Они уже миновали городскую черту, домов вокруг стало меньше. Проехали стоянку подержанных машин, реденькую рощицу, торговый пассаж с несколькими разбросанными по бетонной пустоши автомобилями ранних пташек. Айра начал насвистывать. Мэгги перестала теребить ремень сумочки и сидела неподвижно.
Бывали времена, когда Айра и десятка слов за день не произносил, а если и говорил что-то, понять, о чем он думает, было невозможно. Человеком он был замкнутым и нелюдимым – самый серьезный его недостаток. Но при этом не понимал, что его насвистывание способно много чего о нем рассказать. Однажды – не самый приятный пример – после жуткой ссоры в ранние еще дни их супружества они более-менее помирились, и Айра отправился на работу, насвистывая песенку, которую Мэгги узнала не сразу. Слова она вспомнила только потом. Уж так ли крепко я люблю, как любил тогда…
Впрочем, нередко ассоциация оказывалась тривиальной, отчасти случайной – тот же "Этот старый дом" исполнялся при мелком ремонте, а "Монтер из Вичито", когда Айра привозил из прачечной белье. А "Колдуй, колдуй, вуду…" бессознательно насвистывалась через пять минут после того, как он обходил оставленную собакой на тротуаре кучу. Но разумеется, бывало, что он свистел и нечто неизвестное Мэгги. Вот, скажем, сейчас: что-то тихое, проникновенное, такое передают по балтиморскому радио. Хотя, возможно, он просто услышал эту песенку, когда брился, и тогда она вообще ничего не значит.
Песня Пэтси Клайн, вот что это такое. "Чокнутая" Пэтси Клайн.
Мэгги резко выпрямилась и заявила:
– Совершенно нормальные люди присматривают за своими внуками, Айра Моран.
Он даже испугался слегка.
– Держат их у себя месяцами. Берут в дом на целое лето, – продолжала она.
Айра ответил:
– Но в гости без предупреждения все-таки не приезжают.
– Еще как приезжают!
– Энн Ландерс считает такие визиты неразумными, – сказал он.
Энн Ландерс, его личная героиня.
– И потом, мы же не кровные родственники, – продолжал Айра. – Мы теперь Фионе вообще никто.
– Мы дед и бабушка Лерой и останемся ими до самой смерти, – отрезала Мэгги.
Айра промолчал.
Этот участок дороги отличался редкой бестолковщиной. Чего на нем только не было – там закусочная барбекю, тут выставка-продажа плавательных бассейнов. На обочине стоял нагруженный тыквами пикап. ВСЕ, ЧТО СМОЖЕТЕ УНЕСТИ, ЗА 1,5 ДОЛЛАРА, – было написано от руки на листе картона. Тыквы напомнили Мэгги об осени, хотя было до того тепло, что у нее над верхней губой пот выступил. Она опустила стекло, отшатнулась от напора жаркого воздуха и подняла стекло снова. Хватит с нее и ветерка, задувающего со стороны Айры. Машину он вел одной рукой, локоть левой лежал на краю окна. Рукава пиджака отъехали вверх, выставив напоказ запястья.
Серина называла его загадочным. В те дни это считалось комплиментом. Мэгги даже на свидания с ним не ходила, у нее был другой молодой человек, но Серина твердила: "Как тебе удается устоять против него? Он такой загадочный". "Что значит устоять? Он за мной не ухаживает", – отвечала Мэгги, хоть и думала о нем (Серина была права – загадочности в нем хватало). Впрочем, сама-то Серина выбрала самого открытого парня на свете. Смешной старина Макс! Вот уж в ком никаких загадок не наблюдалось. "Одно из самых счастливых моих воспоминаний, – рассказал однажды Макс (ему тогда было двадцать, он только что закончил учебу на первом курсе университета Северной Каролины), – я и двое ребят из студенческого братства отправились на вечеринку. Там я малость перебрал и по пути домой отключился на заднем сиденье машины, а когда очухался, оказалось, что они заехали в Каролина-Бич и бросили меня на песке у моря. Шутка: ха-ха. Было шесть утра, я сидел на берегу и видел лишь небо, пласт за пластом мглистого неба, которое сливалось с морем без малейшего намека на горизонт. И я встал, сбросил одежду и побежал в волны – на берегу-то никого, только я. Счастливейший день моей жизни".
Что, если кто-то сказал бы тогда Максу: тридцать лет спустя ты умрешь от рака, а то утро у океана останется для Мэгги самым ярким воспоминанием о тебе? Дымка, теплые дуновения воздуха на голой коже, первая дрожь от холодной воды, пахнущая рассолом волна – Мэгги словно сама там побывала. Внезапно ей захотелось поблагодарить проскакавшее мимо скопление залитых солнцем рекламных щитов и даже виниловую обшивку сиденья, которая липла сзади к рукам.
Айра поинтересовался:
– Хотелось бы знать, за кого она выходит?
– Что? – не поняла Мэгги. Мысли ее как-то спутались.
– Фиона.
– А, – произнесла Мэгги. – Она не говорила.
Айра пытался обогнать бензовоз. Склонил голову налево – посмотреть, кто едет навстречу. И миг спустя сказал:
– Странно, что она и об этом не объявила, раз уж начала откровенничать.
– Она сказала только, что выходит замуж ради уверенности в завтрашнем дне. В первый раз вышла по любви, и ничего хорошего из этого не получилось.
– Любовь! – фыркнул Айра. – Ей было семнадцать лет. Она ни аза о любви не знала.
Мэгги взглянула на него. "И в чем эти азы состоят?" – хотелось спросить ей. Но Айра уже бурчал, ругая бензовоз.
– Может быть, на этот раз за человека постарше, – сказала она. – Который будет по-отечески ее опекать. Раз уж ей нужна уверенность в завтрашнем дне.
– Этот типчик отлично знает, что я пытаюсь его обогнать, и все время вылезает на соседнюю полосу, – сказал Айра.
– А может быть, замужество нужно ей, чтобы не ходить на работу.
– Вот уж не думал, что она работает.
– Она работает, Айра. Тебе это прекрасно известно! Отводит Лерой в детский сад и идет работать в косметический салон.
Айра гуднул бензовозу.
– Не понимаю, зачем ты сидишь с людьми в гостиной, если даже слушать их никакого труда себе не даешь, – сказала Мэгги.
Айра спросил:
– Мэгги, у тебя сегодня что-то не так?
– О чем ты?
– Уж больно ты раздражительная.
– Я не раздражительная. – Мэгги сдвинула немного выше темные очки и увидела кончик своего носа – маленький, круглый, торчащий из-под перемычки.
– Это все Серина, – сказал Айра.
– Серина?
– Ты расстроилась из-за Серины вот и пытаешься мне голову открутить.
– Конечно, расстроилась, – ответила Мэгги, – но только голову я тебе открутить не пытаюсь.
– Пытаешься. По той же причине и от Фионы никак отцепиться не можешь, хоть и не вспоминала ее годами.
– Неправда! Откуда тебе знать, как часто я вспоминаю Фиону?
Айра наконец обогнал бензовоз.
Теперь они въехали в местность по-настоящему сельскую. Двое мужчин рубили на просеке дрова; черная, лоснящаяся собака наблюдала за ними. Деревья еще не сменили окраску, но вид у них был уже чуть отрешенный, означавший, что это вот-вот случится. Мэгги смотрела на деревянную изгородь, что тянулась вдоль поля. Занятно, как некоторые картины застревают у тебя мозгу, а ты и не знаешь об этом. Увидишь оригинал и думаешь: боже! так она же все время сидела в моей голове, как сновидение, которое утром наполовину возвращается к тебе, кусочками. Эта изгородь, например. Машина ехала по дороге, ведущей к Картуилу, значит, она видела эту изгородь во время своих "шпионских вылазок" и бессознательно присвоила ее.
– Рифленый, – произнесла она.
– Ммм?
– Такие заборы называют "рифлеными", верно?
Айра взглянул в окно, однако изгородь уже исчезла.
Мэгги парковала машину на некотором расстоянии от дома матери Фионы и сидела в надежде хоть мельком, хоть на минуточку увидеть Лерой. Айру удар хватил бы, узнай он об этом. Это было, когда Фиона только-только ушла из дома после сцены, которую Мэгги вспоминать не любила. (Про себя она называла ее "То Ужасное Утро" и старалась стереть из памяти.) Да, в те дни она была маньячкой – Лерой совсем еще малышка, а что Фиона понимает в малышах? Без Мэгги она была как без рук. Вот Мэгги и ездила по своим неполным рабочим дням в Картуил, и сидела в машине, и ждала, и вскоре Фиона выходила из дома с Лерой на руках, и шла в другую сторону, быстро, ее длинные светлые волосы спадали, словно завесы, на лицо малышки, казавшееся яркой пуговкой на плече Фионы. Сердце Мэгги взлетало вверх, как у влюбленной. Да она и была влюблена – и в Лерой, и в Фиону, она даже в собственного сына влюблялась, увидев, как он неуклюже укачивает дочку, прижав ее к своей черной кожаной куртке. А признаться во всем боялась – по крайней мере, тогда. Просто приезжала домой и говорила Джесси: "Я сегодня в Картуиле была".
Лицо его словно распахивалось. Один пугающий миг он смотрел на нее, а потом отводил взгляд и спрашивал:
– Ну и?..
– Я не разговаривала с ней, но видела – она по тебе скучает. Она гуляла одна, с Лерой. Больше с ними никого не было.
– Думаешь, мне это интересно? – спрашивал Джесси. – По-твоему, меня это волнует?
Впрочем, на следующее утро он просил у нее машину, и Мэгги испытывала облегчение. (Он любящий, мягкий, добросердечный мальчик, одаренный сверхъестественным умением привлекать к себе людей. Все уладится, и очень скоро.) Джесси отсутствовал целый день – Мэгги каждый час звонила домой с работы – и возвращался, когда она готовила ужин.
– Ну что? – спрашивала она.
– Что – что? – говорил он, уходил наверх и запирался в своей комнате.
И Мэгги понимала – времени потребуется гораздо больше, чем она ожидала.
Три раза – в первые три дня рождения Лерой – она и Айра наносили Фионе традиционные визиты, заранее обговоренные, с подарками; но настоящими визитами были для Мэгги ее шпионские вылазки, которые она даже не планировала, просто некие длинные, незримые нити тянули ее на север. Она, скажем, думала, что едет в супермаркет, а оказывалась на Первом шоссе, уже пряча лицо в воротник плаща, чтобы ее не узнали. И околачивалась потом рядом с единственной в Картуиле детской площадкой – стояла у песочницы и бесцельно разглядывала свои ногти. А могла затаиться в проулке, напялив ярко-рыжий парик Айриной сестры Джуни. И чувствовала в такие мгновения, что стареет. Может быть, когда Лерой пойдет учиться, придется нанять кого-нибудь, кто будет регулировать перед школой движение транспорта? А может быть, ей стоит изобразить из себя вожатую девочек-скаутов, сколотить собственный отряд? Или заделаться распорядительницей выпускного вечера в школе Лерой? Ладно. Не надо отвлекаться. Она же понимала – по мрачному молчанию Джесси, по вялости, с которой Фиона раскачивала на детской площадке качели, – что долго они прожить в разлуке не смогут. Ведь не смогут, правда?
Как-то после полудня она пошла по пятам за матерью Фионы, которая гуляла с коляской по Мейн-стрит. Миссис Стакки была неряшливой, бесформенной женщиной, курившей сигареты. Мэгги ей не доверяла, и правильно делала, потому что только посмотрите, что она учинила: поставила коляску с Лерой перед детской аптекой, а сама скрылась внутри. Мэгги просто в ужас пришла. Лерой же могли похитить! Любой прохожий мог. Мэгги подошла к коляске, присела перед ней на корточки. "Солнышко, – сказала она. – Хочешь, бабушка тебя увезет?" Девочка уставилась на нее. Ей было тогда года полтора или около того, однако личико ее казалось на удивление взрослым. И ножки уже лишились младенческой пухлости. Глаза такие же светло-голубые, как у Фионы, взгляд ровный, пустой, она не узнала Мэгги. "Это бабушка", – сказала Мэгги, но Лерой заерзала, вытянула шею и произнесла: "Мам-мам?" И посмотрела, тут уж не ошибешься, на дверь, за которой исчезла миссис Стакки. Мэгги встала и быстро ушла. Отвергнутая, она ощущала физическую боль, словно от настоящей раны в груди. На том ее шпионские вылазки и закончились.
Когда она проезжала здесь по весне, в рощах обильно цвел кизил. От его белых цветов зеленые холмы светлели, как от нескольких веточек гипсолюбки светлеет любой букет. А однажды Мэгги увидела зверушку, какую-то необычную – не кролика или енота, постройнее, поглаже, – и резко затормозила, и повернула зеркальце заднего вида, чтобы посмотреть на нее, оставшуюся позади. Но зверушка уже удрала в кусты.
– Заскучал без мороки – обращайся к Серине, – говорил тем временем Айра. – Могла же позвонить сразу после смерти Макса, так нет, дотянула до последнего. Он умер в среду, а она позвонила в пятницу вечером. И обращаться в "Три А", чтобы узнать, как до нее доехать, было уже поздно. – Он хмуро взглянул на дорогу. – Слушай, ты не думаешь, что ей хочется, чтобы я гроб помог нести или чего-то в этом роде, а?
– Она об этом не говорила.
– Но сказала же, что ей нужна наша помощь.
– Думаю, речь шла о моральной поддержке.
– А гроб нести – не моральная поддержка?
– Скорее, физическая.
– Ну, может быть, – согласился Айра.
Они проезжали через городок, где группка магазинчиков разделяла пастбища. Несколько женщин стояли у почтового ящика, разговаривая. Мэгги повернула голову, разглядывая их. Она чувствовала себя отвергнутой, жаждущей общества этих женщин – как будто знала их.
– Если она хочет, чтобы я нес гроб, так я одет неправильно, – сказал Айра.
– Одет ты как надо.
– Костюм-то на мне не черный, – напомнил он.
– Так у тебя и нет черного.
– На мне темно-синий.
– Сойдет и темно-синий.
– И вообще обман получится.
Мэгги повернулась к нему.
– Я же не был с ним так уж близок, – сказал Айра.
Мэгги потянулась к рулю, положила свою ладонь на ладонь мужа.
– Не думай об этом, – попросила она. – Наверняка ей хочется лишь одного: чтобы мы посидели в церкви.
Он скорбно улыбнулся. Вернее, просто дернул щекой.
Как странно он относится к смерти! Даже пустяковых болезней не выносит. Когда ей удаляли аппендикс, он нашел причину не навещать ее в больнице, заявил, что простужен и боится ее заразить. А всякий раз, как заболевал кто-нибудь из детей, делал вид, будто ничего не случилось. Говорил, что у нее воображение разыгралось. От любого намека на то, что жить вечно ему не придется, – например, когда он вынужден был заниматься страховкой, – лицо его каменело, он становился упрямым и обидчивым. А вот Мэгги боялась жить вечно – может быть, из-за того, что ей приходилось видеть в доме престарелых.
Но если она умрет первой, Айра, скорее всего, тоже притворится, будто ничего не случилось. Станет по-прежнему заниматься своим делом и, как всегда, насвистывать.
Интересно – что именно?
Они пересекали Саскуэханну, справа тянулась в небо викторианского вида плотина Коновинго. Мэгги снова опустила стекло, высунулась из машины. Она слышала далекий шум падающей воды, почти дышала ею, впивала водяную пыль, поднимающуюся, словно дым, из-под моста.
– Знаешь, кто мне сейчас пришел в голову, – сказал, повысив голос, Айра. – Та женщина-художница… как же ее зовут-то? Она нынче утром должна была кучу своих картин в мастерскую принести.
Мэгги снова подняла стекло. И спросила:
– Разве ты не включил автоответчик?
– А толку-то от него? Она уже договорилась со мной, что придет.
– Может, нам остановиться где-нибудь, позвонить ей?
– У меня нет с собой ее номера, – сказал Айра. И добавил: – Можно, пожалуй, позвонить Дэйзи, попросить, чтобы она это сделала.
– Дэйзи уже должна быть на работе.
– Черт.
В сознании Мэгги вплыл образ Дэйзи, худощавой, хорошенькой, смуглой, как отец, с тонкими, как у матери, запястьями и щиколотками.
– Боже ты мой, – вздохнула Мэгги. – Ее последний день дома, а мы его пропускаем.
– Так она же все равно не дома, ты сама только что сказала.
– Сейчас не дома, а попозже придет.
– Еще насмотришься на нее завтра. Вдоволь.
Завтра они должны были везти Дэйзи в колледж – начинался первый год ее учебы и жизни вне дома. Айра сказал:
– Целый день просидишь с ней в машине, тебя еще тошнить от нее начнет.
– Нет! От Дэйзи меня тошнить не может!
– Ты мне это завтра расскажешь.
– Слушай, у меня идея, – сказала Мэгги. – Давай улизнем с приема.
– С какого приема?
– Ну как это называется, когда после похорон все идут в чей-то дом?
– Я бы с удовольствием, – согласился Айра.
– Так мы сможем пораньше попасть домой, даже если заглянем к Фионе.
– Господи боже, Мэгги, ты все еще цепляешься за эту чушь?
– Если похороны закончатся, ну, скажем, к полудню, и мы поедем оттуда в Картуил…
Айра резко взял вправо, машина, кренясь, понеслась по гравию. На миг Мэгги подумала, что у него случился припадок раздражения. (Ей часто казалось, что она вот-вот подберется к самым крайним пределам его терпения.) Но нет, он остановился у заправочной станции, старомодного здания, обшитого белой вагонкой, – двое мужчин в комбинезонах сидели перед ним на скамье.
– Карта, – коротко бросил Айра, вылезая из машины.
Мэгги, опустив стекло, сказала ему в спину:
– Посмотри, нет ли там торгового автомата, ладно? Я бы что-нибудь съела.
Он помахал ей, не оборачиваясь, и направился к скамье.
Теперь, когда машина стояла, через крышу внутрь, точно растаявшее масло, стекало тепло. Мэгги чувствовала, как нагревается ее голова, и представляла, что волосы у нее на макушке меняют цвет, становясь из каштановых какими-то металлическими, не то бронзовыми, не то медными. Пальцы правой руки вяло свисали из окошка.
Если ей удастся затащить Айру к Фионе, остальное будет несложно. В конце концов, он же не какой-нибудь бесчувственный чурбан. Он качал этого ребенка на колене. Отвечал на младенческое голубиное воркование Лерой – в тех же уважительных тонах, в каких разговаривал с собственными детьми, когда те были маленькими. "Да, верно. И не говори. Ну, когда ты упомянула об этом, я вспомнил, что слышал нечто похожее". Так оно и шло, пока Мэгги – всегда такая легковерная – не спрашивала: "Что? Что она тебе сказала?" И тогда он бросал на нее насмешливый, недоуменный взгляд, и малышка, как иногда казалось Мэгги, смотрела точно так же.