- Мне больше не к кому обратиться с просьбой защитить Корнелию, кроме тебя, - потерянно проговорила Клодия, умоляюще глядя на Тубрука.
- Ты правильно сделала, дорогая. Она носит дитя этого дома. Я должен знать все, понимаешь? Ошибка здесь недопустима. Это очень важно, согласна?
Женщина кивнула и вытерла заплаканные глаза.
- Хорошо, - кивнул Тубрук. - Как диктатор Рима, Сулла пользуется почти полной неприкосновенностью. Можно обратиться с жалобой в сенат, но вряд ли кто поддержит выдвинутое обвинение. Это будет означать для жалобщика смертный приговор. Такое уж у нас "правосудие для всех". А было ли преступление? С точки зрения закона - нет, потому что если Сулла трогал и пугал ее, то только боги могут покарать негодяя.
Клодия снова кивнула.
- Я понимаю…
- Любое наше действие против Суллы - нарушение закона, а если кто-то отважится совершить покушение на диктатора, то это будет означать смерть для Цинны, тебя, меня, матери Юлия, слуг, рабов, Корнелии и ребенка - для всех. А Юлия выследят, куда бы он ни направился.
- Ты убьешь Суллу? - выдохнула женщина, заглядывая Тубруку в глаза.
- Если все, что ты мне рассказала, правда, то я, само собой, убью его, - твердо пообещал он, и Клодия вновь увидела перед собой гладиатора, угрюмого и пугающего.
- Он этого заслуживает. Корнелия сможет спокойно доносить ребенка до родов.
Женщина вытерла глаза и заметно успокоилась.
- Она знает, что ты пошла ко мне? - спокойно спросил Тубрук. Клодия отрицательно покачала головой. - Хорошо. Ничего ей не говори. Ни к чему такие страхи накануне родов.
- А потом?..
Тубрук задумчиво почесал коротко стриженный затылок.
- Никогда. Пусть она думает, что это сделал один из его врагов. Их ведь предостаточно… Храни тайну, Клодия. У диктатора есть приверженцы, которые даже спустя годы могут потребовать плату за кровь - если, конечно, правда выйдет наружу. Одно неосторожное слово, поведанное другу, который передаст все приятелю, - и у ваших дверей появится стража. Корнелию и ребенка заберут и подвергнут пыткам.
- Я не скажу, - прошептала Клодия, глядя Тубруку в глаза.
Потом отвела взгляд.
Тубрук вздохнул.
- Теперь расскажи все с самого начала, ничего не пропуская. Беременные часто воображают невесть что. Прежде чем рисковать всем, что мне дорого, я должен быть полностью уверен.
Еще целый час они сидели рядом, негромко и спокойно обсуждая страшные вещи. Ладонь Клодии лежала в руке Тубрука, как знак искренней привязанности.
- Я рассчитывал выйти в море со следующим приливом, а не устраивать здесь парад, - сердито сказал Гадитик.
- Тогда считайте, что я труп, - возразил наместник Павел. - Я весь избит, но жив и знаю, как важно показать поддержку Рима. Это заставит задуматься… тех, кто покушался на мое достоинство.
- Господин, все бунтовщики, находившиеся на острове, полегли в крепости - вместе с теми, кто прибыл поддержать мятеж с материка. Половина здешних семейств оплакивают сыновей или отцов. Мы им уже показали, какие последствия будет иметь неповиновение Риму. Они не посмеют бунтовать снова.
- Вы так думаете? - спросил Павел, криво улыбнувшись. - Плохо же вы знаете этих людей. С тех пор как Афины стали центром мира, они непрерывно сражаются с завоевателями. Теперь сюда пришел Рим, и они борются снова. У погибших остались сыновья, и очень скоро они смогут взять в руки оружие. Этой провинцией трудно управлять.
Дисциплинированность не позволила Гадитику продолжать спор. Он очень хотел побыстрее выйти на "Ястребе" в море, однако Павел просил и даже требовал, чтобы ему оставили четверых легионеров в качестве личной охраны. Гадитик собрался было возмутиться, однако несколько ветеранов вызвались добровольцами, предпочтя охоте за пиратами сравнительно привольное житье.
- Не забывайте, что случилось с его последними телохранителями, - предупредил Гадитик, но бывшие легионеры не испугались - от погребального костра, на котором горели тела мятежников, валил жирный черный дым, видимый на много миль вокруг. Прожив здесь несколько лет, они уйдут в отставку.
Гадитик выругался про себя. Похоже, до конца года придется обходиться сильно сократившимся экипажем. Ветераны, которых привел на галеру Цезарь, не смогут быстро оправиться от ран. В ближайшем порту от части раненых придется избавиться - через некоторое время их заберет какой-нибудь торговый корабль, возвращающийся в Рим. В Митилене центурия потеряла треть личного состава. Следует повысить в званиях особо отличившихся, но кем заменить двадцать семь погибших солдат, четырнадцать из которых были опытными гастатами, прослужившими на "Ястребе" более десяти лет?
Гадитик вздохнул. Хорошие воины сложили головы из-за кучки молодых сорвиголов, пожелавших возродить былую славу прадедов. Можно представить себе, о чем они мечтали, однако правда заключалась в том, что именно Рим принес им цивилизацию и понимание того, чего способно добиться сообщество людей. За что боролись мятежники? За право жить в жалких лачугах, почесывая грязные задницы? Рим не ждал от них благодарности. Он существовал уже достаточно долго, видел слишком многое - и требовал от покоренных уважения, а плохо подготовленный бунт на острове говорил о том, что ни о каком уважении к Риму не может быть и речи.
На рассвете легионеры сожгли трупы восьмидесяти девяти повстанцев. Тела погибших римлян унесли на галеру, чтобы похоронить их в море с воинскими почестями.
Все эти невеселые мысли теснились в голове центуриона, когда он в своих лучших доспехах вел пережившую кровопролитие центурию в Митилену. В небе клубились тяжелые темные тучи, грозившие ливнем, воздух был плотен и горяч. Погода соответствовала мрачному настроению Гадитика.
После перипетий ночного боя Юлий шагал с трудом. Он был поражен тем, как много ушибов и легких ран получил, сам того не заметив. По левому боку расползлось багровое пятно, на одном из ребер вскочила большая желтая шишка. Вряд ли оно сломано, но лучше показаться Кабере, когда они вернутся на "Ястреб".
Юлий считал, что полезно будет пройти по городу маршем. Гадитик хотел подавить мятеж и исчезнуть, свалив политические проблемы на наместника. По мнению Юлия, очень важно напомнить гражданам, что личность правителя неприкосновенна.
Он бросил взгляд на Павла, на его забинтованные кисти и распухшее лицо. Юлий восхищался мужеством этого человека - наместник отказался от носилок, чтобы показать, что не сломлен истязаниями. Понятно желание Павла вернуться в город во главе небольшой армии. Подобных людей можно было встретить повсюду во владениях Рима. Почти не получая поддержки от сената, они правили в отдаленных провинциях как мелкие царьки, целиком завися тем не менее от доброй воли местного населения. Юлий знал, что в любой момент в таком вот месте жители способны сотворить нечто весьма осложняющее их собственную жизнь. Ни дров, ни пищи, повсюду насилие, дороги запущены, сами собой загораются жилища… Вроде и не война, но постоянное раздражение, как от занозы в коже.
По речам наместника было видно, что он не боится трудностей. Юлий удивился, когда понял, что перенесенные Павлом пытки вызвали в нем не гнев, а печаль - ведь против него выступили люди, которым он верил. Интересно, будет ли он и дальше таким доверчивым, подумал молодой тессерарий.
Легионеры шли по городу, не обращая внимания на испуганные взгляды стариков и матерей, прогонявших детей с их дороги. Римляне устали после ночного боя и были довольны, когда наконец подошли к дому Павла, расположенному в центре города. Они построились прямоугольником перед большим белым зданием с открытым бассейном. Здесь находилась резиденция римского наместника, кусочек самого Рима, перенесенный в греческое захолустье.
Павел громко засмеялся - навстречу ему из дома выбежали дети, бросились обнимать отца. Опустившись на одно колено, он принял их в свои объятия, стараясь уберечь искалеченные руки. Из дома вышла супруга наместника, и даже из второй шеренги Юлий видел радость и слезы в ее глазах. Счастливый человек, подумал он.
- Тессерарий Цезарь, выйти вперед, - приказал Гадитик, прервав размышления Юлия.
Молодой офицер быстро вышел из строя и отсалютовал. Центурион с непроницаемым выражением лица осмотрел его с ног до головы.
Наместник с семьей вошли в дом, а солдаты терпеливо ждали снаружи. На теплом солнце можно и просто постоять, это не служба.
Юлий терялся в догадках - почему ему было велено стать в одиночку перед строем? Что скажет Светоний, если сейчас последует повышение в чине?.. Наместник не вправе приказать центуриону поощрить Юлия продвижением по службе, но и рекомендацию Павла Гадитик не должен проигнорировать.
Наконец Павел с супругой вышли к легионерам. Глубоко вздохнув, наместник обратился к солдатам со словами благодарности:
- Вы восстановили меня в правах и вернули к семье. Рим благодарит вас за службу. Центурион Гадитик согласился, что вы можете принять угощение в моем доме. Слуги сейчас готовят для вас лучшие блюда и вина…
Павел умолк и посмотрел на Юлия.
- Прошлой ночью я стал свидетелем великого мужества. В наибольшей степени его проявил один человек, который рисковал своей жизнью, чтобы спасти мою. Дабы отметить такую храбрость, я награждаю его почетным венком. У Рима отважные сыновья, и сегодня, здесь, я свидетельствую это…
Жена Павла шагнула вперед и подняла на ладонях венок из листьев дуба. По знаку Гадитика пораженный Юлий снял шлем, чтобы принять награду. Щеки его пылали. Раздались одобрительные крики легионеров. Правда, было не совсем понятно, чему они больше радуются - той чести, которой удостоился один из них, или перспективе угощения.
- Благодарю тебя, господин, я… - запинаясь, выдавил из себя Юлий.
Супруга правителя взяла его ладони в свои, и молодой тессерарий смог разглядеть темные круги от пережитых тревог под ее глазами.
- Это ты вернул его мне…
Гадитик коротко велел центурии снять шлемы и следовать за наместником к пиршественному столу. Он задержал Юлия и, когда все ушли в дом, попросил показать венок.
Юлий, который чуть не прыгал от радости, быстро снял награду и передал центуриону.
Старый воин повертел венок из темных листьев в руках.
- Ты его заслужил? - просто спросил он.
Юлий растерялся. Он понимал, что рисковал своей жизнью и подвергал опасности жизнь двоих солдат, когда бросился с ними в нижние помещения крепости, но никакой награды за это не ожидал.
- Не больше других солдат, центурион.
Гадитик пристально посмотрел ему в лицо, потом удовлетворенно кивнул.
- Хороший ответ. Признаюсь, что вздохнул с облегчением, когда ночью ты со своими солдатами ударил во фланг этим ублюдкам. - Он ухмыльнулся, увидев, как смутился Юлий. - Станешь носить это под шлемом или нахлобучишь сверху?
Молодой тессерарий озадаченно посмотрел на центуриона.
- Я… Я не знаю. Наверное, буду хранить на корабле.
- Полагаешь, это правильное решение? Может, пираты помрут от страха, как только увидят воина с кустиком на голове?
Юлий смутился еще сильнее, а Гадитик захохотал и хлопнул его по плечу.
- Я смеюсь, парень. Это редкая награда. Конечно, я должен повысить тебя в чине. Нельзя оставлять в младших офицерах храбреца, получившего почетный венок. Теперь у тебя под началом будет два десятка воинов.
- Благодарю, центурион, - ответил Юлий. Он был на седьмом небе от счастья.
Гадитик задумчиво гладил листья пальцами.
- Когда-нибудь в городе ты наденешь это на голову. По крайней мере один раз тебе придется это сделать.
- Почему, центурион?
- Надо знать законы Рима, парень. Если ты появишься в почетном венке в общественном месте, все должны встать. Все, даже сенаторы. Я бы такого случая не упустил. - Гадитик усмехнулся. - Вот это будет картина… Ладно, приведи себя в порядок, и - пошли. Уверен, лучшее вино припасли для Цезаря. Похоже, сегодня у тебя есть повод выпить.
ГЛАВА 3
В серых предрассветных сумерках Брут скользнул вниз по стене, обдирая вьющиеся по ней розы. Угодив босыми ногами в колючий куст, он упал ничком, звякнув мечом о камни.
Извиваясь, Брут высвободился из цепких ветвей и, морщась от боли, с трудом встал. Сверху снова раздался яростный рев - отец Ливии высунулся в окно и пожирал глазами незваного гостя. Брут посмотрел на него, нагнулся за перевязью с ножнами и зашипел от боли - туника, скользнув по телу, задела за глубоко сидевшие в коже шипы.
Отец Ливии, бородатый быкоподобный грек, сжимал в руке тяжелый топор и явно прикидывал, сумеет ли уметить наглеца на таком расстоянии.
- Я тебя поймаю, щенок!.. - проревел он, брызжа слюной от ненависти.
Не отводя от него глаз, Брут подобрал гладий, выпавший из ножен, и попятился от стены. Одной рукой накинув перевязь, второй сунул клинок в ножны. Жаль, что пришлось скинуть сандалии, когда они с Ливией занялись постельной акробатикой… Если отец старается оградить ее невинность, то он опоздал года на три, подумал Брут. Ему хотелось выкрикнуть это, но Ливия не сделала Бруту ничего плохого. Хотя могла бы проверить дом, прежде чем втаскивать его в свою комнату через окно. Она уже сбросила хитон, и было бы просто невежливо рухнуть с ней на ложе в обуви. Теперь учтивость значительно затруднила дальнейшее бегство по спящему городу.
Конечно, Рений еще храпит в комнате, за которую заплатил Брут. После пяти ночевок на свежем воздухе оба мечтали отдохнуть - сходить в баню, побриться. Но отдыхом наслаждался только Рений - Брута потянуло на приключения.
Он переминался с ноги на ногу, прикидывая варианты дальнейших действий. Про себя Брут ругал Рения - во-первых, за то, что приятель спит, когда друг в опасности, во-вторых, за то, что он убедил его продать лошадь, которая-де обходится слишком дорого и может съесть все их сбережения, пока они доберутся до Рима. Рений считал, что легионеры и без лошадей способны преодолевать любые расстояния. А сейчас Брута выручил бы даже маленький пони.
Разгневанный бородач куда-то исчез, и в окне появилась Ливия, вся румяная после недавних утех. Да, хороший, здоровый румянец, подумал Брут, оценив, как картинно она выставила свои груди на подоконник.
- Беги!.. - громко прошептала девушка. - Он спускается, чтобы поймать тебя!
- Тогда сбрось мои сандалии! Не могу же я бежать босиком, - зашипел в ответ Брут.
Через минуту сандалии шлепнулись на камни у его ног, и молодой человек быстро обулся, уже улавливая тяжелые шаги отца Ливии внутри дома - тот спешил к дверям.
Брут слышал, как разгневанный папаша что-то угрожающе ворчит на ходу, но не стал дожидаться встречи и, не оглядываясь, ударился в бегство. Подбитые железными гвоздями сандалии скользили на булыжниках, позади вопил отец Ливии, призывая соседей на помощь. Похоже, местные жители откликнулись на зов. Брут в отчаянии застонал - крики усиливались, к погоне присоединялись все новые участники.
Он лихорадочно старался припомнить улочки, по которым всего несколько часов назад бродил, мечтая найти недорогое жилье и горячую пищу. Тогда отец Ливии был более гостеприимным и не сжимал в руке топор, показывая двум усталым путникам свою самую дешевую комнату.
Свернув на полном ходу за угол, Брут ударился о стену, увернулся от телеги и отбросил руку возничего, который пытался схватить его. Где выход? Город казался лабиринтом. Он прыгал то влево, то вправо, не смея оглянуться, задыхаясь от быстрого бега. Ради Ливии можно пройти подобное испытание, но если его убьют, то очень жаль, что именно она оказалась последней женщиной в его жизни…
Улочка, по которой он мчался, закончилась тупиком. Из-под ног прыснула кошка. Брут замер у каменной стены. Дальше бежать некуда. Может, они потеряли его? Напрягая слух, он крался вдоль стены, однако не уловил ничего, кроме мяуканья напуганного животного, затаившегося где-то неподалеку.
Одним глазом он выглянул из-за гребня стены и сразу же спрятал голову. Соседний переулок был заполнен людьми, и все они двигались в его направлении. Брут припал к стене, но решил еще раз посмотреть, что там происходит.
Это было роковой ошибкой - его увидели и подняли крик. Брут, выругавшись, пригнулся. Он немного подучил греческий, когда общался с воинами Бронзового Кулака, но этого было недостаточно для данной ситуации.
Приняв решение, молодой человек выпрямился, левой рукой взялся за ножны, а правой - за рукоять меча, чтобы в нужный момент обнажить клинок. Это было отличное оружие, которое он выиграл на соревнованиях в легионе. Брут покажет этим крестьянам, что получил его заслуженно. Поправив перевязь, он глубоко вздохнул и вышел из тупика в переулок навстречу преследователям.
Их было пятеро. С детским энтузиазмом они бросились вперед. Картинным движением Брут извлек меч и отбросил ножны в сторону, демонстрируя намерение драться. Он медленно вытянул руку, направив меч на противников, и преследователи остановились. Последовала пауза. Брут лихорадочно размышлял: отец Ливии пока не появился, есть шанс сразить человека три, прежде чем тот прибежит и ободрит остальных. А может, на них подействует убеждение или деньги?
Самый рослый ступил вперед, оставаясь, однако, вне досягаемости для меча Брута.
- Ливия - моя жена, - сказал он на чистой латыни.
Брут сделал удивленные глаза.
- А она об этом знает?
Мужчина покраснел от возмущения и извлек из-за пояса кинжал. Остальные последовали его примеру, доставая ножи и поудобнее перехватывая дубинки. Не спуская с Брута глаз, они начали осторожно приближаться.
За мгновение до нападения Брут предупредил спокойным голосом, свидетельствующим о полном присутствии духа:
- Я мог бы перебить вас всех, но хочу, чтобы мне просто дали спокойно уйти. Я лучший боец легиона, у меня отличный клинок, и ни один из вас не выйдет живым из этого переулка, если вы примете неверное решение.
Четверо с непроницаемыми лицами выслушали мужа Ливии, который перевел им это заявление. Брут терпеливо ждал, надеясь на благоприятный ответ, однако противники с ухмылками двинулись вперед.
Брут отступил на шаг.
- Ливия - здоровая девка с нормальными потребностями, - произнес он. - Она меня соблазнила, вот и все. Не стоит из-за этого убивать друг друга.
Он ждал, что муж проказницы снова переведет его слова товарищам, но тот промолчал и лишь через минуту произнес несколько фраз по-гречески. Брут почти ничего не понял: только "постарайтесь не убивать", что ему понравилось, и "отдать женщинам" - это было неясно и пугающе.
Муж Ливии злобно смотрел на Брута.
- Для нас поимка преступника - праздник. Ты согласишься стать его украшением и главным участником?
Не успел Брут ответить, как преследователи бросились на него, осыпая ударами. Он ткнул одного мечом, однако почти тут же получил удар дубинкой повыше уха.
Римлянин потерял сознание.
Очнулся он от слабого поскрипывания. Несколько секунд Брут не размыкал век - кружилась голова, кроме того, надо было оценить обстановку, не давая возможным наблюдателям понять, что он пришел в себя. Тело обдувал свежий ветерок, и Брут понял, что на нем нет одежды. Он так удивился, что, забыв о своем намерении, открыл глаза.
Он висел вниз головой на центральной улице города, привязанный за ступни к раме, установленной на эшафоте. Взглянув вверх, молодой воин убедился, что абсолютно гол. Все его тело стонало. Вдруг он вспомнил, как мальчишкой однажды вот так же висел на дереве.