Но как бы то ни было, несмотря даже на дурное общество, жизнь книг в библиотеке для чтения вообще чрезвычайно весела и приятна. Вы видите нас безмолвно стоящими на полках и думаете, что мы лишены всякого чувства и понятия?.. Ничего не бывало! У нас столько же ума, те же склонности и страсти, кик и у наших сочинителей. Мы стоим смирно, как гробовые камни, только о присутствии людей, но когда все уйдут, как скоро потушат кенкеты, у нас тотчас начинается шум, крик, суматоха - настоящая республика. Мы говорим все вместе; поем, пляшем, прыгаем с полки на полку, делаем визиты и сплетни, пересмеиваем сочинителей, пересмеиваем читателей, пересмеиваем всех и друг друга, несем вздор и рассуждаем, злословим и хохочем. Старые Риторики спорят до слез с молодыми Предисловиями о классицизме и романтизме, о преимуществах сора греческого пред грязью французскою. Романы прошлого века вздыхают и плачут; Романы нашего века зевают и кусаются; Поэмы парят под потолком, падают и дерутся с своими Рецензиями; Алгебры бранятся с Снотолкователями, Законы противоречат одни другому, Истории врут без памяти, Психологии морочат, Руководства надувают, Грамматики скоблят русский язык ножами, как кожевники шкуру; Логики беснуются, Лечебники важно советуют им всем пустить себе кровь и принять слабительное. На середине залы составляются иногда книжные танцы: "Степенная Книга" с "Ядром Российской Истории" открывают бал, за ними тотчас пускаются "Дворянин-Философ" с прекрасною "Телемахидою", "Хаджи-Баба" с "Дочерью Купца Желобова" и многие другие пары. "Мысли о происхождении миров" вальсируют с "Мыслями о существе Басни", "Словарь Акаемии" пляшет в присядку с "Опытом о Русских Спряжениях", "Музыкальная Грамматика" играет им на волынке, а "Северная Пчела", сидя на полке, рассуждает о музыке. Есть даже проказницы, особенно из воспитанниц романтической школы, которые тихонько слезают с полок, притворяются домовыми и мертвецами и кружат около шкафов, чтоб пугать Физики, Математики и Философии: те хотя на словах и не верят ни в домовых, ни в чертей, но при виде призраков так и прячутся со страха за Собрания Граммат и другие толстые сочинения. Мы, старушки, помираем со смеху и по временам читаем младшим проповедь, стараясь обуздывать наклонность их к шалостям. Но лишь только заскрипят двери или послышится голос приказчиков, мы все мигом разбегаемся по своим местам и стоим чинно, смирно, неподвижно, как девушки в пансионе, когда войдет незнакомый мужчина.
Так проводим мы ночи. Днем мы молчим и делаем свои наблюдения над посетителями, читателями, покупателями, авторами, журналистами, зеваками - над всем, что делается и говорится в магазине. Замечания свои пересказываем мы друг другу ночью, и они составляют для нас новый, неисчерпаемый источник потехи. Ну, право, есть чем позабавиться!.. Настает утро, жилище наше наполняется народом: толпятся господа и слуги, мужчины и женщины, статские и военные, старые и молодые, грамотные, полуграмотные, безграмотные, с билетами, без билетов, с деньгами и без денег. Раздается общий говор, здание гремит смешанными голосами: вопросы, ответы, требования, рассуждения, остроты и плоскости сыплются на нас перекрестною картечью, прорезывают воздух во всех направлениях, пересекаются, минуются, сталкиваются, отталкиваются, откликаются невпопад; потом сливаются все вместе и образуют в зале густой, неразглядный туман звука.
- Любезнейший, дай мне Свод Законов: мне нужно подцепить законец к моему делу, - Тьфу пропасть!.. какая глупая статья в сегодняшний нумер... - Моя барышня приказала спросить у вас "Гирланду"... - А я нахожу, что она очень мила... - Вы говорите об этой статье?.. - Извольте, сударь; вот вам "Два Ивана". - Нет, я смотрю на горничн... - Тотчас, тотчас, сударыня... - Господа, потише!.. - Как же эту "Гирланду" пришить к платью?.. - Она отворачивается!.. - Проказники!.. ха, ха, ха!..
- Барин просит отпустить ему Хромоногию. - Что такое?.. Хромоногию?.. Покажи записку. - А, Иван Тимофеевич!.. Вы уже ротмистр? - Да, уже полтора года... - Не Хромоногию, братец, а хронологию!.. - Для нас это все равно. - Что вы здесь поделываете? - Покупаю книги... Есть у вас Диэтика? - Да наша публика... - Еду покупать хомуты. - Все читает!.. Ей лишь бы книги. А мне лишь бы продать свою рукоп... - Вот Диэтика, которую вы спрашивали. - Это о сохранении души?.. А нет ли другой, о сохранении лошадей?.. - Извините, сударыня: все экземпляры "Онегина" разобраны. - Так дайте мне " Угнетенную Невинность" или "Поросенок в мешке". - Прощайте!..
- Ну, что? Сколько распродано экземпляров моей книги? - Ни одного, сударь. - Наша публика ничего но читает!.. - Скоро ли выйдет его роман из печати?.. - Еще не написан. - Зачем же публикуют?..
- Так и быть! куплю "Дурацкий Колпак".
- Нет ли чего-нибудь почувствительнее? Моя хозяйка любит плакать... - Это сочинитель?.. Позвольте мне взглянуть на него; мне никогда не случалось видеть сочинителя. - Таки порядочно напива... - Странная фигура!.. - Надо купить "Коран Виста": говорят, ученая книга. Как, прекратилось издание?.. Кто ж мне возвратит деньги за эти журналы?.. - "Отгадай, не скажу" или "Любопытные загадки", в Москве и Санкт-Петербург... - Прошу мне дать "Два Плута"!..
- Вы давно из деревни? - Только вчера приехал и опять уезжаю. - Вот, сударь, ваши книги. - Прикажите свесить их, любезный! Сколько за пуд?.. - Мы книг не продаем пудами. - А у нас на пуды их покупают!..
- Нет ли у вас "Поездки Греча к Булгарину"?.. - Вы хотите сказать в Германию?.. - А мне какая до того нужда, куда они ездят... лишь бы остро писали!..
- Кто спрашивал "Великолепный Вздор"?
- Я требую "Историю Русского Народа"...
- Вот, живешь потихоньку и заехали сюда купить, на всякий случай, "Логику для Дворян" Мочульского. - Да!.. теперь у нас выборы. - Одолжите же мне "Добродетельную Преступницу", для моей жены!.. - А мне - "Искусство брать взятки"... - Кто это такой?.. - Сбираюсь, сударь, ехать в губернию: благосклонное дворянство избрало меня... - Итак, до свидания!
- Вот, брат, купил для своих детей "Детские Досуги", изданные при помощи литераторов". Должна быть хорошая книга: ее расхвалили в журналах. Посмотри, как теперь дети здраво рассуждают:
Кого ударишь, извинися;
Вперед не бей. -
Напьешься, поскорей проспися;
Вперед не пей, -
Точно, нравственность подвигается. - Не взять ли еще "Похвалу Пуншу"?..
Читали ли им книгу "О счастии дураков"?.. - Почтеннейший, дайте мне статейку для альманаха. - Так что ж, что книга глупа, когда она хорошо продается? - Пожалуйста, дайте статейку!.. - Мне сказывали, батюшка, будто в вашей лавке продается искусство обучать детей грамоте в самоскорейшем времени?.. - Что делать! надул!.. - Он мастер своего дола. - Языка не знают, а переводят! - Извольте; угодно ли "Два Способа обучать детей и взрослых чтению в сорок часов"? - Молчите... донесет!.. В сорок часов, батюшка?.. Это долго. Нет ли такого способа, чтоб обучить их всему в одни сутки?.. Хочется поскорее отдать их в канцелярию. - И это водится в литературе...
И так далее, и так далее.
Я представила вам только легкий, неясный, беглый, начертанный зигзагами рисунок тех разнородных толков, которыми беспрестанно оглашаются своды нашей словесности. Разбирайте его, ежели угодно. Но если вы желаете составить себе точнейшее об них понятие, то советую вам забраться в шкаф и посидеть с нами на полке двое или трое суток: вы услышите еще не такие вещи!.. Но пора кончить. Вот уже гасят кенкеты. Прощайте, любезный хозяин!
1832
Впервые: Новоселье. - Спб., 1833. - С. 1 - 36.
Подписано: Барон Брамбеус.
Повесть представляет собой переделку одного из произведений
Ж. Жанена.
ЧТО ТАКОЕ ЛЮДИ!
Басня в прозе
Шел факир. Это было в Индии, где факиров такое ж множество, как у нас титулярных советников. Шел он, чистя зубы рисовою соломинкою, хотя давно уже не обедал, и напевая во все горло старую санскритскую песню:
Чем тебя я огорчила,
Ты скажи, любезный мой...
Как вдруг он очутился на краю темной и глубокой ямы, прикрытой сухим хворостом и соломою. Это была волчья яма, но как в Индии волков не водится, то в нее по неосторожности упали обезьяна, змея удав, тигр и человек. Последний был золотых дел мастер, поставлявший брильянтовые перстни и табакерки в кабинет одного индийского султана.
Человек, увидев факира, стал просить, умолять, заклинать, чтобы он освободил его из ямы! Он предлагал ему за то чувствительную признательность, нелицемерную дружбу, награды, благодеяния, покровительство, услуги. Обезьяна, змея и тигр смирнехонько сидели в уголку и не говорили ни словечка.
Добрый и голодный факир не заставил себя просить долгое время. Он отвязал свой пояс, состоявший из длинного куска грубой бумажной ткани, и спустил его в яму. Человек, сбираясь уцепиться за конец его, счел нужным наперед понюхать табаку, потом приподнять полы платья, потом поправить на голове шапку. Между тем обезьяна проворнее его уцепилась за полотно, и факир вытащил ее на свет вместо золотых дел мастера. Он изумился! она с радости прыгнула ему на плечо, от всей души обняла его за шею своим хвостом, прыгнула опять и села на камне недалеко от того места.
По просьбе человека факир вторично опустил пояс свой в яму. Прежде, нежели тот вычихался, змей проворно обвился вокруг пояса и был таким же образом, как и обезьяна, благополучно поднят вверх и освобожден из плена. Огромное пресмыкающееся величественно развернуло кольца свои, зашипело в знак благодарности, отползло в сторону и обвилось около близстоящего дерева.
Факир испугался и подумал, что в этой яме весь зверинец Лемана, о котором всякую масляницу читал он в "Калькутских ведомостях" статьи с необычайными похвалами и возгласами, перепечатанные, вероятно, из нашей "Северной пчелы"; однако он решился еще раз бросить пояс свой в яму. Человек поспешил схватить рукою конец его; но тигр, ободренный примером двух своих союзников, выскочил из угла, опрокинул человека и сам повис на полотне. Бедный факир чуть не упал в обморок при виде ужасного зверя, вытащенного им вместо человека; но обмороки в том краю не в большом употреблении, притом, же и тигр не думал делать ему ничего худого: он только взглянул на него своим зверским взором, поскрежетал зубами вместо спасибо, отошел в сторону и лег.
Когда факир в четвертый раз готовился опустить пояс в яму, обезьяна, змеи и тигр все трое вдруг закричали ему по-санскритски:
- Стой! что ты делаешь?.. Оставь его там! Не вытаскивай человека из ямы. Сгинь он в ней, пропади!
- Почему же так? - спросил изумленный факир.
- Как почему? - воскликнула обезьяна. - Неужто не знаешь ты своего рода? Человек! да это глупейшее, хитрейшее, вероломнейшее животное во всей природе. Он презирает обезьян: а сам он что делает? Всю жизнь свою проводит в обезьянстве. Он даже издает сам для себя еженедельные журналы обезьянства с раскрашенными рисунками и еженедельно переделывает целую свою наружность по этим рисункам, всякий раз туже, всякий раз страннее, смешнее и гаже. Я хоть и обезьянничаю, хоть и кривляюсь, по крайней мере делаю это для собственной моей потехи, когда мне весело; он, напротив того, прибегает к этому средству единственно для того, чтоб обмануть других на свой счет, чтоб ослепить их, чтоб их поддеть, надуть, обобрать... фуй! как тебе не стыдно быть человеком! Поди лучше жить с нами, с честными природными обезьянами, в лесу, в бору, в пустом поле: я уверена, что ты будешь нас любить и почитать. У нас не найдешь ты ни измены, ни преступлений, ни пороков. Да какой у нас прекрасный пол! как он обезьянничает просто, натурально, неподдельно: уж право не так, как ваши женщины, которые всеми силами стараются подражать обезьянам, да не умеют!.. Говорю тебе, не вытаскивай его из этой ямы: придет время, что будешь в том раскаиваться!..
- Обезьяна судит весьма правильно, - примолвил змей, приподнимая голову. - Несравненно лучше иметь дело с обезьянами и змеями, чем с вашею братиею, честный факир. Я уж не стану говорить про обезьян: хотя человек и очень похож на них лицом и телом, но это не должно делать им никакого бесчестия: они, поистине, добрые, кроткие, шутливые, твари; а скажу лишь несколько слов о нашей породе. Змей употребляет жало только для своей защиты, он не наступает, не нападает ни на кого; а человек?.. О, любезный факир! Ни в каком болоте, ни в какой пещере в свете нет змеи, ехидны, дракона, наделенных от природы сердцем столь злобным, жалом столь ядовитым, как сердце и язык человеческие. Человек жалит и убивает собственных своих ближних, невинных и беззащитных, в шутку, для потехи, в удовлетворение своему тщеславию, из подобострастия, даже из предполагаемого угождения другому человеку, коим хочет он воспользоваться только при случае; он смеется и жалит, заключает в объятия любви, дружбы, гостеприимства и жалит до смерти. Злоба - его стихия, хитрость - его ремесло, орудие, следствие его природы. И он еще порицает нас, бедных безногих!.. Советую тебе, оставь человека в яме, если не желаешь испытать его неблагодарности. Ведь вы сами сознаетесь, что мы умнее вас!.. Вы же мудрость изображаете в лице змеи!..
- Послушайся нас, - присовокупил тигр грубым, сиплым голосом, - не будь ослом!.. Мы лучше тебя знаем людей. Тигры, коих вы обвиняете в лютости и кровожадности, ангелы о сравнении с твоими ближними. Мы ежели кого и убиваем, то единственно для удовлетворения нуждам голода: поевши, мы лежим спокойно и никого не пугаем. Ну, а человек - разбойник!.. урод, беспрерывно жаждущий крови!.. он для того лишь освежает силы свои сном и пищею, чтобы лучше убивать других. Убийство - это его забава, потеха, шутка, честь, богатство, даже ого роскошь. Жестокосердие признает он добродетелью и называет храбростью; долг признательности почитает он, по своему самолюбию, за нарушение его свободной воли. Он губит все - свой род, чужой, растения, воды, скалы, словом, грабит всю природу. Добрый факир, не делай ничего в пользу самого грозного и самого опасного на земле зверя. Знаешь ли, что я скажу тебе в рассуждении этого человека, который остался в яме? - Черт его побери!.. Это будет гораздо сходнее и для нас, и для самого тебя.
- Вздор!.. - сказал факир. - Вы так рассуждаете потому, что не читали санскритских философов: Платона, Бюффона, Канта, Галля и других, которые доказали, что человек есть благороднейшее и лучшее произведение природы, существо полуземное и полунебесное, которое хотя и кусается, хотя убивает и обманывает, но делает все это правильно, рассудительно и весьма естественно - вследствие врожденных ему понятий и особенных шишек на его черепе: именно, понятий и шишек математической точки, линии, пространства, кусания, убийства и так далее. Но это вопросы философские, коих вы не понимаете: из этого рождаются понятия о причине бытия, о том, чего и постигнуть невозможно, и о высшем предназначении человека. Вы судили бы об этих вещах совсем иначе, если б вы знали, какое множество превосходных книг и рассуждений написал человек о филантропии, то есть о человеколюбии, то есть о любви самого себя. Стоит прочитать их, чтобы удостовериться, до какой степени люди - добрые люди. Знаете ли, что они делают, когда кто-либо из них съест тайком овцу или вола, коих другой человек кормил на пищу для самого себя? Они его вешают и умерщвляют: это называется - "правосудие, нравственность". А знаете ли, как они хорошо ведут себя, когда преступник, заключенный в тюрьму, обреченный смертной казни, сам посягнет на свою жизнь и поранит себе горло гвоздем или перочинным ножиком? Они тотчас окружают его целебными пособиями, услугами, удовольствиями, наслаждениями; стараются восстановить его здоровье и спокойствие духа и, когда он сделается совершенно здоровым и веселым, тогда уже ведут его к виселице и торжественно вешают. Это называется "человеколюбие, утонченная кротость нравов". Ну, покажите мне такое нежное сердце в каком бы то ни было другом животном?.. Да еще теперь в Парижо-пура, Лондоно-пура и других городах индийских идет между красноречивыми людьми очень жаркий спор о том, имеет ли человек право вешать своего ближнего, уличенного в проступке и приговоренного судом к истреблению. Все человеколюбцы согласны в той истине, что это жестоко, бесчеловечно убивать подобное себе существо, которое украло и съело чужого вола или чужую лошадь - разумеется, убивать его поодиночке, ибо в то же самое время, те же красноречивые человеколюбцы, баллотируя бюджет военного управления, единодушно говорят, что убить вдруг тридцать или сорок тысяч таких же существ на поле брани есть дело прекрасное, превосходное, достохвальное. Я всегда любил человеколюбие и хочу непременно спасти этого человека. Увидите, какую статью напишут в "Калькутских ведомостях" о моем благородном подвиге на пользу погибающего человечества. Если мне случится быть в этом городе к тому времени, то я постараюсь прочитать ее предварительно и, как это обыкновенно водится, немножко поправить слог, чтоб полнее отдать себе справедливость: прибавлю еще несколько мыслей о; превосходстве и непостижимости ума нашего.