался, перепуганный своим неожиданным успехом. Он быстро сбежал в самый удаленный уголок пастбища, чтобы Марилла, не ровен час, не заподозрила, что он был наверху. Марилла же, по возвращении домой, приятно удивилась, услышав жалобный голосок сверху, зовущий ее по имени.
– Ну? – громко вопросила она, проходя в холл.
– Мне жаль, что я вышла из себя и наговорила кучу колкостей. Хочу принести свои извинения миссис Линд.
– Отлично! – Марилла ничем не выдала того облегчения, которое испытала при этих словах девочки. Она уже подумывала над тем, что же ей, в конце концов, делать, если Энни продолжит упорствовать. – Сейчас подою коров и выпущу вас.
Аккурат после доения Марилла и Энни шагали по дорожке, первая – триумфально, а вторая – подавленно. Но на середине спуска с холма, от подавленности Энни, словно по мановению волшебной палочки, не осталось и следа. Она приосанилась, подняла голову и ступала легко, заглядываясь на закатное небо и ощущая дрожание воздуха вокруг себя. Марилла без особого одобрения подметила происшедшую с девочкой метаморфозу. Куда-то исчез имидж "раскаявшейся грешницы", который как нельзя более подходил для того, чтобы предстать пред очами разобиженной миссис Линд.
– О чем это вы думаете, Энни? – спросила она резко.
– Готовлю речь для миссис Линд, – мечтательно ответила та.
Что же, ответ, казалось, вполне устраивал Мариллу. Однако, она никак не могла отделаться от ощущения, будто что-то в ее методе воспитания дало осечку. Почему это Энни вдруг стала выглядеть такой беззаботной и сияющей? И такой Энни оставалась вплоть до тех пор, пока не оказалась в непосредственной близости от миссис Линд, занимавшейся рукоделием у кухонного окна. В тот момент ее "сияние" потускнело, и на лице появилось выражение скорби и раскаяния. Едва изумленная миссис Линд успела открыть рот, как Энни вдруг упала перед ней на колени и сложила руки в умоляющем жесте.
– О, миссис Линд, я так сожалею, так сожалею! – пролепетала она. – Не могла бы выразить всего своего раскаяния даже с помощью энциклопедического словаря! Вы просто представьте его себе. О, как гнусно я обошлась с вами. Я так опозорила своих дорогих друзей, позволивших мне остаться в Грин Гейблз, хотя я и не мальчик. Я – слабая и неблагодарная девчонка! И меня не следует пускать отныне в приличное общество… И отчего я "спустила собак"? Ведь вы сказали мне чистейшую правду! Все – правда; все, до единого слова! Мои волосы – рыжие, я вся в веснушках и тощая, как спичка и… отвратительная! И то, что я сказала вам – тоже правда; но мне не следовало этого говорить… О, миссис Линд, прошу, умоляю вас простить меня! Если вы откажетесь, то страданию моему не будет конца до гроба! Вы же не станете мучить бедную сироту, хоть у нее и жуткий характер? О, уверена, вы этого не допустите! Пожалуйста, скажите, что вы прощаете меня, о, миссис Линд!
Энни сцепила пальцы рук и склоня голову, ждала приговора. Невозможно было усомниться в ее искренности, которая сквозила в интонациях голоса. И Марилла, и миссис Линд распознали этот верный признак. Но первая с испугом вдруг почувствовала, что Энни получает удовольствие в "долине уничижения"; и тем больше наслаждение, чем сильнее было "самобичевание". Какова же оказалась, в конечном счете, польза "справедливого наказания", придуманного ею, Мариллой? Она ведь очень гордилась этой идеей! А Энни разнесла ее по кусочкам, и все превратила в удовольствие…
Не искушенная в подобных вещах миссис Линд ничего не заметила. Она лишь отметила про себя, что девочка вполне раскаялась, и все возмущение было немедленно вытеснено из ее, в сущности незлобливого сердца. Нет, она злой никогда не была, а вот назойливой – ну, разве что иногда!
– Ладно, ладно, вставай, детка! – тепло сказала она. – Ну, разумеется, я прощаю вас! Да и я, надо сказать, перегнула палку! Но я ведь всегда слишком прямолинейна! Не обращайте внимание, вот и все! Никто не станет отрицать, что ваши волосы – абсолютно рыжие; но я знавала одну девочку, чьи волосы были точно такого же цвета. Ходила в школу когда-то вместе с ней! Так вот, когда она выросла, ее волосы приобрели приятный каштановый цвет! Ни на мгновение не сомневаюсь, что и с вашими произойдет нечто подобное!
– О, миссис Линд! – Энни набрала в легкие воздух, поднимаясь с колен. – Вы даете мне надежду! Вы – благодетельница! О, все смогу вынести, будь я уверена, что они со временем станут каштановыми! Тем, у кого красивые каштановые волосы, легче быть хорошими, не правда ли? А теперь можно мне пойти в ваш сад и посидеть под яблоньками, пока вы с Мариллой будете разговаривать? Какое там раздолье для полета фантазии!
– О, боже, да конечно же! Идите, побегайте, детка! Можете нарвать букетик белых июньских лилий, если хотите! Они там, в уголке сада!
Стоило лишь двери захлопнуться за Энни, как миссис Линд проворно встала и зажгла лампу.
– Что за странная девочка, Марилла! Возьмите-ка лучше вот этот стул: он удобнее, чем тот, который вы берете. На том обычно отдыхает мальчишка-поденщик. Да, она, конечно, – очень странный ребенок, но как мило с вашей стороны, что вы приютили ее! Я ничуть об этом не сожалею больше! Да, ее можно воспитать!.. Конечно, у нее своеобразная манера выражаться. Э… немного экспрессивная, что ли! Но она непременно с этим справится, если останется жить среди нормальных, цивилизованных людей! Да, темперамент у нее непредсказуемый: то вспыхивает, как вулкан, то затихает. В этом, вообще, тоже есть свои плюсы. Например, такие дети предпочитают не лицемерить и они не предадут. Отгородите меня от лживых детей! Вот это – настоящая напасть! Так что, Марилла, она мне начинает нравиться!
Когда Марилла собралась домой, явилась Энни из благоухавших сумерек и принесла с собою букет белых нарциссов.
– А неплохо все прошло? – важно спросила девочка, когда они возвращались по дорожке из лощины. – Я подумала, что уж если делать это, то все должно выглядеть красиво!
– Да, вы все сделали так, как нужно, – прокомментировала Марилла. Она поймала себя на том, что ей очень хотелось рассмеяться и во время этого "представления". И еще. Ей не терпелось разбранить Энни за то, что все прошло уж слишком хорошо. Но это было бы уже нелепо! Она ограничилась тем, что строго сказала: "Надеюсь, вам не придется извиняться слишком часто! Старайтесь контролировать свой темперамент!"
– Это не составит особого труда, если люди перестанут попрекать меня моими внешними данными, – вздохнув, сказала Энни. – А от других вещей я попросту не завожусь!.. Но цвет волос – это, увы, мое "больное место", и я моментально вскипаю, а вы можете допустить, что они, когда я вырасту, станут прекрасного каштанового цвета?!
– Ну, не нужно так много думать о своей внешности, Энни. Вы же не какая-нибудь пустышка, ведь так?
– Нет, не пустышка, но я – "гадкий утенок", – вздохнула Энни. – А я так люблю все красивое! Поэтому, терпеть не могу смотреться в зеркало и видеть свое "невзрачное" отражение. И мне себя жаль; я испытываю жалость ко всему, что не обладает красотой!
– Встречают по одежке, провожают по уму, – буркнула Марилла.
– Я тоже так себе говорю. Но меня одолевают сомнения по этому поводу, – скептически заметила Энни, вдыхая запах нарциссов. – О, какие прелестные цветы! Как мило, что миссис Линд позволила мне их взять с собой! Я больше не испытываю к ней неприязни, – словно камень с плеч свалился! Какое хорошее чувство возникает, когда приносишь свои извинения после… "бури", и когда тебя, в конце концов, прощают!. Ах, какие сегодня яркие звезды! Если бы вы могли жить на звезде, какую из них вы бы выбрали? Я мечтаю поселиться вон на той, огромной и ясной, что над темным холмом вдали!
– Энни, попридержите язык, – сказала Марилла, тщетно пытаясь уследить за мчавшейся галопом быстрой мыслью Энни.
До тех пор, пока они не повернули на дорожку, ведущую в усадьбу, Энни больше не проронила ни слова. Легкий, шаловливый ветерок коснулся их разгоряченных от ходьбы тел, овевая терпко-сладким ароматом стоявших под вечерней росою молодых папоротников. Там высоко, под сенью деревьев, мерцал веселый огонек: на кухне Грин Гейблз горел свет. Энни вдруг подошла к Марилле, и ее худенькая ручонка скользнула в огрубевшую от работ ладонь пожилой женщины.
– Как хорошо, когда идешь домой и уж знаешь наверняка, что это твой дом! – произнесла она. – Я полюбила Грин Гейблз! А до этого ни одно место не вызывало во мне подобных чувств! Ни одно из них не было домом. О, Марилла, как я счастлива! Сейчас для меня не составит труда произнести молитву!.
Что-то теплое и нежное проснулось в душе Мариллы с прикосновением этой детской ладошки. Быть может, она ощутила "пульс материнства", которое ей так и не довелось изведать? Прилив этих чувств еще больше взволновал ее. Она заметила:
– Если вы и впредь станете хорошо вести себя, вы всегда будете счастливы. А молитвы принесут вам радость и утешение!
– Произносить чьи-то молитвы не всегда одно и то же, что молиться, – задумчиво сказала Энни, и продолжала, воодушевляясь: Но можно представить, что я – ветерок, колышущий вершины деревьев. Когда утомлюсь, – спущусь легкой волной в заросли папоротников, а затем полечу в садик миссис Линд и заставлю танцевать цветы! А потом как налечу на поле, где растет клевер, и понесусь дальше, к Озеру Сверкающих вод, и его поверхность вся зарябится от моего прикосновения! О, ветер создает столько простора для игры воображения! Все, Марилла, я замолкаю!.
– Ну и слава богу! – вздохнула Марилла с явным облегчением.
Глава 11. Энни посещает воскресную школу
– Ну, как они вам? – спросила Марилла. Энни сосредоточенно рассматривала три новых платья, лежавших на кровати в ее комнате. Одно было сшито из льняной ткани табачного цвета. Поддавшись искушению, Марилла купила этот материал прошлым летом у розничного торговца; выглядел он весьма практично.
Второе платье она сшила из сатина в черно-белую клеточку, который отобрала зимой на распродаже.
Темно-голубой цвет третьего платья был ужасен; этот плотный ситец Марилла закупила на прошлой неделе в Кармоди, в местном магазине.
Так как Марилла все сшила сама, все три платья не отличались разнообразием фасонов. Прямая юбка, сужавшаяся к прямой линии талии, прямые рукава, причем зауженные настолько, насколько это вообще оказалось возможным.
– Попытаюсь представить, что они мне нравятся, – уклончиво ответила Энни.
– Но я не хочу, чтобы вы представляли, – обиженно протянула Марилла и добавила: – Ну, я вижу, они вам не пришлись по вкусу! Но что не так? Разве они не аккуратно пошиты? Они же новые и чистые?
– Да.
– Но тогда почему вы не в восторге от них?"
– Они… ну, они не очень красивые. – с неохотой ответила Энни.
– Красивые?! – Марилла фыркнула. – Я не забивала голову подбором сногсшибательных фасонов для вас! Все это – мелочи жизни, сразу должна сказать я вам. Эти платья – добротные, приятные, практичные, безо всяких там финтифлюшек. К тому же это все, что вам предстоит носить этим летом! Льняное и ситцевое вполне подойдут для школы, когда начнутся занятия! А в сатиновом платье вы будете посещать церковь и воскресную школу. Надеюсь, они всегда будут чистыми и опрятными. И не порвите их! А я-то полагала, что вы с благодарностью примите почти все, после тех уродливых обносков, что вы носили в приют.
– О, да, я благодарна! – запротестовала Энни. – Но была бы благодарна еще больше, если б… если хотя бы на одном из них рукава были… пышными. Это сейчас так модно! Я бы тогда точно, Марилла, вся затрепетала! Только бы поносить платье с пышными рукавами!
– Ну, ну, переживете и без этого вашего трепета. Думаете, у меня имеется лишняя материя на пышные рукава? И потом вид-то у них нелепый! Предпочитаю прямые рукава простого покроя. Радует глаз!
– Лучше уж выглядеть "нелепо", раз все так ходят, чем быть "белой вороной" в простом и прямом! – печально вздохнула Энни.
– Уж это вполне в вашем духе! Вот что, повесьте-ка платья как следует в шкаф. Затем сядьте и вызубрите очередной урок воскресной школы. Я держу в курсе мистера Белла, так что завтра утром вы отправляетесь в воскресную школу.
С этими словами Марилла, едва сдерживая негодование, удалилась из комнаты.
Энни всплеснула руками и вновь посмотрела на платья.
– А я так надеялась, что хотя бы одно из них окажется белым с пышными рукавами, – прошептала она грустно и продолжила:
– Я, конечно, молилась об этом, но всерьез не верила, что сбудется. Разве у Господа Бога достаточно времени, чтобы еще заниматься нарядами какой-то маленькой сироты? Да, в этом смысле я полностью завишу от Мариллы. К счастью, можно представить себе, что одно из них – из белоснежного муслина с хорошенькими кружевными оборочками и буфами.
На следующее утро приступы головной боли помешали Марилле сопровождать Энни в воскресную школу.
– Вы должны спуститься вниз и позвать миссис Линд, Энни, – сказала она, – которая поможет отыскать нужный класс. Ведите себя хорошо! Останьтесь на проповедь и попросите миссис Линд показать нашу скамью… Вот цент для пожертвований! Не глазейте на людей и не будьте суетливой! Надеюсь, вы расскажете мне весь текст, когда возвратитесь домой!
И Энни отправилась в воскресную школу, затянутая в черно-белый сатин; платье, зауженное где только можно по всей длине, казалось, было затем и сшито, чтобы подчеркнуть всю угловатость тоненькой фигурки девочки. Шляпка её – маленькая, плоская, лоснившаяся, чересчур простая, – вероятно принесла немало разочарований бедняжке Энни, которая позволяла себе представлять, что она украшена лентами и цветами. За последними, однако, дело не стало; пока Энни держала путь свой к главной дороге, примерно на середине дорожки она поравнялась с золотоголовыми лютиками, которыми беззаботно играл ветер, и восхитительными дикими розами. Энни искуссно и свободно украсила свою шляпку великолепным букетиком. Что бы ни говорили другие люди об этом "штрихе к портрету", сама Энни осталась весьма довольна результатом. Она весело продолжала спуск, гордо неся свою рыжую головку в шляпке с розовыми и жёлтыми цветами.
Когда она оказалась у дома миссис Линд, обнаружилось, что леди уже ушла. Ничуть не смутившись, Энни отправилась дальше, прямо в церковь. На крыльце толпились нарядные девочки в белых, голубых и розовых платьях. Все они недоуменно воззрились на маленькую незнакомку с весьма экстраординарным украшением на голове, затесавшуюся в их ряды. Девочки Эвонли уже наслушались всяких россказней об Энни. Миссис Линд говорила, что характер у неё – не сахар; Джерри Буоте, мальчуган, которого наняли на лето в Грин Гейблз, рассказывал, что она всё время разговаривает то сама с собой, то с деревьями или цветами, как если бы у неё были "не все дома". Они смотрели на Энни и шушукались над своими тетрадками. Никто так и не выказал ей никаких дружелюбных знаков ни тогда, ни позднее, когда закончились вводные упражнения, и Энни попала в класс мисс Роджерсон. Эта дама бальзаковского возраста преподавала в воскресной школе около двадцати лет. Методика её преподавания сводилась к тому, чтобы задавать напечатанные в журнале вопросы и буравить взглядом, направленным через его край в класс, очередную "жертву", которую она выбрала для ответа. Довольно часто она смотрела на Энни, и та, помня наставления Мариллы, отвечала чётко и быстро; но не таким уж ясным оставался для девочки смысл вопросов и ответов.
Мисс Роджерсон ей не понравилась. А сама она выглядела просто жалко. У всех девочек в классе были платья с пышными рукавами. Энни подумала, что жизнь ничего не стоит, если у тебя нет рукавов такого фасона…
– Ну, как вам понравилась воскресная школа? – живо спросила Марилла, когда Энни возвращалась домой. Букетик увял, и девочка сбросила его где-то на дорожке. Так что какое-то время Марилла ничего не знала о цветах на шляпке…
– Ничуть не понравилась. Там было ужасно!
– Энни Ширли! – в изумлении воскликнула Марилла. Энни уселась в кресло-качалку и тяжело вздохнула; поцеловав один из листьев Бонни, она помахала рукой цветущей фуксии.
– Небось, приуныли, пока меня не было! – сказала она, обращаясь к ним, и уже серьёзно продолжала. – А теперь вернёмся к воскресной школе. Как вы и наставляли меня, вела я себя сносно. Миссис Линд уже ушла, но я нашла дорогу самостоятельно. Прошла прямо в школу, с кучей других девочек, и села в уголок, на скамью возле окна. Там я и сидела, пока продолжались вводные упражнения. Мистер Белл прочёл страшно длинную молитву. Я бы смертельно устала к тому моменту, когда он дочитал её до конца, но меня спасал вид из окна. Он открывался как раз на Озеро Сверкающих вод, так что я смотрела, и воображение моё создавало столько прекрасных образов!
– Нельзя вам этого делать, Энни! Нужно было лучше слушать мистера Белла!
– Да, но он же не ко мне одной обращался! – запротестовала девочка. – И потом он обращался прежде всего к Богу, но как-то не интересно. Думаю, он считал, что Господь – слишком далеко, чтобы оценить его речь. Я и сама прочла коротенькую молитву. Там, внизу, стояли в ряд белые берёзки; они все, как одна, склонились к озеру, а солнечный свет как бы просвечивал через них и проникал глубоко в воду… О, Марилла, это был просто сказочный, прерванный сон! Тело моё всё охватил трепет, и я трижды произнесла: "Спасибо, Господи!"
– Не слишком громко, надеюсь? – с беспокойством в голосе спросила Марилла.