– И что теперь? – осведомилась Мэгги. Она была так же спокойна, как Джесси, – и сама себе удивлялась. Как будто все происходило с кем-то другим. А может быть, она бессознательно ожидала этого. Может быть, это давно уже подбиралось к ним, как ледник, надумавший обрушиться на их головы.
– Об этом мне и нужно поговорить с тобой, – сказал Джесси. – Понимаешь, я хочу одного, а она другого.
– Чего же ты хочешь? – спросила Мэгги, думая, что ответ ей известен.
– Я хочу, чтобы она сохранила ребенка.
Услышанное отложилось в ее сознании не сразу. Даже само слово "ребенок" казалось в устах Джесси неуместным. Почти претенциозным – на ужасный манер.
– Сохранила? – повторила она.
– Думаю, мне надо начать искать квартиру для нас троих.
– Ты хочешь жениться?
– Верно.
– Но тебе же нет восемнадцати, – сказала Мэгги. – И девушке, готова поспорить, тоже. Вы слишком молоды.
– У меня день рождения через две недели, ма, а у Фионы немного позже. В школе ей не нравится, она пропускает половину уроков и тусуется со мной. Кроме того, я всегда мечтал иметь малыша. Это в точности то, что мне нужно: получить что-то свое.
– Что-то твое?
– Просто надо найти работу, за которую больше платят, вот и все.
– Джесси, у тебя уже есть свое – целая семья! О чем ты говоришь?
– Это другое, – сказал Джесси. – Я никогда не чувствовал… не знаю. В общем, я начал искать работу, которая принесет больше денег. Понимаешь, малышу необходимо много всякого снаряжения и так далее. Я составил список по доктору Споку.
Мэгги изумленно уставилась на него. Единственный пришедший ей в голову вопрос был таким:
– Где это ты раздобыл доктора Спока?
– В книжном магазине, где же еще?
– Ты пошел в книжный и купил книгу об уходе за малышами?
– Конечно.
Это был самый большой сюрприз из всех прочих. Она и представить себе такого не могла.
– Я много чего узнал, – сказал он. – По-моему, Фионе следует кормить ребенка грудью.
– Джесси…
– А еще я нашел в "Журнале домашнего хобби" чертежи, по которым можно сделать колыбельку.
– Милый, ты не знаешь, как это трудно. Вы и сами-то еще дети! Тебе нельзя брать на себя младенца.
– У меня к тебе просьба, ма. Серьезная, – сказал Джесси. Рот его словно заострился по углам, так бывало, когда что-то пробуждало в нем сильные чувства.
– Какая просьба? – спросила Мэгги.
– Мне нужно, чтобы ты поговорила с Фионой.
– Что? О чем?
– Скажи ей, что, по твоему мнению, ребенка необходимо сохранить.
– Ты о том, что она хочет отдать его на усыновление? Или… ммм… прервать беременность?
– Ну, она говорит об этом, однако…
– О чем именно? – спросила Мэгги.
– О втором.
– Ага.
– Но на самом деле она этого не хочет. Я знаю, что не хочет, – сказал он. – Все дело в том, что она упряма. И похоже, ждет от меня самого худшего. Уверена, что я непременно, ну, типа, брошу ее. Первое время она даже не говорила мне ничего – представляешь? Скрывала от меня! Несколько недель промучилась, а мне даже не намекнула ни о чем, хоть мы и виделись каждый день, почти каждый. А когда тест дал положительный результат, что она сделала? Попросила у меня денег, чтобы избавиться от ребенка. Я говорю: "Ты не пропустила несколько обычных шагов? Куда подевалось "Что ты думаешь, Джесси?" и "Какое решение нам с тобой следует принять?" Ты не хочешь дать мне хоть какие-то шансы?" – спрашиваю я. А она отвечает: "Шансы на что?" "К примеру, на женитьбу, – говорю я. – Бога ради, как насчет того, чтобы я взял на себя положенную ответственность?" И она говорит: "Не надо оказывать мне услуг, Джесси Моран". Я говорю: "Услуг? Речь идет о моем сыне". А она: "О, тут у меня никаких иллюзий нет…" Вот так она начинает разговаривать, когда на нее высокомерие нападает. У меня нет иллюзий, говорит. Я поняла, что ты такое, как только тебя увидела. Сам себе господин, говорит, лидер хард-рок группы. Можешь не объяснять мне, кто ты. Как будто нарисовала мой портрет по трафарету. Я хочу сказать, откуда у нее такие представления обо мне? Не из чего-то, что произошло в нашей жизни, можешь мне поверить. Ну я и говорю: "Нет, денег я тебе не дам, нет, сэр, ни в коем разе", а она отвечает: "Этого мне и следовало ожидать" – как будто нарочно понять меня не хочет. Ненавижу, когда себя так ведут, нарочно изображают жертв да мучеников. Могла бы и догадаться, говорит, что от тебя даже такой мелочи, как плата за аборт, не дождешься. Вот и произнесла это слово, как будто хлестнула им по воздуху. Я несколько секунд даже сказать ничего не мог, ей-богу. А потом говорю: "Проклятье, Фиона…", а она: "Ладно, хорошо, отлично, можешь еще и проклясть меня ко всему в придачу", а я…
– Джесси, милый, – сказала Мэгги, потирая левый висок. Ей казалось, что она упустила какую-то важную нить. – Я правда считаю, что если Фиона приняла решение…
– Ей назначено на утро понедельника, в клинике на Уитсайд-авеню. По понедельникам ее сестра не работает и пойдет с ней. Понимаешь? Меня она с собой не позвала. А я ее уговаривал до посинения. Мне больше и сказать уже нечего. Вот я и прошу: поговори с ней. Съезди в клинику и останови ее.
– Я?
– Ты же всегда находила общий язык с моими девушками. Ты это умеешь, я знаю. Скажи ей про мою работу. С оберточной фабрики я ушел. Подал заявление в компьютерный магазин, там меня научат чинить компьютеры, оплатят время учебы. Они говорят, что у меня хорошие шансы получить эту работу. И скажи про Дэйва из нашей группы, его матери принадлежит дом в Ваверли, рядом со стадионом, весь верхний этаж занимает квартира, которая к ноябрю освободится, Дэйв говорит, она дешевле дешевого и там даже есть комнатка для ребенка. Ребенок должен спать отдельно от родителей, я читал об этом. Ты поразишься, как много я знаю! Я и насчет соски решил, она должна быть пустышкой. Некоторым не нравится, как они выглядят, но если давать младенцу пустышку, он потом не будет сосать большой палец. Ну а насчет того, что из-за пустышек верхние зубы вперед выдаются, так это полное вранье.
Такого количества слов он не произносил уже несколько месяцев, но было в этом и одно грустное обстоятельство: чем больше он говорил, тем моложе казался. Волосы его спутались, оттого что он то и дело ерошил из пальцами, Джесси метался по кухне, и казалось, что его тело состоит из сплошных острых углов. Мэгги сказала:
– Джесси, милый, я знаю, когда-нибудь из тебя получится чудесный отец, но все дело в том, что решение должна принимать девушка. Ребенка-то вынашивать ей придется.
– Не в одиночку же. Я буду ей помогать. Поддерживать ее. Заботиться. Я хочу этого, ма.
Мэгги не знала, какие еще доводы привести, и Джесси, должно быть, понял это. Он перестал расхаживать по кухне. Остановился перед матерью и сказал:
– Послушай. Ты моя единственная надежда. Я прошу только об одном: расскажи ей, что я думаю и чувствую. А потом пусть решает сама. Вреда же такой разговор не принесет, верно?
– Но почему ты не можешь сам ей все рассказать? – спросила Мэгги.
– Думаешь, я не пытался? Я разговаривал с ней до посинения. Но все, что я говорил, оборачивалось к худу. Она обижалась, я обижался, мы как-то все запутали и узлами завязали. У нас уже и слова закончились. Договорились до изнеможения.
Что же, это чувство ей было знакомо.
– Ты хотя бы подумай об этом, ладно? – попросил он.
Она наклонила голову.
– Просто обдумай такую возможность.
– Ну да, – сказала она. – Возможность, наверное…
– Да! – воскликнул он. – Это все, о чем я прошу! Спасибо, ма. Огромное тебе спасибо.
– Но, Джесси…
– И папе пока не говори, хорошо?
– Нет, пока не буду, – запинаясь, пообещала она.
– Ты же знаешь, что он скажет.
И Джесси, быстро обняв ее, ушел.
Следующие несколько дней дались ей трудно, она колебалась. В голову лезли примеры непостоянства Джесси – как он (подобно большинству мальчиков его возраста) переходил от одного увлечения к другому и всегда с обновленным энтузиазмом, а старые оставлял позади. Но жену и ребенка позади оставить нельзя! А следом приходили другие картины – например, тот год, когда все они, кроме Джесси, заболели гриппом и ему пришлось их выхаживать. Она различала сквозь пелену жара его смутные очертания: Джесси сидел на краю кровати и кормил Мэгги куриным бульоном, подносил к ее губам ложку за ложкой, а если она засыпала между глотками, ждал, не жалуясь, когда она вздрогнет и проснется, и подносил новую ложку.
– Ты не забыла, нет? – спрашивал Джесси при каждой встрече с ней. – Ты ведь не откажешься от своего обещания, правда?
– Нет-нет… – отвечала она. И думала: какого обещания? Во что она позволила себя впутать?
Как-то вечером он сунул ей в ладонь листок бумаги с адресом дома на Уитсайд-авеню. Клиники, надо полагать. Мэгги опустила его в карман юбки. И сказала:
– Ты же понимаешь, я не могу…
Но Джесси уже испарился, проворный, как вор-домушник.
Айра в те дни был в хорошем настроении, поскольку услышал о компьютерной работе. Как и предвидел Джесси, его туда взяли, учеба должна была начаться в сентябре. "Вот это похоже на дело, – сказал Айра жене. – За компьютерами будущее. И как знать? Может быть, он вскоре надумает вернуться в школу. Уверен, прежде чем продвигать его по службе, они захотят, чтобы он закончил школу".
Мэгги промолчала, она думала.
В субботу она работала, пришлось выбросить размышления из головы, но в воскресенье Мэгги долгое время просидела на веранде. День был золотистый, жаркий, ей казалось, что все высыпали на улицы, чтобы погулять с малыми детьми. Мимо нее проезжали коляски и ходунки, проходили люди с младенцами в рюкзачках. Мэгги прикинула, входит ли такой рюкзачок в состав "снаряжения", о котором говорил Джесси. Наверняка входит. Она повернула голову к дому, прислушалась. Айра смотрел по телевизору бейсбол, Дэйзи была у миссис Совершенство. Джесси все еще спал, вчера он играл на танцах в округе Говард и вернулся домой поздно. Чуть позже трех Мэгги слышала, как он, тихо напевая, поднимался по лестнице. "Девочка, если б я мог засунуть тебя в разморозку…"
– Музыка так изменилась, – однажды пожаловалась она Джесси. – Я привыкла к "Люби меня вечно", а теперь слышу все больше "Помоги мне прожить эту ночь".
– Ой, ма, – ответил он, – ты разве не поняла? Просто в прежние дни это умели лучше замазывать. На самом деле так всегда и было: "Помоги мне прожить эту ночь".
Мэгги вспомнила строчку из песни, популярной в те времена, когда Джесси был маленьким. "Я должен найти путь к твоему сердцу, – говорилось в ней, – деликатный и осторожный…"
Когда Джесси был маленьким, он любил рассказывать, пока Мэгги готовила еду, всякие истории – верил, видимо, что маму необходимо развлекать. "Жила-была леди, которая кормила своих детей только пончиками", – начинал он. Или: "Был когда-то человек, который жил на самой верхушке чертова колеса". Истории были странные, причудливые, и сейчас, вспоминая их, Мэгги понимала, что общей для них была тема радости, торжества чистой воды веселья над обыденностью. Одну из них Джесси растянул на несколько недель – речь в ней шла об умственно отсталом отце, который пошел в магазин за продуктами да и купил на все деньги электрический орган. Умственную отсталость Джесси позаимствовал, полагала Мэгги, у своей тетушки Дорри, однако в его рассказе недуг отца выглядел своего рода достоинством. Отец говорил: "Да зачем она нужна, еда-то? Пусть лучше мои дети слушают хорошую музыку". Пересказывая эту историю Айре, Мэгги смеялась, однако он никакого юмора в ней не обнаружил. И обиделся – во-первых, за Дорри (выражение "умственно отсталая" ему не нравилось), а во-вторых, за себя. "Почему это умственно отсталым оказался отец? Почему не мать?" – вероятно, хотел спросить он. С учетом всех изъянов Мэгги история получилась бы куда более реалистичной. А может быть, ничего он такого в виду не имел, однако Мэгги вообразила, что имеет, и дело кончилось ссорой.
Ныне ей казалось, что они ссорились из-за Джесси чуть ли не со дня его рождения, и всегда по одним и тем же поводам. Айра критиковал его, Мэгги оправдывала. Айра твердил, что Джесси не умеет прилично себя вести, что его лицо вечно выражает строптивость, что проку от него как от помощника в мастерской никакого. Просто ему нужно найти себя, говорила Мэгги. У одних на это уходит больше времени, чем у других. "На десятки лет больше?" – спрашивал он. А она отвечала: "Прояви немного терпения, Айра". (Перебор. Терпения Айре и так было не занимать. Это Мэгги отличалась опрометчивой поспешностью.)
Как получилось, что она не понимала силу молодости, когда и сама была молодой? Похоже, она упустила немало возможностей. В детстве ее было так легко приструнить. Ей и в голову не приходило, что дети могут создавать в семье настоящие бури.
Мэгги и Айра старались, чтобы эти бури оставались их частным делом, но Джесси, разумеется, слышал по меньшей мере отголоски. А может быть, и понимал, какие чувства питает к нему каждый из его родителей, поскольку, входя в подростковую пору, он все в большей мере удостаивал своих бесед только Мэгги, а от Айры все сильнее отдалялся. Когда он сказал ей о ребенке, Мэгги и сама почувствовала себя отдалившейся от мужа. Они столько спорили, столько раз – многие тысячи – обсуждали Джесси. Дело было не только в обещании Мэгги не говорить Айре о ребенке, но и в том, что она устала от перебранок. Айра же просто на стену полезет! И будет, разумеется, прав.
Она думала о том, как Джесси подносил к ее губам ложку с бульоном, как уговаривал ее поесть. Иногда, просыпаясь в жару, она слышала слабенькую, грустную, далекую музыку, которая доносилась из наушников на голове Джесси, и нисколько не сомневалась, что сумела наконец расслышать звучание его самых потаенных мыслей.
В понедельник Мэгги, как обычно, поехала в семь утра на работу, но без четверти девять сказалась больной и отправилась на Уитсайд-авеню. Клиника находилась в переоборудованном магазине с занавешенной витриной. Мэгги отыскала ее не по номеру дома, а по стоящим перед ней пикетчикам. Три женщины, несколько детей и маленький вертлявый мужчина. Один плакат гласил: В ЭТОЙ КЛИНИКЕ УБИВАЮТ НЕВИННЫХ, другим была увеличенная фотография очень красивого младенца с копной черных волос, по которой шла белая надпись: ДАЙТЕ ЕЙ ШАНС. Мэгги поставила свой "додж" рядом с клиникой, возле страхового агентства. Пикетчики осмотрели ее и вновь повернулись к клинике.
Появилась еще одна машина, из нее вышла девушка в джинсах, а за ней молодой человек. Девушка нагнулась, чтобы сказать что-то водителю, потом помахала ему рукой, и машина уехала. Пара быстро пошла к клинике, пикетчики окружили ее. "Бог видит, что вы собираетесь сделать!" – воскликнула одна из женщин и встала на пути девушки, однако та быстро обогнула ее. "Где ваша совесть?" – крикнул в спину девушке мужчина. Затем она и молодой человек скрылись за дверью, а пикетчики вразброд вернулись на свои прежние места. Они горячо обсуждали что-то – похоже, согласия среди них не было. У Мэгги создалось впечатление, что некоторые из них считают необходимым применение силы.
Несколько минут спустя подъехала в такси женщина. Примерно одних с Мэгги лет, очень хорошо одетая, без спутников. Пикетчики, судя по всему, решили отыграться на ней за прежние поражения. Они окружили ее и затараторили все сразу, словно рой жужжащих пчел. Они протягивали женщине брошюры, самая крупная из пикетчиц обняла ее рукой за плечи. Пациентка, если она была пациенткой, воскликнула: "Отцепитесь!" – заехала локтем пикетчице по ребрам и тоже ушла в клинику. Пикетчица согнулась – от боли, поначалу решила Мэгги, однако та просто взяла на руки одного из детей. Все снова разошлись по местам. Было очень жарко, и двигались они так медленно, что их гнев казался натужным и поддельным.
Мэгги поискала в сумочке какую-нибудь бумажку, чтобы обмахнуть ею лицо. Она бы и вышла из машины, но где же тут можно постоять? Рядом с пикетчиками?
Она услышала шаги, обернулась и увидела Фиону, а с ней девушку постарше – должно быть, ее сестру.
Мэгги боялась, что не узнает Фиону, ведь они встречались всего один раз. Однако узнала сразу – длинные светлые волосы, бледное лицо, на котором ничего пока написано не было. В джинсах и яркой, креветочно-розовой футболке. Надо сказать, что Мэгги относилась к этому цвету с предубеждением. Думала, что его носят лишь люди из низших слоев общества. (О, как странно вспоминать теперь, что когда-то она сочла Фиону принадлежащей к городским низам! Ей казалось, что в этой девушке есть что-то дешевое и мишурное, бледность ее лица не внушала Мэгги доверия. Она подозревала, что и сестра Фионы скрывает под толстым слоем косметики столь же нездоровую кожу. Узколобость в чистом виде! – готова была признать теперь Мэгги, успевшая увидеть и хорошие стороны Фионы.)
Так или иначе, из машины она вылезла. Подошла к девушкам и сказала:
– Фиона?
Сестра пробормотала:
– Говорила же я, они попытаются тебе помешать.
Должно быть, приняла Мэгги за пикетчицу. Фиона не сбавила хода, веки ее были опущены и походили на два белых полумесяца.
– Я мать Джесси, Фиона, – сказала Мэгги.
Фиона замедлила шаг, взглянула на нее. Сестра и вовсе остановилась.
– Я не стану мешать тебе, если ты понимаешь, что делаешь, и уверена в этом, – сказала Мэгги. – Но все ли ты обдумала?
– Тут и обдумывать особенно нечего, – резко заявила сестра. – Ей семнадцать лет.
Фиона позволила сестре повести ее дальше, но при этом оглядывалась на Мэгги.
– Поговорила ли ты с Джесси? – спросила Мэгги, семеня за ними. – Джесси хочет ребенка! Он мне так и сказал.
Ей ответила сестра:
– Он сам его вынашивать будет? Будет вставать по ночам и менять ему пеленки?
– Да, будет! – сказала Мэгги. – Ну, не вынашивать, конечно…
Они уже подошли вплотную к пикетчикам. Женщина протянула им брошюру. На обложке красовалась цветная фотография не рожденного младенца, далеко уже не зародыша, почти готового, собственно говоря, к появлению на свет.
– Отстаньте от нее, – сказала женщине Мэгги. И следом: – Ты действительно небезразлична Джесси, Фиона. Поверь мне.
– Насмотрелась я на Джесси Морана, до конца жизни хватит, – сказала сестра.
Дорогу ей попыталась преградить толстая женщина с двумя только-только начавшими ходить карапузами и грудным младенцем в кенгурятнике.
– Вы говорите так потому, что сами придумали ему определенную роль, – ответила Мэгги. – Рок-музыканта, от которого забеременела ваша младшая сестра. Но все не так просто! Не так шаблонно! Джесси купил книгу доктора Спока, – он говорил тебе об этом, Фиона? Он изучил вопрос о сосках-пустышках и считает, что тебе следует кормить ребенка грудью.
Толстая женщина заявила Фионе:
– Все ангелы в небесах плачут, глядя на тебя.
– Послушайте, – сказала ей Мэгги, – если у вас слишком много детей, это еще не причина желать такой же неприятности всем остальным.
– Ангелы называют это убийством, – продолжала женщина.
Фиону передернуло.
– Разве вы не видите, что расстраиваете ее? – сказала Мэгги.